Миранда Гловер - Шедевр

— Что ты думаешь о моем последнем проекте, Эва?

Она принялась перебирать красные бусы на шее, вертя в пальцах бусины.

— Честно говоря, — медленно начала она, туго скручивая нить с бусинами, — я не понимаю, чего ты добиваешься. Это просто рекламный трюк?

— Конечно, нет. Я поднимаю важные вопросы, касающиеся женщин, искусства и осознания своей значимости.

— О, понимаю: чтобы сформировать самооценку, нужно просто продать себя.

— С одной стороны, да.

— Естественно, продажа осуществляется лишь из самых высоких побуждений, — ядовито сказала Эва, выпуская бусы из рук, — а не из желания улучшить социальное и материальное положение.

— Я художник, Эва.

— По-твоему, это дает твоим посланиям право быть непонятными для простых смертных?

— Нет. Просто я художник, который в качестве материала использует себя.

Эва выглядела задумчивой и, к моему удивлению, немного грустной.

— Ты используешь себя? Но кто ты тогда на самом деле, Эстер?

Я не ответила, вместо этого я потушила огонь в искусственном камине.

Эва медленно покачала головой.

— На самом деле тебе неинтересно мое мнение, — со вздохом проговорила она.

— Вообще-то я надеялась хоть на какую-то поддержку.

Я ненавидела ее манеру заставлять меня жалеть себя. Я никогда не понимала, зачем это нужно. Но я точно знаю, что каждый из нас нуждается в безусловной родительской любви. Только какое это имеет отношение к матери, занятой проблемами эмансипации на благо всего человеческого рода? Сама я считаю, что нельзя смешивать материнство с искусством. Но в отличие от Эвы я верю, что женщина может попробовать совмещать ребенка и карьеру; нужно лишь делать все в свое время.

— Эстер, единственное, чему, надеюсь, я тебя научила, — это осознание того, что ты сама себе хозяйка. Я не могу давать оценки твоим действиям.

Готова поклясться, что порой Эва читает мои мысли. Разговор опустошил меня. Я взглянула на часы:

— Мне нужно на выставку.

Она устало посмотрела на меня и улыбнулась:

— Тогда иди. Ты не будешь возражать, если я не выйду тебя проводить? Из-за этой сырости я продрогла до костей.

— У тебя все нормально?

— Конечно. Просто устала.

У Эвы, наверное, осталось небольшое чувство вины, и она хотела перед моим уходом смягчить впечатление от разговора. Я поцеловала ее в обе щеки — мягкие, напудренные и неожиданно старые.

— Передай привет Эйдану, — сказала она.

Мы были приглашены в галерею Серпентин. Эйдан сказал, что заедет за мной в шесть. После визита к Эве меня не воодушевляла перспектива проведения с ним вечера и общения с публикой и прессой. Поэтому я позвонила Эйдану, надеясь как-нибудь отвертеться.

— Ты не можешь это пропустить, Эстер, — запротестовал он. — «Санди Таймс» и «Хеллоу!» специально пришлют фотографов, чтобы снять твой приезд. Кроме того, рекламный агент Тейт звонил от имени директора галереи и спрашивал, приедешь ли ты.

Я не ответила.

— Эстер?

— Что-то не похоже на «больше никаких журналистов до аукциона», — сказала я.

Я почувствовала, как он напрягся.

— А чего же ты ожидала, Эстер? Это была твоя идея.

— Знаю, — ответила я. — Но я думала, ты здесь, чтобы защищать меня, а не скармливать им как падаль.

— Для тебя это мероприятие — прекрасная возможность понять, насколько твоя идея сможет себя оправдать, — отрезал Эйдан. — Я заеду за тобой в шесть.

По правде говоря, я нервничала по поводу встречи с организаторами шоу. Пресса в восторге от проекта, но какого мнения о нем организаторы? Я знала, что они обычно скрывают свое отношение, но всегда найдется какой-нибудь менеджер или организатор выставки, который прояснит ситуацию, особенно если речь идет о художнике, не находящимся под их покровительством. Хотя из своих источников я не слышала о проекте отрицательных откликов. Возможно, все ожидают моей продажи, чтобы высказать свое мнение. Шоу в галерее Серпентин было плодом совместной работы, главной темой служил розыгрыш. Я подумала, что это звучит простовато, но знала, что нужно увидеть самой, прежде чем судить.

Эйдан провел день за телефонными разговорами с каким-то скульптором. У меня создалось впечатление, будто он намеренно старается дать мне понять, что я не являюсь его единственным клиентом. Когда машина подъехала к галерее, я поняла, что сегодня неподходящий вечер для оценивания работы своих коллег. Вокруг Гайд-парка толпилось множество людей. Это доказывало, что общественный интерес к частным просмотрам стал для лондонцев навязчивой идеей. Явились, должно быть, все приглашенные. Не так давно галереям приходилось прибегать к различным уловкам, чтобы привлечь зрителя: суши, канапе, известные спонсоры. Сегодня в этом нет необходимости. Более того: как и на государственных авиалиниях, на частных просмотрах не предлагают посетителям закусок или напитков, — за исключением шампанского для VІР-персон.

Прежде чем выйти из машины, я собралась с силами и мысленно подготовилась к встрече с журналистами. Меня удивило, что никто не стал направлять вспышку прямо мне в лицо. Куда бы я ни направлялась, за мной всегда следовали фотографы. Поначалу мне нравилось их повышенное внимание, и я связывала его лишь со своим творчеством. Но после случая с Кенни я поняла, что боюсь их. Сегодня я пожалела, что у меня нет с собой широкого плаща, чтобы накрыться с головой и спрятаться от любопытных глаз.

— Как вы относитесь к тому, чтобы возглавить комиссию Тейт Бритен в феврале? У нас состоится симпозиум, посвященный личности в искусстве. Вы нам кажетесь замечательной кандидатурой.

Менеджер Тейт Модерн поздравила меня с идеей продажи на аукционе. Она не осуждала мой проект, но предпочитала не раскрывать всех карт. Одно из качеств опытного и сильного менеджера — это способность скрывать свое мнение, игнорируя любые наводящие вопросы.

— В принципе, я, конечно, согласна, — со спокойной улыбкой ответила я.

— Позвоните в галерею Кэти, чтобы уточнить дату, — перебил Эйдан, держа меня за талию. — У Эстер сейчас много работы. Она должна приложить все силы, чтобы подготовиться к аукциону.

— Разумеется, — ответила она. — Мы против всего, что может помешать Эстер в ее начинании.

Мы вскоре ушли. Перед тем как сесть в машину, я позволила себя пофотографировать. Эйдану не хотелось общаться с прессой, но папарацци, казалось, уже все знали и пытались выведать характер наших отношений. Я ушла от провокации. Эйдан тоже молчал, но уехали мы вместе.

— Молодец, Эстер. Ты хорошо справилась, — сказал он неожиданно ласковым голосом уже в машине.

— С чем? С прессой или менеджерами?

— И с теми, и с другими, — ответил Эйдан. — Но, знаешь, журналисты не оставят нас в покое, пока мы не сделаем какое-нибудь заявление.

— Все слишком усложнилось, — сказала я. — Я хочу просто погрузиться в работу над проектом.

Эйдан глядел в ночь, не проронив ни звука до самого дома. Потом высадил меня перед дверью и уехал.

19

После окончания колледжа Сент Мартин Петра, Билли, Сара, Рут и я, стремясь соответствовать нашему новому статусу «свободных художников», арендовали заброшенный фруктовый склад рядом с Шордитч-Хай-стрит. Это было четырехэтажное здание в викторианском стиле с железными рамами и без центрального отопления. Но нас это не волновало — стояло лето. Билли, знакомый с азами слесарно-водопроводного дела, с помощью своего друга провел сюда воду. Теперь посреди каждого этажа стояла небольшая ванна для очень нескромного купания в воде, близкой по температуре к кипятку. Другой наш знакомый подсоединил электричество. Склад стал нашей площадкой для творчества, мы назвали его «Восточный дворец».

Петра и я обосновались на втором этаже, и за несколько недель мы устроили здесь настоящий творческий оазис. Один угол занимали мой мольберт и видеооборудование, другой — швейная машинка Петры, стол, ткани, костюмы и манекены. Посередине стояла ванна, над которой мы повесили люстру со свечами вместо ламп. С люстры, в стиле Кривелли, свисали пластиковые фрукты: яблоки, груши, кусочки арбуза и грозди винограда. В двух других концах комнаты мы устроили «спальню» и «столовую», которые отделял друг от друга крашеный муслин, перекинутый через металлические перекладины на потолке.

В Восточном дворце всегда играла музыка, и скоро он стал местным центром для творческой молодежи. Все наши друзья переехали в восточную часть Лондона, и каждый вечер мы устраивали вечеринки. Мы показывали авангардистские представления — хеппенинги, — во время которых демонстрировали последние достижения и говорили об искусстве и новых замыслах. Петра регулярно устраивала показы мод, используя нашу длинную комнату в качестве подиума, после чего вещи продавались всем желающим. Я время от времени тоже что-нибудь организовывала, чтобы заработать на жизнь. Мы были бедны и счастливы. Деньги, оставшиеся мне от Симеона, давно закончились, а Петра, заявляя, что «не хочет обворовывать семью», отказывалась забрать свою часть наследства, — равно как и найти постоянный заработок.