Николай Гейнце - Тайна любви
Был, оказывается, некоторый магнит, который удерживал графа Владимира Петровича около жены — этим магнитом служила Надежда Николаевна Ботт.
Своеобразная пикантность этой женщины, женщины-кошки, с плавными мягкими движениями этого грациозного зверька, с красными чувственными губами и многообещающим пушком над верхней из них, блестящими глазами не могла не обратить на себя внимание хотя и молодого, но уже сильно пожившего сластолюбца.
Это впечатление, произведенное на графа, не осталось, конечно, тайной для Надежды Николаевны, если бы даже граф Белавин был человеком, умевшим скрывать свои чувства.
Но граф не был таковым, и вскоре весь кружок их киевских знакомых знал об этом увлечении.
Знала, конечно, об этом и графиня Конкордия.
Тактика, принятая Надеждой Николаевной в ее щекотливом положении, была безукоризненно искусна. Только умная женщина умеет действовать в посрамление народной мудрости и, гонясь за двумя зайцами, поймать обоих.
Ее сдержанная холодность с чуть заметными, подающими, надежду, взглядами по отношению к графу сделала то, что графиня все более и более убеждалась в искренности к ней дружбы молодой женщины, а страсть графа распалялась, встречая препятствия, но не окончательную безнадежность, способную убить желание.
Вот причина, почему граф Владимир Петрович внезапно возымел влечение к семейному очагу.
Оба семейства, Ботт и Белавиных, решили выехать вместе. И те, и другие возвращались в Петербург.
Федор Дмитриевич был уведомлен о дне отъезда и приехал в Киев проститься.
Он нашел чемоданы уже увязанными.
Отъезд был назначен на другой день.
Первые слова, которыми встретила Караулова графиня Конкордия Васильевна, были:
— Федор Дмитриевич, мы выедем вместе для того, чтобы те, которые будут продолжать путешествие, менее бы страдали от разлуки… Нам покажется, что вы сделаете небольшую остановку на пути, а мы поедем дальше.
Было ли это утешение?
Увы, как для кого!
Если для графини Белавиной оно было, быть может, достаточным, то не могло совершенно удовлетворить человека, сердце которого около четырех лет билось для нее одной, обливаясь кровью.
Он молча поклонился в знак согласия.
Все совершилось по ее желанию.
Поезд отходит в час дня. За последним завтраком, к которому были приглашены, кроме Караулова, г-н и г-жа Ботт с дочерью, разговор как-то не клеился.
Это всегда бывает при отъезде, как бы ни желали этого избежать.
Графиня Конкордия была как-то неестественно, насильственно весела, болтала без умолку, но часто вдруг обрывала свою речь и умолкала, точно чувствуя, что ей не удастся обмануть ни себя, ни других.
Наконец, поехали на вокзал и вскоре вся компания очутилась в купе первого класса.
Поезд был курьерский, и потому до станции, где доктору Караулову надо было выходить, доехали очень быстро.
Произошла довольно тяжелая сцена.
Маленькая Кора, успевшая не на шутку привязаться к дяде доктору, расплакалась и раскричалась.
Она протягивала к нему свои маленькие ручки и слезы бежали из ее прелестных глазок — глазок матери.
Федор Дмитриевич был положительно недоволен этой сценой.
Графиня села к окну, чтобы еще раз перекинуться несколькими словами с оставляющим их спасителем ее дочери, а Караулов, простившись с графиней и с Боттами, уже стоял на платформе и что-то такое заставлял себя говорить, но что именно — он никогда не мог после вспомнить.
Остановка продолжалась десять минут.
Раздался третий звонок.
Графиня Конкордия порывисто протянула из окна вагона свою руку Федору Дмитриевичу и крепко пожала протянутую ей его руку.
Их взгляды встретились, встретились роковым образом второй раз в жизни, но теперь с ее стороны это не было случайностью.
Настоящий ее взгляд был более чем красноречив.
Они поняли друг друга, поняли ту жертву, которую они приносили разделяющей их пропасти.
Могли ли они лгать на этом немом языке глаз честных людей, языке, который не знает лжи.
Поезд двинулся. Графиня откинулась на диван, но Караулов успел заметить блеснувшие слезинки на ее чудных глазах.
Он почувствовал, как такие же слезы выступили из его глаз и стряхнул их резким движением.
Длинная лента вагонов исчезла между тем за делающим дорогой, невдалеке от станции, поворотом.
До него еще некоторое время доносился шум удаляющегося поезда, вот раздался пронзительный, как бы прощальный свисток, и все стихло.
Федор Дмитриевич оглянулся кругом.
Он стоял одиноко на станционной платформе.
Поглядевши еще раз как-то машинально в сторону удалявшегося поезда, уносившего боготворимое им существо, он глубоко вздохнул.
Тихо опустив голову на грудь, он отправился домой.
Неизвестно, принесло ли бы ему утешение, если бы он знал, что графиня Конкордия страдала не меньше его.
С момента, когда из ее глаз исчезла станционная платформа со стоявшем на ней Карауловым, она вдруг ощутила вокруг себя и в своем сердце какую-то пустоту. Ей показалось, что она из какого-то светлого, просторного, полного чистого воздуха храма опустилась в сырой, до непроницаемости темный и душный подвал.
Федор Дмитриевич быстро пошел по дороге к селу, но на повороте, с которого от него должен был скрыться железнодорожный путь, не удержался и, оглянувшись, остановился.
Солнце ярко светило, освещая рельсовый путь, и воспаленные от выступавших слез глаза Караулова не могли выносить этого сияния.
Он зажмурил глаза и рыдания подступили к его горлу.
«Лучше никогда не видеть неба, чем видеть его с порога ада…» — пронеслась в его голове где-то прочтенная им фраза, так подходящая к его положению.
Ему страшно, безумно захотелось побежать вослед за умчавшимся поездом, и он даже сделал порывистое движение вперед.
Это-то движение и возвратило его к сознанию: он быстро повернулся и пошел своей дорогой.
«Нет, чем дольше я не увижу ее, тем лучше… Надо вырвать из сердца эту любовь, это преступное чувство… Она жена другого, жена его друга… Муж недостоин ее, но он муж… Он может исправиться… она предана ему, она вся — всепрощение, и они могут быть счастливы… — думал он. — Счастливы! — поймал он себя на этом слове… Они… а я?..»
Этот вопрос жгучей лавой разлился по его измученному мозгу.
«А я… — повторил он вслух, — я буду работать… и страдать… Я буду лечить, но не излечиваться…»
Первым лицом, встретившим Караулова при входе в избу, был его денщик.
— Почта на столе, ваше благородие… — по-военному отрапортовал он.
«Почта, какая почта? — мелькнуло в уме Федора Дмитриевича. — Кто мог писать ему?»
Прошедши в комнату, служившую ему кабинетом, он действительно увидел на письменном столе серый казенный пакет.
Он вспомнил.
«Неужели?.. Это судьба!..»
Дрожащей рукой Федор Дмитриевич вскрыл пакет и нашел в нем уведомление медико-хирургической академии о назначении времени докторских экзаменов по поданному им в академию прошению.
Прошение им было послано сравнительно недавно, а потому он и не рассчитывал на такой скорый ответ и именно в то время, когда он всей душой стремился в Петербург.
Это сразу оживило его.
Он будет в Петербурге, он увидит ее, он насладится созерцанием ее божественной красоты, он упьется звуками ее музыкального голоса… В последний раз он будет счастлив.
В последний раз…
Он дал себе в этом слово.
Он хорошо понимал, что свиданья с нею только усугубляли его сердечное горе и увеличивали пагубное для него чувство, но он не в силах был противиться жажде этого мучительного наслаждения.
«В последний раз…» — говорил он как пьяница, подносящий дрожащей рукой к своему рту рюмку водки.
На другой же день он подал рапорт по начальству об отпуске для экзаменов на степень доктора медицины и защиты диссертации.
Последняя тоже была недавно отправлена им в академию.
Он торопил исполнением канцелярских формальностей, но все же только через две недели было получено желанное разрешение, и Федор Дмитриевич очутился в вагоне железной дороги, той самой дороги, по которой так недавно проехала та, которая все более и более наполняла собою все его существо.
Поезд тронулся, и Караулов забыл все.
Он чувствовал только, что с каждым поворотом вагонного колеса приближается чудный миг жизненного блаженства, когда он снова увидит графиню Конкордию, когда в его ушах раздадутся мелодичные ноты ее чудного голоса.
По мере приближения к Петербургу в его уме и сердце, однако, стала происходить реакция.
Он как бы очнулся от отуманивших его мозг сновидений и стал яснее, трезвее смотреть на предстоящее свидание, которого он так пламенно желал.
Такое состояние можно сравнить с состоянием человека, несколько дней предававшегося безумной оргии и затем отдохнувшего от угара вина и страсти.
