Герман Воук - Марджори
Она плюхнулась на стул у письменного стола, бросив платье на груду тетрадей с незаконченными домашними заданиями. Белые облака пара из ванной, смешиваясь с желтыми полосами солнечных лучей, заполняли комнату. Марджори стояла, рассматривая свое отражение в зеркале через клубы пара, забыв о понапрасну льющейся горячей воде. Существовали ли когда-нибудь действительно известные актрисы-еврейки? Конечно: Сара Бернар, Рейчел, — и еще она подумала, что, по распространившимся сейчас слухам, половина актрис Голливуда — еврейки.
Но ей не совсем нравилось ее имя. Оно ей совсем не нравилось. Какой-то восхитительный резонанс был в имени Сара Бернар, абсолютная элегантность в имени Рейчел — тогда как ее собственное имя… Марджори Моргенштерн…
Затем к ней совершенно неожиданно пришла идея, подобно белой молнии вспыхнувшая в мозгу. Такая простая замена! Даже не замена, а простой перевод сложного слова с немецкого на английский, и ее тусклое имя, как по мановению волшебной палочки, превращается в имя, которое сможет ярко сверкать, как звезда, и греметь на Бродвее. Она отодвинула в сторону платье, схватила карандаш, открыла тетрадь по биологии на чистой странице и поспешно написала печатными буквами:
MARJORIE MORNINGSTAR
Она уставилась на имя, расползшееся темно-синим пятном на белом листе между едва заметными голубоватыми горизонтально вычерченными линейками. Она взяла ручку и старательно вывела небольшими буквами, которыми пыталась писать всегда: Marjorie Morningstar.
Какое-то время она сидела, глядя на страницу. Потом приписала под именем:
May 1, 1933
Она вырвала листок из книги, сложила его и заперла в шкатулку из розового дерева, в которой хранила любовные письма Джорджа. А потом, напевая, исчезла в окутанной туманом ванной.
Миссис Моргенштерн позавтракала с мужем несколько часов назад, поскольку муж ее уже не мог спать после наступления рассвета в любой день недели, даже в воскресенье. Подсчитав время, которое Марджори могла бы затратить на купание и одевание, она заняла свое место за столом снова, за несколько минут до того, как Марджори вышла из своей комнаты. В руке мать Марджори держала чашку с дымящимся кофе. Дожидаясь прихода Марджори, она не притворялась с целью устроить той допрос с пристрастием. Она действительно имела право на еще одну чашку кофе в воскресное утро.
— Привет, мама дорогая. — Марджори аккуратно повесила свой жакет на спинку стула.
Миссис Моргенштерн поставила свой кофе на стол:
— Боже мой!
— Что Боже мой? — Марджори со скучающим видом опустилась на стул.
— Этот свитер, Марджори.
— Что с ним? Тебе не нравится цвет? — Она знала, что не понравилось ее матери. Она провела последние несколько минут перед зеркалом, разглаживая на себе свитер. Он явно подходил к ее британским ботинкам и бриджам, и к твидовому жакету, и к красновато-коричневой ленте на шляпке с загнутыми полями — все это было новым, ни разу не надеванным. Все эти вещи прекрасно смотрелись в магазине: гладкая, как кошка, кашемировая коричневая шляпка, и размер был подходящим. Но она плотно облегала голову, слишком плотно; Марджори знала, что прелестная девушка в плотно обтягивающем свитере вызывает волнение в окружающих. Это было очень досадно, подумала она, и очень глупо, на Южных морях никто не задумался бы над этим дважды. Она решила вести себя вызывающе. Ее матери свитер мог не понравиться, но Сэнди Голдстоуну он уж точно понравится.
— Марджори, люди подумают — я даже не знаю, что они подумают.
— Я взрослая девушка, мама.
— Это-то меня и беспокоит, дорогая.
— Мам, к твоему сведению, девушки не ездят верхом на лошадях в розовых стеганых халатах, которые делают их похожими на бочки. Они носят свитера.
Миссис Моргенштерн, маленькая и полная женщина, носила как раз розовый стеганый халат. Но этот спор был для них обычным делом; и миссис Моргенштерн ничего другого не оставалось, как перейти в наступление:
— Папа никогда не разрешит тебе выйти из дома в таком виде! Это что, весь твой завтрак? Может, еще черный кофе? У тебя будет расшатанная нервная система к двадцати одному году. Съешь по крайней мере булочку… Кто был на танцах?
— Студенты предпоследнего курса Колумбийского колледжа, мама; около двухсот пятидесяти девушек и юношей.
— Мы кого-нибудь знаем?
— Нет.
— Как это нет? Разве Розалинда Грин не была там?
— Ну конечно, была.
— Ну, ее-то мы знаем.
Марджори ничего не ответила, а ее мать продолжала:
— Как это ты собираешься кататься на лошади? Я полагала, что у тебя лекции во вторник.
— Но я решила пойти сегодня.
— С кем?
— С Билли Эйрманном.
— Ведь на улице холодно. Как же ты пойдешь в таком костюме?
— Почему бы нет? Ведь весна же.
— Ты не произведешь в таком виде на Билла Эйрманна никакого впечатления.
— Но когда-то же я должна начать носить его?
— Да, раз уж ты учишься ездить верхом. Но почему бы тебе не поехать в учебный манеж?
Здесь миссис Моргенштерн исходила из соображений здравого смысла. Марджори брала уроки верховой езды в манеже и на время взяла старый костюм у их соседки — Розалинды Грин. Мать Марджори купила ей новый костюм с условием, что она не наденет его до тех пор, пока не начнет совершать прогулки верхом по аллеям парка. Марджори могла бы солгать матери, и при этом ее не мучили бы угрызения совести, но на этот раз она действительно собиралась ездить в парке.
— Ма, я не собираюсь в манеж. Мы будем кататься в парке.
— Что-что? Ты же взяла только три урока. И ты еще не готова. Ты упадешь с лошади и свернешь себе шею.
— Это вполне возможно. — Девушка поставила со звоном чашку на стол и пролила почти весь свой кофе.
— Марджори, я не разрешаю тебе идти в парк с этим толстым, неуклюжим Билли Эйрманном. Он, вероятно, ездит не лучше тебя.
— Ну пожалуйста, мама. Мы едем с двумя другими парами и с грумом. Это даже безопаснее, чем в манеже.
— И кто же эти остальные?
— Розалинда и Фил.
— А кто еще?
— Ну, это их друг. — Марджори решила ничего не говорить матери о Сэнди Голдстоуне.
— Кто же он такой?
— Да так, один парень. Я не знаю, как его зовут, но мне точно известно, что он — отличный наездник.
— Как же ты знаешь об этом, если даже незнакома с ним?
— Мам, ради Бога, перестань! Так говорят Билли и Фил.
— Он ведь был на танцах? Ты там с ним познакомилась?
— Возможно, я не знаю. Я видела там сотню молодых людей.
— Он хорошо танцует?
— Понятия не имею.
— Где он живет?
— Мам, я опаздываю. Я же сказала тебе, что не знаю этого…
Зазвонил телефон, и с чувством огромного облегчения Марджори выбежала в холл и сняла трубку:
— Алло.
— Привет, пуделек.
Это вполне уместное прозвище, данное ей за вьющиеся волосы, и немного резковатый, необычный местный выговор, который обычно так нравился Марджори, сейчас вызвали у нее чувство вины:
— А, Джордж, как дела?
— Нормально. Я что, разбудил тебя?
— Нет, Джордж. Между прочим, я как раз собиралась уходить, так что извини меня…
— Уходить?
— Да, прогуляться верхом по парку.
— Ну-ну. Верхом по Центральному парку! Ты скоро вступишь в Лигу юниоров.
— Не будь наивным.
— А как тебе танцы?
— Отвратительно. — Она заметила, что ее мать подошла к дверям столовой и совершенно открыто подслушивает разговор. Марджори заговорила теперь с оттенком нежности в голосе:
— Я никогда не думала, насколько глупы еще эти юнцы из колледжа и как по-детски они себя ведут.
— Интересно, сколько им может быть лет? — сказал Джордж, заметно оживившись. — Наверное, в среднем — девятнадцать. По крайней мере, некоторым из них. Я же предупреждал тебя, какая смертная скукотища там будет. — Джорджу Дробесу было двадцать два года, и он был выпускником Городского колледжа. — Ну, пуделек, так когда же я смогу увидеть тебя?
— Даже не знаю.
— Сегодня?
— Видишь ли, дорогой, у меня целая гора невыполненных домашних заданий.
— Но ты же сказала, что собираешься на прогулку верхом.
— Всего на час. А потом я весь день просижу за письменным столом, правда, Джордж.
— Ну, выбери еще часок.
— Дорогой, мне хотелось бы… видишь ли, ведь это так далеко: отсюда до Бронкса… всего на час…
— Я абсолютно свободен. Ведь сегодня воскресенье. Прошло почти две недели… Я все равно собирался когда-нибудь посетить музей искусств. Я возьму машину, заеду за тобой. Если хочешь, поедем за город. Если ты не сможешь, тогда я схожу в музей.
— Да, видишь ли…
— Увидимся около часа, ладно?
— Ну хорошо, Джордж, договорились. Жду тебя. — И она повесила трубку.
— Что это за дела у тебя с Джорджем? — спросила миссис Моргенштерн с заметным удовольствием в голосе.
