Мор Йокаи - Золотой человек
- Ах, это вы, Михай! - взвизгнула госпожа Зофия, высунув голову за дверь. - Где вы подцепили такую красивую барышню? А что это за ларец у вас под мышкой? Проходите же в комнаты! Атали, смотри, с чем пожаловал Тимар!
Михай пропустил Тимею вперед, а сам вошел вслед за нею, учтиво поздоровавшись с присутствующими.
Тимея робко смотрела на незнакомых людей.
Кроме хозяйки дома в комнате находились еще одна девушка и мужчина.
Девушка - горделивая красавица с хорошо развитой фигурой, стройность которой выгодно подчеркивает корсет; высокие каблуки и замысловатая прическа прибавляют ей роста; руки обтянуты митенками, ногти длинные и заостренные. Красоту лица составляет правильность черт: алый, чуть припухлый чувственный рот, нежная розовая кожа, белые зубы, охотно выставляемые напоказ, ямочки на щеках и подбородке, тонко вылепленный нос, черные брови и сверкающие глаза, блеск которых кажется ярче, оттого что они сильно навыкате; однако это придает ее взгляду несколько угрожающее выражение. Красавица держится горда и дерзко.
Такова барышня Атали Бразович.
Что до мужчины, то это молодой - лет тридцати с небольшим - офицер с веселым, открытым лицом и жгучими черными глазами; согласно тогдашнему воинскому регламенту, все лицо его гладко выбрито и обрамлено аккуратными бакенбардами в виде полумесяца. Молодой человек облачен в сиреневый фрак с розовым бархатным воротником и розовыми же обшлагами - униформу военно-инженерных войск.
Военный знаком Тимару: это господин Качука, старший лейтенант фортификационных войск и интендантской службы.. Гибрид несколько необычный, ну да так уж случилось.
Лейтенант тешит себя весьма приятной забавой: запечатлевает пастелью позирующую ему красавицу-барышню. Один портрет - при утреннем освещении - он уже завершил, а теперь пытается изобразить свою модель при свете лампы.
Появление Тимеи прерывает сеанс.
Во всем облике нежной и хрупкой юной девушки есть что-то не от мира сего: словно какое-то призрачное видение, неземной дух или провозвестник судьбы выступил вдруг из мрака.
Господин Качука, обернувшись, загляделся на нее и ярко-красной пастелью прочертил столь жирную полосу по лбу изображенной на портрете красавица, что хлебному мякишу придется изрядно потрудиться, чтобы удалить лишнюю черту. Художник невольно поднялся со стула.
Все встали при виде девушки, даже Атали.
Да, но кто же она, эта юная незнакомка?
Тимар по-гречески шепнул что-то на ухо Тимее, после чего девушка с готовностью приложилась к руке госпожи Зофии, а та в свою очередь расцеловала ее в обе щеки.
Затем Тимар опять что-то сказал девушке, и она с робким послушанием приблизилась к Атали и внимательно посмотрела ей в лицо. Поцеловать ли названую сестрицу или броситься ей на шею? Атали, казалось, вскинула голову еще выше; тогда Тимея склонилась к ее руке и поцеловала. Не руку - отвратительную лайковую перчатку. Атали дозволила это; она бросила взгляд на лицо Тимеи, затем - на молодого офицера, и глаза ее сверкнули, а губы выпятились в горделивой гримасе. Господин Качука всецело был погружен в восхищенное созерцание Тимеи.
Однако лицо Тимеи не оживилось ни от восхищенных, ни от сверкающих взглядов. Оно оставалось по-прежнему белым, точно лик неземного существа.
Более всех пребывал в растерянности Тимар. Как представить ему эту девушку, как при чужом офицере рассказать о тех роковых обстоятельствах, что вынудили его принять участие в ее судьбе?
Выручил его господин Бразович, который шумно ворвался в комнату.
Ведь он только что прочел вслух сообщение в "Альгемайне Цайтунг", удивившее всех постоянных посетителей кафе; газета сообщала, что беглый паша и казначей Али Чорбаджи, укрывшись с дочерью на торговом судне "Святая Варвара", усыпил бдительность турецких преследователей и проник в Венгрию.
Но ведь "Святая Варвара" - это его судно, а Али Чорбаджи - добрый старый знакомец, даже родственник по материнской линии. Такое не каждый день случается!
Можно представить, с какой поспешностью вскочил со стула господин Атанас, когда в ту же минуту к нему явился лакей с докладом, что прибыл господин Тимар с какой-то красивой барышней, а также с медным ларцом под мышкой.
- Значит, это правда! - вскричал господин Атанас и стремглав бросился домой, роняя стулья и опрокидывая картежников.
Господин Бразович был человек грузный, ожиревший настолько, что живот всегда на полшага опережал своего хозяина; когда господин Бразович пребывал в спокойном расположении духа, лицо его бывало медно-красным, что означало на нем бледность, потому что покраснев, оно принимало лиловый оттенок; с утра выбритые щеки к вечеру покрывались щетиной, встопорщенные усы были обсыпаны крошками нюхательного табака и не просыхали от все возможных спиртных напитков, а густые брови, словно камышовый навес, торчали над вечно налитыми кровью выпученными глазами. (Страшно подумать, что и у прекрасной Атали к старости глаза сделаются в точности такими же!).
А стоило лишь услышать, как говорит господин Бразович, и тотчас же становилось совершенно понятно, отчего госпожа Зофия визжит так громко. Супруг ее тоже не умел разговаривать иначе, кроме как срываясь на крик, только голос у него был зычный и басовитый, как рев бегемота. Госпоже Зофии, если она хотела состязаться с этим голосом, естественно, приходилось повышать свой до визга. Супруги вели себя так, словно побились об заклад, кто кого доведет до горловой чахотки или апоплексического удара. Исход борьбы отнюдь не предрешен. Однако уши господина Бразович постоянно заткнуты ватой, а горло госпожи Зофии всегда обмотано платком.
Господин Бразович, задыхаясь от спешки, вторгся на дамскую половину, издали предваряя свое появление оглушительным криком.
- Значит, прибыл Михай с барышней? Где же барышня? Где Михай?
Михай поспешил навстречу, чтобы задержать его в дверях. Самого господина Бразовича он, пожалуй, сумел бы перехватить, однако живот, катящийся впереди своего обладателя, не удержать было никакой силой.
Пришлось Михаю глазами сделать знак, что здесь, мол, находятся посторонние.
- Ничего страшного, тут все свои! - заверил его господин Бразович. - Перед ним можешь не таиться, господин старший лейтенант - член нашего семейства. Ха-ха-ха! Ну, не сердись, Атали. Всему свету известно, даже в газетах пропечатали.
- Что в газетах пропечатали? - взволнованно воскликнула Атали.
- Да не бойся, не про тебя, а про Али Чорбаджи! Мой закадычный друг и свойственник, он же турецкий паша и хранитель казны, вместе с дочерью и сокровищами на моей "Святой Варваре" бежал в Венгрию. Я так понимаю, что это прелестное создание и есть его дочка?
С этими словами господин Бразович внезапно сгреб Тимею в охапку, звонко чмокнув ее в обе белые щечки; прикосновение влажных, вонючих усов покоробило девочку.
-Молодец, Михай, ловко ты их провез! Поднесли вы ему винца? Зофия, сбегай-ка, принеси стаканчик вина!
Госпожа Зофия супружеского приказа не пожелала услышать, а господин Бразович плюхнулся в кресло, поставив меж колен Тимею, и угодливо оглаживал ее волосы своими вечно сальными ладонями.
-А друг мой любезный, славный паша и казначей, - где же он?
- Он умер в дороге, - тихо ответил Тимар.
- Что-о? Вот беда! - произнес господин Бразович, пытаясь придать свое округлой физиономии вытянутую форму, и вдруг убрал руку с головы девочки. - Но других-то бед с ним никаких не случилось?
Странный вопрос! Однако Тимар разгадал его смысл.
- Имущество свое он доверил мне с тем, чтобы я вручил его вам вместе с дочерью. Али Чорбаджи просил вас быть названым отцом его дочери и попечителем его имущества.
Пори этих словах господин Бразович вновь расчувствовался: обеими руками обхватил голову Тимеи и прижал к своей груди.
- Она мне словно кровное дитя! Я так и буду считать ее своей родной дочерью.
И - чмок, чмок! - вновь принялся терзать безвинную жертву своими поцелуями.
- А что это у тебя в ларце?
- Наличные деньги, которые мне надлежит вам передать.
- Ах, Михай, да это же просто замечательно! Сколько тут?
- Тысяча золотых.
- Как? - вскричал господин Бразович, оттолкнув от себя Тимею. - Всего-навсего тысяча? Михай, ты украл остальное!
По лицу Михая пробежала тень.
- Вот завещание покойного, писанное его собственной рукою. Он пишет, что оставляет тысячу золотых наличными, остальное вложено в судовой груз, то бишь в десять тысяч мер чистой пшеницы.
- Ах так? Ну это другое дело! Десять тысяч мер чистой пшеницы по двенадцать форинтов тридцать крейцеров за меру это будет сто двадцать пять тысяч форинтов. Иди сюда, дочка, садись ко мне на колени; небось умаялась с дороги? Наказывал мне еще что-нибудь мой дражайший, незабвенный друг?
- Он поручил мне передать вам, чтобы вы самолично присутствовали, когда станут опорожнять мешки: боялся, как бы не подменили зерно.
