Тони Парсонс - One for My Baby, или За мою любимую
Мне нужна его музыка. Я не могу обходиться без нее точно так же, как нормальный человек не может долгое время не есть, а кое-кто не может жить, например, без футбола. Мне кажется, что Синатра указывает мне верный путь, он придает мне силы и гарантирует уверенность в завтрашнем дне. Даже когда Фрэнк поет об умирающей любви, в его словах все равно чувствуется некое утешение. Любовь все равно придет снова. Любовь у него напоминает некий чудесный автобус. И даже если один от вас ушел, обязательно придет следующий.
Но знаю, что у самого Синатры все вышло совсем не так. Я читал все лучшие статьи о Фрэнке и помню, что он так и не смог забыть Аву Гарднер. Именно эта женщина сумела завладеть его сердцем. Именно ее фотографии он в ярости рвал на мелкие кусочки, а потом подбирал их и тщательно склеивал скотчем. И если Синатра так и не смог пережить разлуку с Авой, то почему я должен забыть Роуз?
Музыка для меня представляет собой неиссякаемый источник спокойствия и утешения. Правда, Синатре удается расставание с любимой превратить в нечто благородное, героическое и универсальное. Страдания становятся чем-то достойным, к чему должен стремиться каждый человек. Но в реальном мире все происходит по-другому. От страданий становится чертовски больно.
Но есть в его музыке и кое-что еще. Когда Синатра оплакивает, воспевает или предчувствует любовь, я почти ощущаю в воздухе смесь ароматов старого трубочного табака и пряного лосьона «Олд спайс». Я вспоминаю те дни, когда дедушка сажал меня к себе на колени и все у меня было еще впереди. Тогда мне казалось, что все те, кого я люблю, будут жить вечно.
_____Поведение моей мамы в отсутствие отца кажется мне нормальным. По-моему, она справляется. Она по-прежнему встает рано утром, потом уходит работать на кухню в школу Нельсона Манделы. Мама возвращается домой с неизменной улыбкой на губах и веселыми рассказами о своих «деточках». Она даже снова стала проявлять интерес к саду. Во всяком случае, тщательно убрала тот беспорядок, который создала после того, как отец бросил ее и ушел из дома. Думаю, что ей просто не хочется смотреть в глаза своему горю.
Я тоже хожу на работу, брожу по улицам китайского квартала и слушаю у себя в комнате пластинки Фрэнка Синатры. И все это время я фантазирую. Мне кажется, что в один прекрасный день мой отец вернется домой. Он принесет огромный букет цветов и начнет извиняться за то, что натворил. Он встанет на колени перед матерью и будет очень долго просить у нее прощения… Но пока что ничего подобного не происходит.
Я не могу даже вообразить, на что надеется отец, как он может построить семейную жизнь с Леной на такой зыбкой основе?! Я не представляю себе, каким образом будет продолжаться их союз, если у них в квартире нет даже чайника? Мне почему-то кажется, что в одно знаменательное утро он увидит, как Лена пританцовывает на стуле, поглощая свой низкокалорийный завтрак с отрубями, и попросту спятит от подобного зрелища.
Но при этом я сознаю и то, что, даже если их любовное гнездышко по какой-то причине развалится, мой старик все равно никогда уже не вернется домой.
_____Мои родители изредка беседуют друг с другом по телефону. Но я даже не пытаюсь подслушать, потому что есть такие вещи, от которых детям лучше держаться подальше.
Все происходит по одной и той же схеме. Он звонит ей. Мама долго слушает, пока отец — даже не знаю, что он там говорит, — о чем-то ее оповещает. Может, просит понять его? Или вымаливает разрешение явиться в дом, чтобы забрать пластинки Стиви Уандера? Или клянчит чайник во временное пользование? Так или иначе, но я чувствую, как мама прилагает усилия, чтобы в ее голосе не прозвучало горечи обиды или откровенной злобы.
Но ей это все равно не удается.
Она пытается вести себя так, словно все то, что вытворяет отец, ее ничуть не удивляет, что она прекрасно его знает. Более того, мама притворяется, будто ничего другого и не ожидала от человека, который провел с ней в браке большую половину своей жизни. Но это не так.
Его новая жизнь в чужой части города находится за пределами ее воображения. Она не понимает, как он оказался там, почему все так произошло. Она не догадывается, когда и почему начала расти эта страшная брешь в ее жизни.
Когда мама вешает трубку, она улыбается. Это своеобразная форма самозащиты. Ее улыбка крепка и надежна, как бронежилет.
Мы решаем поужинать с мамой в «Шанхайском драконе».
Этот вечер становится необычным для нас обоих. Если не считать летних каникул во времена моего детства, когда мы семьей отдыхали на условиях полупансиона у моря, на юге Англии, а также туристических столовых в Греции и Испании в более поздние годы, мы не слишком часто посещали рестораны вместе. И вот что удивительно: женщина, которая с удовольствием кормит ежедневно тысячу бездельников в течение всего учебного года, предпочитает, как она сама говорит, «свою собственную стряпню в своем собственном доме».
Но когда отец нас бросил, мама стала есть очень мало, и это меня пугает. Она и раньше была стройной. Мой отец в свою бытность журналистом прибавлял ежегодно в талии дюйм за дюймом, а также не менее фунта в весе, что считалось своеобразной нормой. А мама сейчас становится какой-то костлявой. Взгляд у нее пустой и блуждающий, и это тоже страшит меня. Я знаю, частично это можно отнести на счет бессонных ночей. Когда я ворочаюсь в кровати от собственного одиночества, то слышу, как мама бродит по дому, не находя себе покоя. И еще ее угнетает то, что больше не нужно готовить семейных обедов и ужинов, потому что самой семьи как таковой уже не существует.
Мы приближаемся к «Шанхайскому дракону» и заходим внутрь. Я вдруг замечаю, что мама выглядит счастливой.
— Здесь очень мило, дорогой мой, — произносит она, искренне восхищаясь уродливо деформированным корнем женьшеня, плавающим в прозрачном сосуде. Мне он напоминает результат какого-то безумного научного эксперимента. Теперь я замечаю, что по всем уголкам ресторана стоят такие же сосуды. — Нет, правда, тут очень уютно и комфортно.
Из кухни выходит Джойс. Она смотрит на мою маму, любующуюся женьшенем.
— Нравится?
— Прелесть!
— Вы знаете, что это?
Мама прищуривается:
— Корень женьшеня, если не ошибаюсь. Причем самый настоящий, а не те пилюли и капсулы, которые приходится покупать в аптеке.
Джойс улыбается, довольная ответом моей мамы.
— Это действительно женьшень, — подтверждает она. — Вас вокруг пальца не обведешь. Да-да, это и есть знаменитый женьшень. Помогает от стресса. А еще когда вы устали. Когда вам грустно.
— Мне бы он здорово пригодился! — смеется мама, и мне хочется прижаться к ней и покрепче обнять.
— Прошу вас! — Джойс широким жестом приглашает нас занять любой столик в пустом ресторане.
Атмосфера в «Шанхайском драконе» в шесть часов вечера отличается от того, что здесь происходит, скажем, в полночь. Пока здесь нет пьяных. И если не считать нас с мамой, тут вообще нет ни одного посетителя.
Мы заказываем утку по-пекински. Моя мама справляется с палочками для еды куда проворнее, чем я мог предположить. Мы накладываем на оладьи лук, огурцы, кусочки утки и заливаем все это сливовым соусом. В соседнем зале, где выдают заказы навынос, обедает семейство Чан. Все столики в «Шанхайском драконе» накрыты белыми скатертями. Все, кроме одного, того самого, за которым питаются хозяева.
Сейчас здесь присутствуют все члены семьи. Джордж разливает по мискам суп с лапшой. Рядом с ним расположились его внуки. Отец детей, пухлый Гарольд, с шумом втягивает в себя лапшу, да с такой скоростью, словно хочет установить мировой рекорд по ее поглощению. Его супруга Дорис ест не столь поспешно, но при этом она так низко наклонила голову к миске, что у нее запотели очки. Джойс то и дело выдает строгие указания на кантонском диалекте мужу, сыну и невестке, но более всего — внукам. Одновременно она успевает проверить, все ли в порядке у нас с мамой.
Я осознаю, что начинаю завидовать этому семейству. Мне не хватает подобной близости, доверия и чувства родства, которые, наверное, всегда культивировались у Чанов. Их семья в полном сборе. И, глядя на их сплоченность, я ощущаю грусть. Даже, наверное, не грусть, а некое щемящее сердце желание снова испытать нечто подобное. Потому что когда-то я сам являлся членом дружной семьи.
К тому времени как мы расплатились по счету, Чаны уже разошлись. Джордж и Гарольд отправились на кухню, дети и Дорис поднялись наверх в свою квартиру, и только Джойс осталась в зале, чтобы встретить первых посетителей из бесконечного вечернего потока клиентов.
Мы покидаем ресторан, и Джойс успевает сунуть маме в руки коричневый пакет. Я уверен, что в нем содержится нечто такое, что поможет маме поскорее справиться со всеми горестями, которые произошли в ее личном мире.
