Наталья Калинина - Останься со мной навсегда
Тоска по Риму и привела ее в мастерскую матери. Ей захотелось взглянуть на мамины картины сейчас, когда Рим стал для нее родным, а не просто европейским городом, славящимся древней культурой и памятниками старины. Ей было интересно, каким видела Рим ее мама в ранней молодости. Быть может, мамины холсты вернут ей атмосферу этого города, где она нашла свое счастье…
Мастерская была залита ярким утренним солнцем, которое врывалось в высокие незашторенные окна, словно желая бросить вызов другому солнцу — тому, что светило на пейзажах матери. Как и прежде, Вероника отметила про себя, что мать немного переборщила со светом. Но все равно ее картины были очень красивы — в них было что-то сказочное, что-то не от мира сего, хотя на них были изображены реальные места.
Перед одной из картин Вероника стояла дольше, чем перед другими. На картине была изображена маленькая площадь, окруженная старинными зданиями. В центре площади бил фонтан, и водяные струи искрились и переливались в лучах яркого солнца… Это место было знакомо ей: низкорослые деревца на крыше одного из зданий, башенка с часами и каскад дикого винограда, ниспадающий с крыши на окна верхнего этажа — так, словно дом забыл постричься… Конечно же, она была здесь с Габриэле — только они были здесь вечером. Над площадью сияла луна, а отблески от неоновой вывески пиццерии вспыхивали в струях фонтана миллионами неугомонных искр. Она подошла почти вплотную к картине, желая рассмотреть каждую деталь. Желтое здание с вывеской, которая на холсте почти неразличима, и было пиццерией… А вон там, в просвете между двумя домами, он припарковал тогда свою «мазерати». Она улыбнулась и на секунду закрыла глаза, вспомнив ту лунную ночь — и невероятную радость, граничащую со страхом, в которую они окунулись вместе.
Когда она открыла глаза, ее внимание привлек мольберт, повернутый лицевой стороной к стене. На нем была, по всей вероятности, последняя работа матери. Движимая любопытством, Вероника протянула руку и развернула мольберт… Ее бросило в жар, когда с портрета на нее взглянуло знакомое лицо.
Габриэле?..
Не может быть! Ее мать не могла знать Габриэле. Да и вообще Этот парень на портрете был похож на него лишь отдаленно. Она даже не знала, почему в первую минуту подумала о нем. Скорее лицо на портрете напомнило ей не того Габриэле, которого она знала, а тот неясный образ, который создало ее воображение, когда она пыталась представить себе, каким он был в юности.
Парню на портрете на вид было лет двадцать. Склонившись над портретом, она вглядывалась в его черты и все больше находила сходство с Габриэле. Такие же серовато-синие глаза, обрамленные длинными, как у девчонки, ресницами. Они смотрели на мир задумчиво, почти томно — и были при этом удивительно живыми. Его ресницы были такими мягкими и пушистыми… Она очень любила целовать его ресницы. Она могла целовать их до бесконечности. Когда он спрашивал, почему его ресницы вызывают у нее такой прилив нежности, она отвечала, что, когда он смотрит на нее, ей хочется целовать его взгляд…
Те ночи почему-то всегда были слишком короткими, а на рассвете он говорил ей, что она должна поспать хотя бы пару часов, иначе завтра (точнее, уже сегодня) у нее будут круги под глазами, и даже гример не сможет это исправить. «И тогда ты снимешь меня с роли, да?» — шептала она, засыпая в его объятиях. «Конечно, я сниму тебя с роли, мисс Бесконечное Желание, — шептал он в ответ. — Ты слишком красива для того, чтобы показываться на экране. Я лучше закрою тебя здесь и не выпущу — я не хочу, чтобы тобой любовались другие…» Сейчас каждая клетка ее тела плакала, тоскуя по нему.
— Я хочу раствориться в тебе, — прошептала она, словно он мог слышать ее сейчас. — Раствориться в тебе до последней капли… Так, чтобы меня больше не было, а был только ты.
Едва сказав это, она безудержно расхохоталась и, резко выпрямившись, отступила назад. Получилось так, как будто она обращается к незнакомцу на портрете. К незнакомцу — ведь этот парень не был им и не мог им быть. Во-первых, ее мать не знала Габриэле. А во-вторых…
Во-вторых, сходство с Габриэле ей просто померещилось. Она так истосковалась по нему, что он чудился ей повсюду. Вчера вечером, например, когда она каталась по городу, ей вдруг показалось, что он сидит за рулем встречной машины. А сколько раз за последнюю неделю она просыпалась среди ночи, явственно ощущая на своем лице легкое прикосновение его губ… Вот и сейчас ей просто показалось, что парень на портрете похож на него. А все лишь потому, что ей ужасно его не хватало.
Выходя из мастерской, она задавалась вопросом, кем мог быть этот обаятельный незнакомец и с чего вдруг матери вздумалось написать его портрет, если она всегда писала только пейзажи.
Днем позвонил отец. Он сказал, что звонит из больницы.
— Мама хочет меня видеть? — обрадовалась Вероника, решив, что это мать попросила отца позвонить ей.
— К сожалению, нет, — ответил отец виновато. — Она вообще ни слова не говорила о тебе, а я не стал напоминать ей, что ты дома и ждешь, когда она захочет тебя увидеть… — Он сделал небольшую паузу. — Не обижайся, но я солгал ей — я сказал, что ты вчера улетела в Рим.
— Зачем ты это сделал, папа?
— Я подумал, что, быть может, твое присутствие здесь стесняет ее… Пожалуйста, пойми меня правильно — я думаю, она… она просто стыдится тебя — или боится, что ты станешь задавать ей вопросы, дознаваться, почему она это сделала…
Вероника подавила вздох и опустилась в вертящееся кресло перед письменным столом отца — она сняла трубку в его кабинете.
— Мама согласилась поехать с тобой за город? — поинтересовалась она.
— Нет, за город она ехать не хочет. Но мое предложение навело ее на мысль, что она могла бы поехать в Калифорнию к своим родителям — то есть к твоим дедушке с бабушкой. Она вдруг ожила и загорелась желанием ехать туда как можно скорее. Меня это очень обрадовало. Думаю, смена обстановки пойдет ей на пользу. А главное, там она не будет целыми днями одна.
Родители матери жили на ферме неподалеку от Сан-Франциско. Мать родилась на этой ферме и прожила там до шестнадцати лет, до самого своего отъезда в Голливуд. Вероника подумала, что поездка в Калифорнию — это как раз то, что нужно сейчас матери. Очень часто возвращение в места, где прошло детство, помогает человеку обрести самого себя и примиряет его с окружающим миром.
С другой стороны, решение матери поехать в Калифорнию значительно облегчало ситуацию для нее самой. Это означало, что теперь она может спокойно вернуться в Рим, не боясь, что мать снова натворит глупостей.
— Когда она собирается туда ехать? — спросила она у отца.
— Она хочет вылететь сегодня же вечерним рейсом на Сан-Франциско, — ответил тот. — Я потому и звоню тебе. Мама попросила меня захватить из дома кое-какие вещи, которые могут понадобиться ей там. Но мне сейчас некогда: я должен бежать на переговоры. Ты не могла бы сделать это за меня? Я продиктую тебе список, который она мне дала, а перед тем, как везти ее в аэропорт, заеду домой за ее вещами.
— Конечно, папа. Диктуй.
Вероника вырвала чистый листок из блокнота, найденного на столе отца, и вооружилась ручкой. Список оказался достаточно длинным и включал в себя, кроме одежды и косметики, несколько любимых книг и пластинок. Закончив разговаривать с отцом, она отправилась со списком в руках в комнату матери. Она решила, что как только покончит с этим делом, сразу же позвонит Габриэле, чтобы он прислал за ней самолет… При мысли о том, что не позднее чем завтра утром они снова будут вместе, она почувствовала прилив хорошего настроения, и даже холодность матери по отношению к ней уже не так сильно огорчала ее.
Она улыбнулась, представив его реакцию, когда она расскажет ему о том, как в каком-то незнакомце на портрете, написанном ее матерью, она увидела его. Он наверняка спросит, не изменила ли она ему с тем незнакомцем. И она ответит — да, изменила, а все лишь потому, что у того были такие длинные ресницы!
Войдя в комнату матери, она невольно поежилась. За все время пребывания у родителей она не заходила сюда, потому что знала: стоит ей переступить порог этой комнаты, и воображение тут же воссоздаст сцену, описанную отцом. Глядя на мамину кровать, застланную темно-зеленым плюшевым покрывалом, она в самом деле на какое-то мгновение представила себе мать, лежащую на ней без чувств…
На проигрывателе все еще стояла пластинка с ноктюрнами Листа. Она же значилась под первым номером в списке, продиктованном ей отцом. Мать очень любила ноктюрны Листа, в особенности один из них — «Грезы Любви», который могла слушать до бесконечности. Эта музыка постоянно звучала в их доме с тех пор, как она себя помнила.
Складывая вещи в небольшой кожаный чемодан и время от времени сверяясь со списком, Вероника вдруг подумала, что они с матерью совершенно разные люди. Она всегда считала свою мать возвышенной натурой — взять хотя бы ее любовь к классической музыке или страсть к живописи. Говорят, классическая музыка выражает самые возвышенные чувства, какие только могут быть у человека… Если это действительно так, значит, она сама таких чувств была напрочь лишена. Она никогда не понимала классическую музыку. Для нее музыка, в которой нет ритма, была чем-то пустым, скорее продуктом человеческого интеллекта, нежели выражением человеческой сути. Она обожала рок-н-ролл, потому что в этих ритмах, олицетворяющих собой бесконечное, неистовое движение, находила себя саму, свою суть, свою манеру чувствовать и манеру жить.
