Марк Криницкий - Маскарад чувства
— Да, маленько поднялась погода.
Бархат Тониной шубки тотчас же усеялся белыми мелкими крупинками. Было темно, и дул холодный ветер.
— Скоро светает.
Извозчик говорил хриплым, озябшим голосом, и каждый звук его слов четко отдавался в вымершем пространстве улицы.
— Теперь бы спать. В самый раз, — сказала Тоня. — Ух, холодно. Дрожь пробирает. Теперь, если какие бездомные или у кого дров нету — беда!
Съежившись, она прижалась к Ивану Андреевичу. Он обнял ее, продолжая думать. И мысли в этот предутренний час у него были такие ясные и умиротворяющие.
— Ведь это же дно, дно, самое дно жизни. Я на дне! — говорил он себе, удивляясь. — А мне вовсе не страшно и не гадко, а радостно. Здесь тоже живет и бьется человеческое сердце. Вот оно!
Он крепче и крепче сжимал Тоню за талию. В ней многое исковеркано, но она многое поняла и почувствовала. И самое главное в ней то, что она… (Иван Андреевич поискал мысленно подходящего выражения.) Да, то, что она не принадлежит себе. Вот именно.
И ему показалось, что он нашел совершенно верное слово. Именно, надо не принадлежать себе и никому. Ведь это же старая, избитая истина. Надо принадлежать чему-нибудь большому. И в любви, как и во всем. И даже в любви, пожалуй, в особенности. А наши женщины всегда торгуются. Ведь это же гадость.
И Серафима, и Лида… Все они так называемые порядочные.
И сейчас, ласково и трепетно поддерживая Тоню за талию, он ехал и ощущал это самое веяние чего-то большего, чем он сам.
Может быть, если бы кто-нибудь сказал ему об этом еще вчера, он бы рассмеялся над ним. Но сейчас он знал, что это так.
Они ехали и волновались, а Тоня полулежала молча, прижавшись к нему, как доверчивый ребенок. И он знал, что покорил ее сейчас уже не грубой силой, а властью открывшегося ему нового знания.
XIV
— Это ваша квартира? — спросила Тоня, когда извозчик остановился у крыльца.
Движения ее были робки и любопытны. По тону голоса можно было заключить, что она и довольна, и все еще совестится.
Сквозь занавески в кабинете чувствовался свет, и это удивило Ивана Андреевича. Вероятно, Дарья забыла потушить огонь.
Он отпустил извозчика и позвонил.
— Давайте, я лучше уеду, — вдруг сказала Тоня. — Не хочется мне к вам.
— Почему?
В темноте ему было чуть видно ее тихое и серьезное личико.
— Так, что-то неприятно. Не люблю я такие маленькие крылечки. Отвыкла.
Он засмеялся, забавляясь ее смущением.
— Как хотите. И охота вам? Ведь я кто? Я бы на вашем месте никогда бы не привела к себе в дом такую. Как хотите.
Он не знал, как объяснить ей лучше свое чувство к ней. Ему хотелось нежно за ней ухаживать, окружить ее лаской, заботами… развеять всякие последние сомнения.
— Вы прозябли, — сказал он. — Я вас буду сейчас отогревать.
В сенях послышались шаги и разговор.
— Это барин, — сказала Дарья кому-то.
— У вас кто-то есть, — испуганно шепнула Тоня. — Ей-Богу, я уйду.
Он нетерпеливо пожал плечами и постучал в дверь.
— Отворите же!
— Господи Исусе, — вскрикнула Дарья, открыв дверь, — никак барыня?
Всмотревшись, она громко зашептала, загораживая собою дверь.
— Барин, батюшка, выйдем на крыльцо. Вот беда. Барышня здесь.
Она затворяла за собою дверь и протискивалась в щель на улицу. Иван Андреевич мельком видел, как кто-то захлопнул за собой внутреннюю дверь в комнаты. Ему почудился даже подавленный крик.
— Какая барышня? — спросил он, испытывая ужас, уже догадавшись инстинктом, что это почему-то должна быть Лида.
Дарья сделала выразительное лицо. Ветер трепал концы ее ситцевого платка. Пригнувшись к уху Ивана Андреевича, она шумно шепнула:
— Ждет с самого вечера… Даже заснула на кушетке.
Играя плечами, она с любопытством уставилась на Тоню.
Но Тоня уже сбегала с хохотом по лестнице.
— Тоня! — крикнул он ей в отчаянии, теряясь в жутком предощущении чего-то непоправимого, страшного, еще не зная, чего ему надо бояться, и уже боясь и ужасаясь всем своим существом.
Она засмеялась, как ему показалось, нарочно, еще громче и, сойдя с крыльца, быстро побежала по тротуару.
И вдруг чувство внезапного, необъяснимого ужаса сменилось ощущением такой же внезапной и странной благодарности к ней. Только было невыразимо стыдно и больно оттого, что она так зло смеялась.
Но все тонуло в сознании нового чисто мальчишеского остро-злобного торжества над Лидой:
— Ага, пришла!
Он вошел, задыхаясь, в переднюю. В полутьме, стоя к нему спиной, быстро одевалась Лида. Он остановился молча у двери. Она, так же молча и точно не замечая его, перекидывала через плечо горжетку. Потом повернулась уходить.
— Пропустите меня.
От всей ее фигуры и лица с низко опущенными ресницами веяло только холодным презрением.
Положив руку на скобку двери, он сказал, плохо отдавая себе отчет в происходящем, но в то же время ему казалось, что он должен сейчас почему-то сказать ей именно это.
— Лида, я прошу вас остаться. Мы должны говорить. Я вас прошу.
— Нет, нет!
Она наступала на него. В лице ее тоже был беспредельный страх, точно и она увидела сейчас самое страшное в своей жизни. Он увидел этот ее страдальческий широко раскрытый взгляд и понял, что произошло непоправимое.
Продолжая загораживать ей дверь, он что-то говорил. Кажется, он говорил ей что-то о прошлом. И на мгновенье так ярко увидел себя в этом прошлом. Должно быть, то же почувствовала и она. Они стояли и о чем-то странно и бессвязно говорили, но потом невозможно было припомнить о чем. Это был только момент.
— Ни к чему все разговоры!
Она откинула голову назад, и он увидел одну бесконечную муку в ее лице.
— Кончено! Все кончено!
Да, это было так.
И в этом был весь ужас настоящего.
Было ужасно и то, что он резко говорил тогда с Петром Васильевичем, и то, что поторопился тогда поехать к Боржевскому, и остальное, вплоть до Тони.
— Лида, — сказал, весь холодея, — может быть, я схожу с ума. Простите. Ведь я действительно любил вас.
Он сказал о своей любви в прошедшем времени, и это было тоже ужасно и непоправимо.
— Останьтесь!
Он протянул ей руку.
Не глядя на него и точно не замечая протянутой руки, вся устремленная вперед, с невидящими глазами, она порывалась к двери.
— Пустите же.
С ним было кончено. Он перестал для нее быть.
Дверь отворилась, и вошла любопытствующая Дарья.
Лида бросилась в сени.
Еще на одно мгновенье он уловил сдавленный, рыдающий звук, и Лида для него перестала существовать.
Когда он опомнился, перед ним стояла Дарья и о чем-то пространно повествовала. Она рассказывала, как вошла барышня и что делала, дожидаясь его в кабинете.
Он машинально прошел в кабинет и сел к столу. Его охватили безразличие и тупость.
XV
Выбежав на воздух, Лида почувствовала прежде всего желание широко и полно перевести дух. Отбежав, она остановилась и долго стояла, закинув голову и тяжело и судорожно дыша.
Точно обруч мучительными тисками сжимал ей виски. Ей бы хотелось сорвать с себя шляпу, чтобы холодный воздух свободно обвевал голову.
Что-то противное, грязное и липкое, вместе с запахом и дыханием дома, откуда она вырвалась, вошло во весь организм. Она стояла, болезненно скорчив пальцы, ненавистная самой себе, смешная и жалкая.
Мучительно вспоминались чей-то женский смех на крыльце, чем-то белым покрытая голова, переговоры Ивана с Дарьей.
И тогда хотелось бежать, все вперед, без цели, чтобы заглушить первую боль испуга.
Она вышла на Песочную улицу, пробежала мимо аптеки, где по случаю позднего часа в окнах были потушены водяные разноцветные шары, повернула на Торговую площадь, где у ободранного киоска стояли двое подозрительных субъектов, миновала памятник Александру и опять выбежала на Песочную.
Мелькнуло несколько знакомых подъездов.
Смешно кружиться. Она повернула назад и побежала домой. Но вспомнила о позднем часе.
Ноги подкашивались. Стала обдумывать, где бы закончить эту кошмарную ночь. У Клавдии муж на две недели в отпуску где-то на юге.
На углу она вскарабкалась в первые попавшиеся старые дребезжавшие дрожки.
И только тогда поняла, что может плакать.
Извозчик ехал медленно, беспрестанно оглядываясь на нее.
И опять мерещились голова, закутанная в белое, и черный кенгуровый воротник, маленькая фигурка, потом пронзительный смех и стук каблуков по крыльцу.
Машинально зажимала уши.
Да, вот оно что! Какая ложь! Она помнила от слова до слова его сконфуженный рассказ о посещение «тех» мест. Значит, это была выдумка. Значит, он на самом деле…
Начинала бить лихорадка.
