Йоханнес Линнанкоски - Песнь об огненно-красном цветке
Рассказчица хотела еще что-то добавить, но голос ей изменил. Олави тоже было не по себе.
— Ты хорошо рассказала, — заметил он глухо. — Но конец очень страшный.
— Нет, он совсем не страшный, он прекрасный! Девушка ничего другого и не желала, она умерла улыбаясь, как умирают блаженные. Но это еще не конец, есть продолжение.
— Продолжение? — удивился Олави.
— Да, — кивнула рассказчица. — После смерти девушка явилась к небесным вратам. Там, как всегда, стоял святой Петр.
«Тебе сюда нельзя, — сказал Петр, — потому что у тебя на груди знак твоей былой страсти».
Но господь бог сидел на своем троне и услышал слова Петра, потому что дверь зала была приоткрыта. «Откройте дверь!» — приказал он и посмотрел на грудь девушки, а она совсем не испугалась. «Неужели ты в этих делах ничего не понимаешь? — с упреком сказал бог святому Петру. — Она осталась верна любви своей юности. Входи, дочь моя!»
Рассказчица умолкла. Синий огонь плясал в печке.
— Спасибо, Вьюночек, я понимаю, о чем ты думаешь, — шепнул наконец Олави, целуя горячие руки девушки. — И как красиво ты это сказала…
— Вряд ли ты все понял, — возразила девушка. — Это ведь еще не конец…
— Нет еще?
— Нет.
Девушка высвободила руки и обняла колени Олави, точно положила к его ногам все, что таилось в этом рассказе.
— Оставь мне такой знак! — взмолилась она. Олави бросило в жар.
— Нет, нет, Вьюночек, не требуй от меня такого дара, да я и не умею, — испугался он.
— Ты умеешь все, что захочешь, — любовь все умеет.
— Но твой рассказ…
— Ты ведь сам сказал, что он красивый?
— Да. Он красиво задуман, но конец ужасный.
— Самое прекрасное ты называешь ужасным. Так ты не можешь? — спросила она с дрожью в голосе.
— О, господи. — На лбу у Олави выступили капельки пота. — Я ни в чем не хотел бы тебе отказывать, но конец этой истории не выходил бы у меня из ума.
— Я была почти уверена, что ты не поймешь меня, потому что ты — это не я. Но что-нибудь я должна получить, иначе я не смогу жить, — сказала она горячо. — Посмотри-ка!
Она вытащила спрятанный на груди футляр из синего шелка с красными тесемками.
— Он лежит у меня на сердце — видишь?
— Какой красивый! — воскликнул Олави, хватаясь за футляр, как утопающий за соломинку. — Ты хочешь что-нибудь положить в него?
— Да.
— Волосы? Неужели ты такой ребенок?
— Нет, я не настолько ребячлива.
— Цветок?
— Нет.
— Стихи на память?
— Нет, нет, — всего тебя!
Олави посмотрел на нее растерянно, он не понимал, чего она хочет, и снова испугался.
— Не понимаешь? Твою фотографию!
— Но у меня только одна, и я никому не дарил своих фотографий.
— Ты хранил её для меня, — уверенно сказала девушка.
Олави стало стыдно. Он чувствовал себя жалким. Почему он сейчас не встанет, не обнимет этого дрожащего ребенка и не скажет: ты задела самые глубокие струны моего сердца — ты моя и я твой, теперь и на веки веков.
Он встал.
— Это верно, я приготовил ее для тебя, только для тебя и ни для кого другого, — начал он горячо, но тут же умолк: казалось, все его тело налилось тяжелым песком. Ослабевшими руками разыскал он в ящике стола свою фотографию и как подкошенный свалился на стул.
Девушка глядела на него, и в глазах ее светилось счастье.
Олави опустил голову:
«Что со мной случилось? Зачем я обманываю ее и себя? Зачем я подаю милостыню той, которая должна была бы получить все?»
А девушка держала в руках фотографию и переводила сияющий взгляд с нее на Олави.
— Да, это ты, — сказала она наконец и тихонько прикоснулась к фотографии губами. Потом она спрятала ее в футляр, который быстро исчез у нее на груди.
— Теперь я ни о чем больше не буду тебя просить. Ты уйдешь и все-таки останешься со мной. Вечером, ложась спать, я поговорю с тобой, а утром сначала погляжу на тебя и пошепчусь с тобой как теперь. А когда меня похоронят, то и ее похоронят вместе со мной.
Олави казалось, что кто-то разрывает его на множество кусков. Он посмотрел на девушку. Как все в ней цельно, светло, чисто! Почему и он не может быть таким же? Что с ним случилось?
Ему хотелось сесть на полу рядом с девушкой и сказать слова, которые снова превратили бы его в юношу — чистого и цельного, способного чувствовать так, как чувствует она. Но он не мог. «Твоя весна прошла безвозвратно!» — кричал в нем какой-то леденящий душу голос. И когда девушка обняла его ноги, он едва осмелился наклониться к ней и положить руки на ее плечи. Потом он робко коснулся губами ее лба, точно просил у нее прощения.
Девушка плакала. Глаза Олави тоже увлажнились. Но их слезы возникли в разных источниках, у каждого из них было свое горе.
Темные круги
Было воскресное утро, тихое, спокойное, безмятежное.
Олави только что побрился и сидел еще за столом, расчесывая перед зеркалом волосы.
«Кажется, виски углубились, — подумал он. — Но зато вид от этого более мужественный!»
Он положил щетку на стол, слегка повернул голову и еще раз взглянул в зеркало.
— Я, кажется, стал бледнее, впрочем, я ведь уже не отрок.
Он хотел встать.
«Погляди-ка еще раз, и немножко повнимательнее», — предложило зеркало.
Олави взял щетку, пригладил усы и улыбнулся:
— Больше ничего не вижу.
«Ах, не видишь? — ехидно молвило зеркало. — А что у тебя под глазами?»
Казалось, он вдруг прозрел. В зеркале отражался бледный человек, под глазами у него были большие, испещренные морщинками, темные круги, точно печати, оставленные бродячей жизнью и внутренней борьбой.
— Не может быть! — воскликнул он, чувствуя, как кровь стынет у него в жилах.
«А что же в этом удивительного?» — холодно ответило зеркало.
В нем по-прежнему отражался человек с темными кругами.
— Отчего они у меня? — разбитым голосом спросил Олави.
«Тебе видней, — ответило зеркало. — Вот и у тебя есть знак, хоть ты о нем и не просил».
Олави смотрел и смотрел. Темные круги не исчезали. Ему хотелось отвернуться или закрыть глаза, но он не мог: казалось, что за спиной стоит кто-то большой, строгий, с кнутом в руке и приказывает: «Гляди!»
Он глядел.
«Гляди внимательно, надо знать самого себя! — кричал человек с кнутом. — Всмотрись в круги под глазами, видишь, что там?»
Олави всматривался. Он увидел ряд тонких морщинок: одни были глубже, другие — мельче, одни — прямые и четкие, другие — запутанные. Холодный пот выступил у него на лбу.
«Сосчитай их!» — крикнул человек, стоявший сзади.
— Это невозможно, они так перепутались. «Еще бы! — язвительно отвечал тот. — А ты все-таки сосчитай».
Олави придвинулся ближе к зеркалу и стал всматриваться.
«Сколько их?» Молчание.
«Сколько их?» — раздалось, точно гром, и Олави показалось, что кнут, свистнув, опустился на его голову.
— По девять или по десять под каждым глазом, — подытожил он.
«Больше! А хочешь знать — что они означают?»
— Нет!
«Ну разумеется! Но я тебе все-таки скажу, чтобы ты ничего не забыл. — Первая?»
— Не знаю. «Знаешь: синие глаза!»
Эти слова снова прозвучали как свист кнута. Олави опустил голову, но удары уже сыпались один за другим:
«Стройный стан и ласкающие волосы! Слезы и пустые обещания! Жажда красоты! Лицемерная дружба! Эгоизм и желание покорять! Угасающие голоса детства! Жизнь воображения и самообман!»
— Хватит!
«Нет! Есть еще бесконечные „и так далее“, о которых ты вряд ли даже помнишь».
— Не мучь меня! — гневно закричал Олави.
«Ты сам себя мучишь! Гляди внимательнее: вот еще, и еще, и так далее…»
— Не мучь меня! — закричал Олави, точно раненный в сердце зверь, схватил со стола зеркало и швырнул его. По полу разлетелись осколки.
Он вскочил. Кровь его стучала, глаза горели темным огнем.
— Ну и что? — закричал он грозно и топнул ногой. — Я сам ношу свои знаки и не стыжусь их!
Он схватил шапку и, точно ветер, выскочил на улицу.
Два человека
Поезд мчался, стучали буфера, тихо покачивались вагоны.
В купе сидели двое: молодая дама с большими синими глазами, задумчиво глядящими куда-то вдаль, и мужчина.
— В этом вы, конечно, правы, — ответил мужчина, продолжая начатый разговор. — Об этом можно многое сказать, но вряд ли мне удобно говорить с вами о таких вещах.
Он сказал это мягко и почтительно, но где-то в уголках его губ притаились высокомерие и дерзость.
— Разве не каждый человек имеет право откровенно высказываться? — возразила дама. — Я, по крайней мере, всегда рада выслушать человека, у которого есть собственное мнение. И я думаю, — продолжала она низким голосом, кокетливо улыбаясь мечтательными глазами, — вы можете высказаться, не требуя у меня разрешения, — ведь и наше знакомство тоже произошло без обычных церемоний.
