Джудит Крэнц - Слава, любовь и скандалы
— Еще одна моя ошибка… Я забыл, насколько ты нетерпелива. Я научу тебя терпению, Кейт, потому что ты в этом отчаянно нуждаешься.
Она замерла. Мистраль провел руками по ее телу.
— Я не собираюсь раздевать тебя, Кейт, пока не собираюсь, — пробормотал Жюльен, склоняясь к ее губам. — Лежи спокойно, — приказал он, сосредоточивая все свое желание, а он давно не имел женщины, на этих плотно сжатых губах, пока они не стали теплыми, не набухли и с готовностью не раскрылись навстречу его языку. Он долго ласкал ее губы, чувствуя, как постепенно расслабляется ее тело. Кейт перестала дрожать в тревожном ожидании, и скоро от ее пассивности не осталось и следа, Жюльен почувствовал, что ей хочется большего, чем эти нежные поцелуи, но он не отрывался от ее губ, смеясь про себя над тем, что он заставляет ее переживать. Она застонала. «Ты еще попросишь меня о том, чтобы я взял тебя, ты будешь умолять об этом, холодная, американская сучка», — говорил он себе, хотя сам едва справлялся с возбуждением.
— Жюльен, — еле слышно выдохнула Кейт, — раздень меня.
— Нет, Кейт.
— Жюльен, прошу тебя.
— Если ты хочешь меня, так раздень меня сама, — потребовал он, упав спиной на покрывало и скидывая ботинки. Кейт посмотрела на великолепного мужчину, который предлагал ей себя. Он сводил ее с ума. Дрожащими пальцами Кейт с яростью набросилась на пуговицы его рубашки, едва не отрывая их. Потом ее пальцы вцепились в пряжку ремня. Так, теперь брюки… Она ощутила величину и силу его пениса, напряженно ждавшего ее прикосновения, и вдруг почувствовала, что больше не может.
— Прошу тебя, Жюльен, разденься сам, — взмолилась она.
— Где же твоя уверенность, Кейт? — Он внимательно смотрел на нее, хотя каждая клеточка его тела требовала, чтобы он немедленно взял эту женщину.
— Черт бы тебя побрал! — яростно заорала Кейт, глубоко вздохнула и принялась расстегивать пуговицы. Он предстал перед ней возбужденный и нагой, потому что не носил ничего под вельветовыми брюками. Мистраль дышал так же тяжело, как и Кейт, осторожно расстегивавшая пуговицы по одной. Когда она расстегнула последнюю, он одним резким движением стянул с себя брюки и опрокинул ее на постель.
— Хорошо, Кейт, очень хорошо… Ты была терпеливой, — бормотал он, опытными руками медленно снимая с нее одежду. Как он и ожидал, у нее оказались маленькие груди, узкие бедра, а белокурые волосы внизу живота нежные, как у девочки.
— Очаровательная Кейт, — прошептал он, накрывая ее тело своим.
Он обнимал ее, согревая ее наготу своим теплом, пока не почувствовал, как она тает в его объятиях. Если бы с ним была любая другая женщина, он бы давно овладел ею, но Кейт была слишком бесчувственна, слишком неопытна. Да, она хотела его, но она хотела пройти через это как можно быстрее, не теряя себя, а этого Мистраль допустить не мог.
Когда ее тело стало таким же теплым, как и его собственное, он стал ласкать ее спину, мальчишески маленькие ягодицы, но как только он ощутил ее напряжение, он шепотом повторил:
— Терпение, Кейт, терпение, — и убрал руку. Потом он вновь и вновь ласкал ее, и наконец почувствовал, как она сама прижимается к его рукам. — Терпение, терпение, — шептал Мистраль, находя совершенно новое для себя удовольствие в том, что он так долго возбуждал женщину. Его никогда не заботили подобные мелочи, он никогда не сдерживал себя так долго и не испытывал боли от воздержания. Когда его пальцы скользнули между бедер Кейт, он удивился тому, насколько она возбуждена. Мистраль больше не испытывал к ней жалости, и его пальцы нашли потаенный уголок. Его средний палец стал таким же ловким и нежным как кончик языка. Он двигался медленно и мягко, потом все быстрее, все его желание сконцентрировалось в кончике его пальца и этом комочке плоти, который он пробуждал с таким умением.
— Жюльен… О господи! Перестань! — воскликнула Кейт, но он ответил только одним словом:
— Терпение… — Его палец задвигался еще быстрее, пока Кейт не содрогнулась в экстазе. Она уткнулась ему в шею, пытаясь заглушить крик удовольствия. Его пальцы не оставили ее, пока ее тело не перестало содрогаться. Она лежала на спине, удовлетворенная, но с широко раскрытыми глазами.
— Теперь ты видишь, что можно заработать терпением, Кейт? — прошептал Мистраль ей на ухо, но она не ответила и не кивнула, а лишь внимательно и серьезно смотрела на него.
— Такого никогда раньше со мной не случалось, — наконец проговорила она.
— Значит, наш эксперимент удался не полностью. Теперь моя очередь, Кейт, — ответил Жюльен и вошел в ее податливое, раскрывшееся ему навстречу, готовое его принять тело.
Кейт покрывала его руки поцелуями благодарности, пока не поняла, что Мистраль уже давно крепко спит.
9
Кейт Браунинг не находила себе места. Целую неделю каждую ночь после того, как Мистраль засыпал, насытившись любовью, она лежала без сна, в ее точеном теле эхом отдавалась страсть, о существовании которой она раньше не подозревала, потому что была слишком осторожной, чтобы позволить себе такое. Мысли о наслаждении, которому научил ее Мистраль, словно стрелы пронзили ее, причиняя сладостную боль. Она опускала руку между бедер, касаясь ядрышка плоти, непривычного к ее прикосновениям. Оно все еще трепетало, готовое снова содрогнуться от наслаждения. Каждый день тянулся бесконечно долго, а Кейт томилась по рукам и губам Мистраля. За едой она смотрела, как его пальцы ломают хлеб, держат приборы, и с ужасом ловила себя на том, что сжимает бедра под столом. Она стонала вслух при виде его рта, такого твердого при посторонних и такого горячего и мягкого на ее коже. Ее соски болели, и все-таки она терлась ими о руку Мистраля.
Смысл ее жизни изменился, и она склонилась перед неизбежным. Кейт не находила отдыха, думая о недоступности подлинного «я» Мистраля. Как она могла так бездумно отдаться этому человеку, который ей не принадлежит? Кейт чувствовала, что даже во время самого акта любви Мистраль не отдавался ей полностью, ни разу не признался в том, что она нужна ему, ни разу не сказал, что любит ее. И Кейт гадала, что тому причиной: его врожденная скрытность или ему просто все равно, кто лежит с ним в постели.
— Ты мне нравишься, Кейт, — говорил он, и это самое большее, на что она могла рассчитывать. А ей так хотелось услышать простые и вечные слова «я люблю тебя», но он молчал, и Кейт тоже не произносила их. Но с каждым днем она любила его все больше и больше. Мистраль стал единственным призом, который она жаждала получить. Только рядом с ним ее чувства насыщались, и этому ничего не мешало. Для Кейт не были помехой трудности, которые создавал Мистраль, ей не мешали его столь очевидные недостатки, она не думала о женщинах, с которыми он спал до нее. Все это не имело значения. Ничто не имело значения, кроме жадной одержимости, подобной пристрастию наркомана или алкоголика, которую не утолить ничем, кроме обладания.
Кейт была очень сильной женщиной, гордой, хитрой и изворотливой, но ее нервы были так натянуты из-за необходимости скрывать свои чувства, что она плакала, лежа рядом с великолепным мужчиной, который крепко спал, не думая о ней. Но, выплакавшись, Кейт лежала без сна, обдумывая сложившуюся ситуацию хладнокровно и серьезно. Дальновидности не смогла бы у нее отнять никакая страсть.
В глубине души Кейт не признавала поражений.
Пошла вторая неделя их пребывания в Провансе, и Мистраль решил съездить в Ним. Там они с Кейт гуляли в парке, потом карабкались вверх по каменным ступеням лестницы, ведущей к развалинам римской сторожевой башни, откуда открывался великолепный вид на медово-золотистый город. Они лежали на траве, испытывая приятную усталость. После долгого молчания Мистраль наконец заговорил:
— Я бы никогда не смог написать этот вид. Я не стал бы даже пытаться. Он настолько полный, в нем столько простора, здесь есть ответы на все вопросы, и он не нуждается в человеке.
— Ты не увидел в Провансе ничего такого, что тебе захотелось бы написать? — осторожно поинтересовалась Кейт. Жюльен впервые заговорил о живописи с того дня, как они выехали из Парижа.
— Нет, — ответил он.
Но Мистраль не сказал ей, что это испугало его. Никогда раньше он не испытывал такого ощущения пустоты, у него пропали желание и потребность рисовать. Вот молодая пара на скамье, их руки почти соприкасаются. Им нет дела до этого вида. Вероятно, молодые люди здесь выросли, матери водили их сюда играть. Но сейчас они осознали, что самой большой загадкой является другое человеческое существо. Раньше он бы писал эти едва соприкасающиеся руки, сделал бы десяток, сотню набросков и так бы и не сумел выразить свое ощущение от этих четырех рук, которые не осмеливаются коснуться друг друга. «Но я не хочу писать эти руки, — думал Мистраль. — Мне не для чего их писать. А раз я больше не художник, то почему я все еще жив?»
