Артур Шницлер - Фридолин
Вдруг она резко тряхнула головой, оторвала руку от стены и властным жестом дала мне понять, что я должен удалиться. Но когда я не нашел в себе силы, чтобы тотчас исполнить ее приказание, в детских глазах ее изобразилась такая просьба, такая отчаянная мольба, что мне осталось лишь повернуться и уйти.
Я удалился крупными шагами и даже ни разу не обернулся назад — не столько из деликатности, не ради послушания или рыцарского чувства, сколько оттого, что последний взгляд ее отозвался во мне таким невероятным и превосходящим все когда-либо пережитое волнение, что я был близок к обмороку.
Фридолин умолк.
— А как часто, — спросила Альбертина, глядя перед собой и придав голосу своему неестественное равнодушие, — а как часто ходил ты после тою же дорогой?
— Как я тебе уже сказал, — ответил Фридолин, — эта встреча случайно пришлась на последний день пребывания нашего в Дании. Я тоже не знаю, куда бы она привела при других обстоятельствах. И ты больше не спрашивай, Альбертина.
Все еще неподвижный, он стоял у окна. Альбертина поднялась и подошла к нему. Взгляд ее был сумрачен и влажен, и легкие морщины легли на ее лоб.
— Мы всегда будем сразу же рассказывать друг другу такие вещи, — сказала она.
Он молча кивнул.
— Обещай же мне это!
Он привлек ее к себе.
— Разве ты во мне не уверена? — спросил он ее, но голос его звучал по-прежнему жестко.
Она взяла его руки в свои, погладила их и подарила его увлажненным взглядом, на дне которого он легко мог прочесть ее мысли: теперь она думала о той, другой, его настоящей, как ей казалось, любви, вспоминала о юношеских его романах.
Слишком охотно уступая ревнивому любопытству жены, Фридолин в первые годы брака успел посвятить ее, почти насильно, как он был уверен, в иные страницы прошлого, которое благоразумнее было бы от нее скрыть. В этот час — он знал это — в сознании ее неизбежно теснилось многое из этих воспоминаний, а потому он не удивился, когда она, как бы во сне, выговорила полузабытое имя одной из его юношеских подруг. Но в голосе ее прозвучал упрек и даже легкая угроза.
Он прижал к губам ее пальцы.
— В каждом женском образе, поверь мне, хотя бы это и звучало лицемерно, в каждой, кого, как мне казалось, я любил, я искал только тебя! Я-то это знаю. Лишь бы ты поняла, Альбертина!
Она хмуро улыбнулась.
— А что, если бы и мне было позволено вкусить этих «предварительных исканий»? — сказала она.
Взгляд ее преобразился, стал холодным и непроницаемым. Он отпустил ее руки, как будто поймал ее на лжи или на измене. Она же произнесла:
— Ах, если бы мы знали… — и вновь умолкла.
— Если б мы знали? Что ты хочешь этим сказать?
Она ответила странно и жестко:
— Приблизительно то же, что думаешь ты, мой милый.
— Значит, ты что-то утаила от меня, Альбертина. Она кивнула, глядя в пространство с той же странной улыбкой.
В нем проснулись бессмысленные, невероятные подозрения.
— Я плохо тебя понимаю, — сказал он. — Ведь тебе не было и семнадцати лет к нашей помолвке.
— Да, мне минуло только шестнадцать, Фридолин, и все-таки, — она открыто заглянула ему в глаза, — не по моей заслуге ты получил меня в жены невинной девушкой!
— Альбертина!
Она начала рассказ:
— Это было в Вертерзее, незадолго до нашей помолвки. В прекрасный летний вечер под окном моим, открытым на большой зеленый луг, стоял красивый, поистине красивый, молодой человек… Мы с ним оживленно болтали, и… — послушай, нет, ты послушай только, о чем я думала во время разговора!
Я думала: «Какой это милый, какой очаровательный молодой человек! Пусть он скажет хоть слово — правда, это должно быть настоящее слово, — и я выйду к нему на лужайку и пойду с ним гулять, куда он захочет — быть может, в лес, а еще бы лучше взять лодку и выехать в море, — а там, в эту ночь он получит от меня все, чего ни пожелает!»
Да, вот о чем думала я. Но он, этот очаровательный юноша, не произнес настоящего слова. Он почтительно и нежно поцеловал мне руку, а наутро предложил мне стать его женой. И что же? Я ответила согласием…
Фридолин раздраженно отпустил ее руку.
— А если бы, — сказал он, — в тот вечер под окном оказался случайно другой молодой человек и на язык ему пришло бы настоящее слово? Если бы, скажем, это был… — Фридолин запнулся, подбирая фамилию, но она уже протянула перед собой руки, как бы отстраняя это предположение.
— Другой? Кто бы он ни был и что бы он ни сказал, — он бы ничего не добился! Да, если бы под окном стоял не ты, — прибавила она, усмехнувшись сквозь опущенные ресницы, — летний вечер был бы не так хорош!
Рот его болезненно скривился.
— Так думаешь ты теперь. Но тогда…
В дверь постучали. Горничная доложила, что экономка с Шрейфогельгассе приглашает доктора к советнику, которому опять очень худо. Фридолин вышел в переднюю, расспросил посланную, узнал, что у советника повторился сердечный припадок, что ему очень плохо, и обещал немедленно прийти.
— Ты уходишь? — спросила его Альбертина, когда он начал собираться, и вопрос ее прозвучал так раздраженно, словно муж своим уходом хотел сознательно ее обидеть.
— Я ведь должен идти! — почти удивленно ответил Фридолин.
Она тихонько вздохнула. — Надеюсь, все обойдется благополучно, — прибавил Фридолин. — До сих пор советник обходился после припадка тремя сотыми морфия.
Горничная принесла шубу. Фридолин довольно рассеянно, словно воспоминание о недавнем разговоре уже изгладилось из его памяти, поцеловал Альбертину в губы и в лоб и поспешно вышел.
IIНа улице ему пришлось распахнуть шубу: внезапно наступила оттепель, снег на тротуарах стаял и в воздухе повеяло приближением весны. От квартиры Фридолина в Иозефштадте, вблизи городской больницы, до Шрейфогельгассе было не больше четверти часа ходу. Фридолин поднялся по тускло освещенной стоптанной лестнице старого дома и дернул звонок.
Но, прежде чем раздалось дребезжание дедовского звонка, Фридолин уже заметил, что дверь лишь прикрыта. Через темную прихожую он прошел в спальню и тотчас же понял, что опоздал. Зеленая с матерчатым абажуром лампа, подвешенная к низкому потолку, тускло освещала кровать с распростертым на ней безжизненным и узким телом. Лицо покойного было в тени, но Фридолин знал его достаточно хорошо, а потому отчетливо разглядел худой профиль, морщинистые щеки и высокий лоб, короткую пышную белую бороду и на редкость безобразные уши, заросшие седыми волосами.
Марианна, дочь советника, сидела в ногах кровати; руки ее свесились, как плети, в глубоком изнеможении. Пахло старой мебелью, лекарствами, керосином, кухней; ко всему этому примешивался запах одеколона и розового мыла. Фридолин угадывал в этой смеси приторный и вялый запах бледной девушки — еще молодой, но уже медленно отцветающей, надорванной годами тяжелых хозяйственных хлопот, напряженного ухода за больным и бессонными ночами у его изголовья.
Она вскинула глаза на вошедшего врача, но в скудном освещении он не мог разглядеть, вспыхнул ли на щеках ее, как всегда при его появлении, легкий румянец. Она хотела встать, но Фридолин остановил ее движением руки, и она поздоровалась с ним печальной улыбкой больших глаз. Он подошел к покойнику, машинально пощупал его лоб, взглянул на руки советника, выпростанные в широких рукавах ночной рубашки на одеяле, затем соболезнующе пожал плечами, сунул руки в карманы шубы, оглядел комнату и наконец остановил взгляд на девушке. У нее были пышные белокурые, но сухие волосы; приятной формы, стройная, но несколько дряблая шея с желтоватым оттенком кожи; а губы ее казались топкими и сжатыми от множества невысказанных слов.
— Ну вот, — произнес он каким-то смущенным шепотом, — надеюсь, милая барышня, вы были к этому подготовлены!
Она протянула ему руку. Он участливо ее пожал, затем, по долгу врача, расспросил о течении последнего смертельного припадка. Она ответила ему кратко и деловито и перевела разговор на последние, сравнительно благополучные дни, когда Фридолин не навещал больного. Фридолин придвинул стул, сел против Марианны и в утешение ей напомнил, что последние часы отца прошли почти безболезненно. Затем он спросил, успела ли она уже сообщить о несчастии родным.
— Да, об этом уже подумали: экономка послана к дяде; во всяком случае, с минуты на минуту должен прийти доктор Редигер… мой жених, — прибавила она и поглядела на лоб Фридолина, избегая его глаз.
Фридолин молча кивнул. Раза два-три он встречался здесь, в доме, с доктором Редигером. Чересчур тонкий и бледный молодой человек с короткой окладистой русой бородкой и в очках, доцент истории при венском университете, показался ему довольно симпатичным, не возбудив в нем особого интереса.
«Марианна, — думал он, — от замужества сразу поздоровеет. Волосы ее станут менее сухи, губы пополнеют и покраснеют».