Сара Билстон - Постельный режим

Он и вправду старается ужинать вместе со мной, даже если потом ему нужно возвращаться в контору. И проводит со мной все свободное время, сколько там у него этого времени. Чего мне еще надо? И я же знаю: он думает обо мне, волнуется за меня постоянно. И мрачнеет всякий раз, когда видит меня с ноутбуком, потрепанным журналом или с тарелкой еды: понимает ведь, что я подыхаю от скуки.

— Как бы я хотел сделать это за тебя, — однажды сдавленно произнес он. — Если б мог, я бы носил ребенка вместо тебя.

А его трогательные попытки поднять мне настроение? Как-то вечером, зная, что не вырвется с работы до глубокой ночи, он прислал с посыльным букет громадных азиатских лилий, белых и золотых звезд с алыми тычинками. А в другой раз — коробку шоколадных пирожных с кокосом. «Сладенькое для моей сладкой девочки», было нацарапано на карточке корявым почерком юриста.

Не часто попадаются такие мужчины, ой не часто.

Но надо брать в расчет и практическую сторону дела. У нас появится ребенок. Мне что же, в одиночку с ним возиться, если посреди ночи он вдруг расплачется, а Том еще будет на работе?

Я опережаю события; есть отличное, разумное решение. Поначалу я буду в декретном отпуске, так что только справедливо, если нянчить малыша, пока он совсем маленький, стану я. Потом мы пригласим дневную няню, а к тому времени, как я выйду на работу, малыш уже научится ночью спать. И все будет замечательно.

Мы с Томом должны будем найти компромисс, совместить наши интересы. Разве не этому нас учат журналы и ток-шоу? Ищите компромиссы, добивайтесь взаимопонимания, и тогда все у вас получится. Я ему скажу, чтобы по вечерам он ужинал с сыном, а потом пусть делает что хочет.

Кого я дурачу? Если верить моим подружкам, спать ночь напролет — это священный Грааль всех молодых родителей. Я, может статься, целый год не буду нормально спать. Если Том не прекратит допоздна торчать на работе, когда я уже вернусь к «Шустеру», и не возьмет на себя половину ночных забот, то я со слипающимися от недосыпа глазами одним прекрасным утром просто-напросто шагну под уборочную машину, тем все и закончится.

А что до ужина в кругу семьи, то это дело выгорит, только если наш карапуз научится ждать со своей вермишелькой до полуночи. Том вечно обещает быть дома через полчаса, потом натыкается на Фила, или на Эда, или на Яна — и полчаса превращаются в три часа. Такова печальная реальность. И наконец, каким образом я сама исхитрюсь стать партнером у «Шустера», если девяносто процентов ухода за ребенком лягут на меня? «Шустер» — это вам, конечно, не «Кримпсон» — не так круто, не тот класс, — но только начните смываться пораньше, только ступите на «мамашкину дорожку» (как презрительно выразилась Фэй; Брианна собственными ушами слышала), и на вас непостижимым образом посыплются самые нудные, самые каверзные дела. Если я хочу добиться успеха у «Шустера», если хочу получать удовлетворение от работы, я должна буду работать почти с той же отдачей, как и до рождения ребенка.

Только у одной женщины-партнера в моей фирме есть дети, но у нее нянька на полный день. Отвезти ребят на футбольную тренировку? И не мечтайте. Она заказывает им такси.

Вся беда в том, что при нашем с Томом образе жизни быть родителями нереально. У нас нет времени на воспитание ребенка. О чем, ради всего святого, мы думали? Зачем вообще ввязались в это дело? Неужели с перепуга, после той длинной, леденящей кровь статьи, которую нам прислала мать Тома, с описанием кошмаров, грозящих парам, не торопящимся обзавестись потомством? Или оттого что каждый раз, когда я проходила мимо детских магазинов со всякими малюсенькими штучками в витринах, у меня сжималось горло? А может, просто где-то внутри начало зреть смутное беспокойство: ты замужем, тебе скоро тридцать, не пора ли?

Но теперь я начинаю думать, что нам следовало подождать. С нашей жизнью, с нашими обязанностями и амбициями — какие мы, к черту, родители?

26

Чудный сегодня денек — солнышко, небо чистое, ни облачка, беспредельная синь. Глядя на белый свет отсюда, через тройные рамы окна, можно подумать, что уже лето, пока не увидишь жалкие голые деревца вдоль улицы, еще по-зимнему бледные тени, прохожих в шубах и пуховых куртках. И все же есть сегодня в небе что-то весеннее — синева глубже, гуще, чем в прошлом месяце, в феврале, когда начался мой постельный режим.

Джамала, еще одна из здешних медсестер, только что сообщила новость: поскольку за последние сутки серьезных сбоев в сердечном ритме не отмечалось, меня решено выписать, но до конца беременности я буду наблюдаться амбулаторно.

Не пойму, радоваться или нет. Боязно. Вдруг что-то пойдет не так, а я не замечу? С другой стороны, в больнице я как-то очень остро ощущаю угрозу преждевременных родов. Пока я здесь, на этой узкой койке, я — проблема, от которой врачам, естественно, хочется избавиться; они глядят на меня с сомнением и прикидывают — не пора ли вмешаться, вызвать схватки и извлечь ребенка прямо сейчас? Когда мне было шесть лет, у нас была кошка Марго. В одно летнее утро она исчезла, а несколько дней спустя я нашла ее в темном углу сарая — она лежала, свернувшись клубочком, в окружении целого выводка пестреньких, отчаянно пищащих котят. Вот и я сейчас такая же Марго: хочется забраться в тихое местечко, подальше от всех, и устроить для нас с малышом уютное гнездышко.

И плевать, подходящее сейчас время, чтоб обзавестись ребенком, или не подходящее! Он мне нужен! Я так хочу взять его на руки, почувствовать его теплую тяжесть.

Уплетая обед, перечитала то, что написала прошлой ночью; я была на хорошем взводе, от страха и отчаяния даже живот сводило. «За час до рассвета все кажется особенно скверным», — говаривала мама, когда в детстве меня по ночам вдруг охватывал непонятный ужас. Однако на этот раз меня терзал не ночной кошмар, пугала не темнота… Когда я отсюда выберусь, нам с Томом предстоит серьезный разговор. Трещина между нами — посмотрим правде в лицо — увеличивается.

Мой парень лягается со страшной силой, будто хочет дать знать: со мной все в порядке, мамуля. А чуть раньше он долго икал, что является знаком «благополучия плода», как объяснила моя новая лучшая подруга Джамала, с теплой улыбкой взбивая мне подушку в скрипучей синтетической наволочке. Заглянула дежурная по отделению. Сказала, что ребенок наверняка родится раньше срока, однако оптимизм врачей в отношении его здоровья крепнет. В общем, я успокоилась и даже разрешила Джамале выключить монитор. Палату наполнила тишина. От солнышка тепло и очень покойно.

Пишу лежа на своей собственной пестрой тахте, под своим собственным серо-голубым пледом, в своей собственной желтой гостиной. Вряд ли я отсюда куда-нибудь двинусь в ближайшие пять недель. Но я дома!

27

Утром заходила меня проведать миссис Гианопуло, с целым обедом: сочные сосиски, паста из красного перца и домашний хлеб. Дух свежеиспеченного хлеба наполняет комнату, смешивается с согретым солнцем воздухом, льющимся из открытого окна напротив моей тахты. Печатаю и с наслаждением принюхиваюсь.

Стоило миссис Г. переступить порог комнаты, как я вспомнила про письмо, которое, как предполагалось, напишу Рэндоллам. Черт! Со всеми моими заботами напрочь вылетело из головы. Я пустилась в извинения, но миссис Г. замахала руками:

— Пожалуйста, пожалуйста! Не страшно. Маленький больше главный.

Но я твердо обещала сегодня же днем кое-что набросать. А завтра вечерком они с Алексисом зайдут и посмотрят, что вышло. Отлично, мелькнуло у меня в голове, хоть будет на что поглазеть. Интересно, он снова придет в тех узких черных джинсах?

Звонила Брианна, извинялась, что не смогла навестить меня в больнице (я и то удивлялась — что с ней приключилось, обычно такая внимательная). Оказывается, у нее захворала бабушка и она три дня прожила у старушки в округе Вестчестер. Похоже, короткая разлука с городом пошла ей на пользу. Бри поостыла, поуспокоилась насчет Марка, или «ЖМ», как мы продолжаем называть его (я еще не призналась, что в курсе, кто он такой). Впрочем, причиной этого безучастия вполне может быть зарождение новой страсти — к Алексису. Она поинтересовалась — между делом, — часто ли заглядывает «этот твой жутко привлекательный сосед».

— Собственно, он зайдет завтра вечером, — заметила я. — По поводу письма, которое я как раз составляю для него и его тети.

— Правда?

— Сущая.

— Угу, — многозначительно хмыкнула она.

И Элисон позвонила, полчаса назад. Собирается меня проведать — может быть. Так я и поверила. Ведь она тут же, без паузы, сообщила, что Грегори идет на повышение и сейчас всячески ублажает босса. Через две-три недели запланирован воскресный выезд на гольф («С Аланом и Сью!»), а в эти выходные у себя в Пимлико Элисон устраивает для них скромный ужин в узком кругу (еда и обслуживание от «Фортнамз»[19]). Я сильно сомневаюсь, чтобы в ближайшее время что-либо оторвало мою сестрицу от массированной атаки на Алана Аткинсона (по прозвищу Я-в-родстве-с-герцогом-через-жену). Встречала я его как-то на очередной выставке Элисон. Омерзительный тип. В Лондоне таких банкиров пруд пруди — выпускник частной закрытой школы, жирный, напыщенный и липкий, в буквальном смысле: общаясь с молоденькими женщинами, придвигается почти вплотную. Сью тоже отлита по шаблонной заготовке: тощая, угловатая, в седеющих кудряшках, с привычкой визгливо трещать без умолку и непостижимой (типичной для среднего класса) слабостью к Лоре Эшли[20], на что не повлиял даже переход в очень состоятельное сословие. Грег лет через двадцать благополучно станет точной копией Алана, зато Элисон, слава богу, обратиться в Сью, скорей всего, не грозит. И я, попрошу заметить, теряюсь в догадках, как сие скажется на их супружеской жизни.