Жозеф Кессель - Дневная Красавица
Если бы Северина не чувствовала, насколько временно то сиюминутное избавление, которое посетило ее в этот момент, то благословила бы доставшиеся ей муки. Жизнь вернулась к ней и разлилась по всему телу, словно зажатая струя воды в фонтане, вновь обретшая свободный порыв. Пьер улыбался ей. Пьер целовал ее. До завтрашнего дня можно ничего не бояться. На глаза ее навернулись слезы счастья, чистые и нежные.
Ночь они провели вместе. Когда Пьер заснул, Северина слегка привстала. Она не хотела забываться сном. Разве приговоренный к смертной казни не лелеет последние мгновения любимых воспоминаний? Северина слушала дыхание Пьера.
«Он мой, он пока еще принадлежит мне, — говорила она себе. — Но скоро он уйдет…»
Его красивое тело, красивое лицо, его прекрасное, до предела наполненное ею сердце — все исчезнет. Склонившись над волосами Пьера, Северина почти бессознательно шептала:
— Мой милый, мой маленький мальчик, когда узнаешь, постарайся не слишком страдать. Почему? Ну почему? Я люблю тебя еще сильнее, чем прежде. А без всего того, что было, я бы и не знала, как сильно я люблю тебя. Поэтому не надо слишком страдать. Я не могла бы, я бы не могла…
Голова ее упала на подушку. Она оплакивала Пьера, оплакивала себя, оплакивала человеческий удел, разделивший плоть и душу на два несовместимых обломка, оплакивала злосчастие, которое все носят в себе, но не прощают другим. Потом она вспомнила их совместную жизнь. Память воскрешала мельчайшие, навсегда, как ей казалось, забытые подробности. И каждая из них заставляла ее дотрагиваться до плеча Пьера, до его головы и повторять словно заклинание:
— Не надо страдать слишком сильно… Делай со мной что хочешь, но только поменьше страдай.
За этими воспоминаниями, горестными мыслями и молитвами ее и застал рассвет. Однажды, еще после самого первого ее визита к госпоже Анаис, Северине пришла в голову мысль, что этот неясный утренний свет несет с собой конец всякой надежде. Она с грустью припомнила тот наивный страх. Какая же она была тогда несмышленая, если предположила, что ее можно было разоблачить без каких-либо улик. Ведь все зависело от нее самой. И тогда, и сейчас… Есть человек, который может, произнеся одно-единственное слово, облить гнуснейшей грязью любую самую нежную жизнь. И слово это будет произнесено. Юссон не сможет устоять перед наслаждением, от которого покрываются чувствительной рябью его веки.
Ее мысли прервались. Пьер проснулся. Какой короткой была эта ночь.
Северина сделала все, чтобы муж ушел в больницу как можно позже. Путь туда казался ей усеянным опасностями. На каждом перекрестке она видела Юссона, застывшего в ожидании, или если не его самого, то какого-нибудь его гонца. И все же Пьера пора было отпускать.
— Ты сегодня обедаешь, конечно, дома? — спросила она, прощаясь с ним. — Тебе ничто не помешает?.. Обещаешь?..
И утро потекло, капля за каплей, секунда за секундой, в ритме сердцебиения Северины. Любое уходящее в прошлое мгновение могло стать мгновением, когда Пьер все узнает. А время, отделяющее ее от него, состояло из стольких мгновений. Юссон… Пьер… Пьер… Юссон… Она вглядывалась то в одно лицо, то в другое, и то лицо, которое она любила, бледнело перед тем другим лицом, увеличенным и застывшим. Работа мысли свелась у нее к этой обостренной навязчивой идее, которая, впиваясь в мозг, приводит к сумасшествию. Северина поняла, что долго ей этих приступов не выдержать. Нужно, чтобы Пьер больше никогда не покидал ее. Уехать вместе? Он откажется. Разве она уже не использовала свое самое лучшее оружие? Самое лучшее? Рано или поздно все равно пришлось бы вернуться, и Юссон ведь никуда не исчезнет.
Когда наступил полдень, Северину охватила еще большая тревога, чем накануне. Уходящее время непрерывно сокрушало данную ей передышку. Опасность надвигалась, как гроза, и каждый час приближал выбранный Юссоном момент. От мысли об этом все расплывалось у нее перед глазами, предметы плыли, утрачивая свои контуры. Она почувствовала, что теперь даже присутствие Пьера уже не поможет ослабить затягивающуюся вокруг ее горла петлю.
И все же Северина продолжала бороться с невидимым, но близким противником.
— Мне грустно, — сказала она мужу, когда после всех переживаний удостоверилась, что он все еще не знает. — Тебе будет не очень сложно предупредить на работе, что ты не придешь, потому что не можешь оставить меня одну?
Она была очаровательна, как маленькая и очень больная девочка. И он не смог ей отказать.
На протяжении дня он часто с удивлением ловил на себе обволакивающие, настойчивые и жадные взгляды жены. Пылкости этим взглядам добавляло ощущение жалкой хрупкости дарованной передышки. И что это была за передышка! От каждого телефонного звонка у несчастной останавливалось сердце, и она первой бросалась к трубке. В конце концов она не выдержала и сама объяснила ему:
— Разговоры помогают мне развеяться, — робко объяснила она.
Потом пришла почта. Пока Пьер, прежде чем вскрыть конверты, рассматривал их, Северина пребывала в полуобморочном состоянии.
— Ничего нового? — наконец решилась она спросить по прошествии нескольких минут, которые использовала для того, чтобы изобразить на лице спокойствие и придать голосу уверенность.
— Ничего, — ответил Пьер, совершенно не подозревая, от какого невыносимого груза он ее освободил. И эту ночь они тоже провели в одной постели. Даже в своей квартире Северина постоянно чувствовала подстегивающую ее опасность и немного покоя вкусила лишь благодаря контакту с мужчиной, которого ей предстояло потерять. Уснуть она не смогла и все прислушивалась и прислушивалась к счастливому, ровному дыханию Пьера, которое, как она предполагала, ей, скорее всего, уже больше никогда не удастся услышать.
Вот скоро рассветет, наступит тот роковой день, когда ему все станет известно, и она уже не сможет удержать его… Разве что она сама… В какой-то миг она почти решилась. Не лучше ли будет, если он узнает от нее? Но она быстро поняла, что это ей не под силу. Значит, он уйдет в город, где тот, другой, конечно же, будет его искать. Они встретятся… И тогда… Голова ее запрокинулась назад, и Северина застыла в неподвижности.
Ее забытье длилось недолго, очнуться ей помог все тот же непреодолимый ужас, который только что стал причиной обморока. Поскольку у нее есть еще несколько часов, нужно использовать их, сейчас она поразмыслит и будет бороться. Она встретится с Юссоном, она станет умолять его… Нет… Напротив… Это была бы ее самая глупая ошибка… Он только насладится ее страхом, как там, у госпожи Анаис, когда, валяясь в постели проститутки, она слезно умоляла не выдавать ее… Нет… Напротив… Нужно, чтобы он понял, что она ничего не боится. Тогда может быть… И Северина — настолько непереносимо было ее безвыходное отчаяние — уцепилась за эту надежду.
Юссон позвонил им в то же утро. Он знал, что Пьер ушел в больницу. Значит, к телефону подойдет Северина. Им руководило исключительно любопытство. Неужели Северина все еще считает его способным на ту гнусность, в которой она заподозрила его в момент замешательства?
«Если она поверит, что я умею хранить тайны, я постараюсь укрепить ее в этой вере. А если нет, я ее успокою».
Однако поведение Северины не дало ему возможности сделать ни того, ни другого. Уверенная, что Юссон хотел поговорить с Пьером, и настроенная на тот единственный метод борьбы, мысль о котором ей только что пришла в голову, она сухо ответила:
— Мужа нет дома.
И повесила трубку.
Это проявление отчаяния Юссон принял за высокомерие, для укрощения которого одного лишь унижения ей оказалось мало.
«Что ж, она еще попросит у меня пощады», — подумал он.
Час спустя после телефонного звонка Юссона горничная сообщила Северине, что ее хочет видеть какой-то молодой человек.
— Он не назвал своего имени, — добавила она, — и у него какой-то странный вид… полон рот золотых зубов…
— Пусть войдет, — сказала Северина.
В любой другой ситуации появление Марселя в ее доме просто уничтожило бы Северину. Но в том состоянии, в котором она находилась теперь, оно лишь слегка удивило ее. Мысли Северины были заняты исключительно Юссоном, и эта навязчивая идея сделала ее безразличной ко всем остальным событиям. Марсель… Ипполит… У них были естественные реакции, легко предсказуемые, легко предотвратимые, легко поддающиеся удовлетворению, если уж на то пошло. А вот тот, другой, изможденный, зябкий, утоляющий свое сладострастие не от власти над плотью, а от унижения душ…
— Здравствуй, Марсель, — со странной ласковостью в голосе сказала Северина.
От такого приема все резкие слова, которые он готов был произнести, застряли у него в горле. Непринужденность Северины, ее печальный вид усилили до крайности смущение, которое он почувствовал сразу же, как только вошел в гостиную. Он смотрел на Северину нерешительно, одновременно испытывая и почти уже улетучившийся гнев, и все возрастающее восхищение. Теперь он наконец смог определить, к какому кругу принадлежит эта женщина, чьи привычки, манеры и речь всегда рождали в нем смутное и сладостное ощущение своей зависимости от нее.
