Ричард Гордон - Доктор на просторе
- Вы что не видите, констебль? Грибы собираю.
Майка препроводили на Боу-стрит и обвинили в пьянстве и непристойном поведении. По мере того, как в голове его прояснялось, Майку удалось припомнить весьма полезную заповедь, почерпнутую из лекций ещё в студенческие годы: если полиция считает, что вы пьяны, вы вправе пригласить для освидетельствования своего личного врача.
- С неприш-стойным поведением я ш-согласен, - пьяно пробормотал он. Что же касается п-пьянштва - об этом и речи быть не может. Бьюш-сь об приклад... то есть об заклад, что в моей крови и десятой доли процента алкоголя нет. Я требую немедленно вызвать сюда официан... то есть, моего личного врача.
- Бога ради, - охотно согласился сержант. - Нам хотя бы не придется своего врача из постели вытаскивать. А кто ваш врач?
- Мой врач, - Майк Келли втянул воздух, придавая торжественности своим словам, - Джон Харкурт Пьянчугоу, магистр Кембриджского университета, лиценциат Королевского колледжа терапевтов, член Королевского хирургического общества...
- Достаточно, достаточно... Как его найти?
- Позвоните в медицинскую резиденцию клиники Св. Суизина, высокопарно произнес Майк. - Попросите позвать младшего ассистента главного анестезиолога.
Джон Харкурт Пьянчугоу, продолжавший с друзьями вечеринку в своей комнате на верхнем этаже здания персонала, высказал крайнее негодование по поводу полицейских подозрений. Он говорил пылко и страстно, требуя немедленных извинений и строгого наказания виновных. Затем, пригрозив написать своему парламентарию, пьяно рыгнул и добавил, что немедленно выезжает на такси. В результате его вмешательства обвинение в пьянстве было предъявлено не одному, а сразу двум врачам Св. Суизина.
Это было уже чересчур даже для Св. Суизина, персонал и администрация которого всегда славились пониманием и терпеливо сносили размалеванные краской статуи, залитые пивом скамьи и женские трусики, свешивающиеся с флагштока наутро после празднования 9 ноября* (*День вступления в должность лорд-мэра Лондона). Чтобы спасти свою репутацию, руководство клиники отправило Келли с Пьянчугоу в неоплачиваемый отпуск до истечения срока их службы. Таким образом, в рядах персонала клиники образовались две бреши, заполнить которые собственные студенты могли лишь три месяца спустя, сдав экзамены. Узнав от Келли о случившемся, мы с Гримсдайком поспешили в Св. Суизин к мистеру Кэмбриджу и напомнили, что мы те самые славные молодые парни, которые так восторженно оценили накануне полученные от него знания. В итоге уже на следующий день я временно сделался его старшим ассистентом, а Гримсдайк заполучил должность Пьянчугоу.
- Надо же, я - и какой-то ассистент, - возмущался Гримсдайк. - С другой стороны, в нашем положении надо и за это быть благодарным. Где ещё сейчас работу найдешь. Хотя Майка, конечно, жалко.
Я тоже от души сочувствовал нашим бывшим коллегам, но был несказанно рад возможности снова очутиться в родных пенатах. От старых обид и разочарований не осталось и следа. Наконец-то я стал старшим ассистентом, пусть и на временной должности; как-никак мне выпала не только возможность возобновить карьеру хирурга, но и утереть нос Бингхэму.
Мой кабинет находился теперь в административном здании, высоком и мрачном строении, располагавшемся между прачечной и моргом. Прежде в нем размещалась больница уха, горла и носа, но затем, по указанию свыше, больницу закрыли как непригодную для содержания больных. Комната Майка Келли оказалась по соседству с комнатой Бингхэма. И - надо же такому случиться, что именно Бингхэм в неизменном белом халате попался мне навстречу, когда я шествовал по коридору, увешанный сумками и чемоданами.
Увидев меня, Бингхэм остановился как вкопанный. После истории с лифтом мы с ним больше не виделись. Стоя с отвисшей челюстью, бедняга не знал, что сказать. Его пухлая физиономия стала ещё более мальчишеской и прыщавой, а огромный стетоскоп, похоже, ещё вырос в размерах и теперь обвивался вокруг шеи, как боа-констриктор.
- Здорово, Бингхэм, - сказал я.
Он судорожно сглотнул.
- Привет, старина. Я уже слышал, что ты возвращаешься.
- Послушай, - промолвил я, поставив чемоданы на пол и протягивая Бингхэму руку. - Извини за ту выходку с бананами. Жуткое свинство с моей стороны. Я не имел права так поступать, но был просто очень огорчен, что не получил места... Сам понимаешь. Ты, конечно, заслуживал повышения.
Да и вообще, раз уж нам предстоит жить по соседству, давай позабудем о прошлых обидах и помиримся?
- Ну конечно, старина, - с ошарашенным видом ответил Бингхэм, пожимая мне руку. Воцарилось неловкое молчание. Затем Бингхэм заговорил, слегка запинаясь: - Ты меня тоже, э-ээ, извини за то, что я себе дополнительных пациентов вербовал.
- Ничего, ты ведь вполне этого заслуживал, - великодушно сказал я.
Бингхэм просиял.
- Если тебе понадобится моя помощь, - промолвил он, - то можешь всегда на меня рассчитывать. Проф подкинул мне работенку, - добавил он. - Я уже справился с парой грыж и несколькими геморроями, а завтра меня ждет иссечение совершенно замечат. бородавки. Ладно, я поскачу, старина, мне только что позвонили снизу, что какой-то потряс. вывих доставили. За ужином увидимся.
Я вошел в свою комнату, чувствуя себя, как дурнушка-официантка, которой только что сделал предложение красавец-шкипер.
Мои новые обязанности заключались в том, чтобы приглядывать за больными в палатах, помогать в операционной и выполнять все распоряжения мистера Кэмбриджа. Именно в последнем и состояла главная трудность, поскольку мистер Кэмбридж, будучи блистательным хирургом, который вскрыл больше брюшных полостей, нежели кто-либо ещё во всем Северном полушарии, отличался совершенно невероятной рассеянностью. При этом его профессиональная память была безупречна: он никогда не забывал ни единого живота. С другой стороны, он никогда не помнил дней недели, не знал своего распорядка, напрочь забывал, обедал уже или нет и прихватил ли с собой пальто. Однажды в молодости зимним утром он, как обычно, заявился утром в операционную, вымыл руки, переоделся и лишь тогда обратил внимание на непривычную тишину. В операционной не было ни души. Он высунул голову в коридор и убедился, что и там царит полное безлюдье. Мистер Кэмбридж подумал было, что перепутал операционные, но нет - на шкафчике красовалась табличка с его именем. Тогда он решил, что сегодня воскресенье, но тут же отмел эту мысль, благо был уверен, что сегодня среда, ибо по вторникам он платил за квартиру, а утром как раз вспомнил, что вчера забыл отдать хозяйке чек. Только тогда ему пришло в голову, что и улицы были необычно пустынны. Что случилось? Может, в городе всеобщая забастовка? Как был, в бахилах и стерильном халате, он прошлепал по коридору к палатам и - замер как вкопанный. Это уже походило на какой-то бунт. Не только больные, но и медсестры и даже младший персонал орали и скакали как полоумные. Нет, это просто переворот какой-то! И тут одна из медсестер, заметив его, громко выкрикнула:
- Здравствуйте, мистер Кэмбридж! Поздравляем вас с Рождеством!
В первое же утро я, в соответствии с традицией, поджидал внизу прибытия мистера Кэмбриджа, стоя возле статуи сэра Бенджамина Артритинга, некогда знаменитого главного хирурга Св. Суизина.
- Что-то шеф задерживается, - сказал я регистратору, высоченному, худющему и весьма серьезному, но довольно приятному молодому парню по фамилии Хатрик, который уже получил недавно врачебный диплом.
- Ничего удивительного, - проворчал он. - В прошлый раз, когда старик опоздал на операцию, выяснилось, что он улетел в Америку читать лекции.
Операция была назначена на девять, но лишь в половине десятого в воротах появился веселый и улыбающийся мистер Кэмбридж. Он притопал пешком.
- Доброе утро, мой дорогой мистер Э-ээ, и вы, мистер А-ээ, приветствовал он нас с Хатриком, поскольку никогда не мог вспомнить имен своих помощников; я был ещё признателен мистеру Кэмбриджу, что он сумел по прошествии двенадцати часов после вечера встреч припомнить меня. Извините, что задержался. Мои записки у вас?
Я вручил мистеру Кэмбриджу три или четыре конверта, надписанных его же неразборчивым почерком: чтобы не забывать назначенных на следующий день дел, он обычно писал самому себе записки и запечатывал в конверты.
- Так, - сказал он, направляясь в хирургическое отделение. - Сегодня, я вижу, у нас прелюбопытная гастродуоденальная фистула. Я хочу, чтобы вы поприсутствовали, мистер Э-ээ... Ну и вы, конечно, мистер А-ээ...
То, что за этим последовало, наверняка запечатлеется в моей памяти, как один из самых позорных, - а может и самый позорный - эпизодов в моей врачебной карьере. Еще будучи студентом, я иногда удостаивался чести облачиться в стерильный халат, бахилы, маску и перчатки, и присутствовать в операционной за спинами ассистентов. Время от времени мне даже вручали ретрактор со словами: "Держи крепче, парень!". Однако большую часть времени я видел только спину хирурга, склонившегося над пациентом. Теперь же, став ассистентом мистера Кэмбриджа, я уже должен был сам снимать швы, отщипывать окровавленные кончики и накладывать повязки. Обдумывая свои действия, я натянул резиновые перчатки с особой решимостью и ухитрился разодрать их до самого основания.
