Мила Бояджиева - Пожиратели логоса
Филя понимал, что его несет - несет на подвиги от близости этой девчонки. Не стоило и напрягаться, что бы понять - почему. Не зов плоти, а вопль давней вины заставлял трепетать рыцарские струны и острая жалость щемила сердце того, кто однажды сумел предать.
- Филимон! Вы лунатик? Да стойте же! - Тома дернула его за рукав. Я здесь живу. Мы пришли
- В этой подворотне?! - ясновидящий с неприязнью заглянул в узкую длинную арку, ведущую в темный двор. - И такая девушка... ходит по ночам одна!?...
- Прекрасные незнакомки ещё снимают комнаты в коммуналках. Бабушка живет в Туле. Мама умерла от рака и её квартиру у меня перекупили мошенники, да ещё сделали так, что я осталась должна. Умная девочка, правда? Может подумать насчет покровительства Гариба? Ведь это его люди меня подставили, чтобы вынудить "расплатиться". Так что деньги, которые вы отдали совершенно постороннему человек, по справедливости принадлежат мне... Спасибо. Если будет совсем кисло приду к вам в киоск, - она улыбнулась, подняла воротник, пряча от залетевшего в подворотню ветра впервые расцветшую на губах улыбку. - Не жалейте меня, пожалуйста, мистер экстрасенс, но если можно, поторопите удачу. Что-то черная полоса попалась широченная и затягивающая, как омут... Пора выныривать. Да не страдайте вы так - все проходит.
- Все... - почему-то растерялся Филя. - Все пройдет: и печаль и радость...
- Блок эту песню не сочинял! "Все пройдет, и печаль радость, все пройдет, так устроен свет... Только то что все пройдет, вспоминать не надо..." - напела она рассмеялась: - Черную полосу я перетерплю и у меня все будет хорошо. Лысому скажите, что на мне отворот лежит несказанной силы. Только уж лучше - делайте ноги от этой "Орхидеи", пока не поздно. Мерзко там, опасно. Спасибо за помощь, Филимон!... - она помахала рукой и быстро пошла в темный тоннель арки. Филя смотрел на уходящую девушку с гадостным чувством прощания на душе. "Хоть обернулась бы, что ли..." мысленно ворожил он. Тамара крутанулась на каблуке, почти развернулась к застывшему кавалеру, но поскользнулась, ойкнула, припав на колено. Теофил бросился на помощь и увидел металлическую крышку канализационного люка, о которую споткнулась девушка. Из под черной крышки валил пар. Филя подхватил свою новую знакомую за локоть, стараясь поднять. Бедняга закричала так, словно он вывихнул ей руку. И вместо того, что бы распрямиться, стала оседать, таща его вниз. Запотевшие от пара очки слетели, повиснув на шнурке. Округлившиеся близорукие глаза Теофила увидели, как медленно сдвигается тяжелая крышка, открывая источающий зловония провал. Оттуда, как из адской кастрюли в бурлении тошнотворного варева высунулось нечто лиловатое, скользкое, похожее на щупальца спрута и обвило сапог девушки. Хрустнула кость, глаза жертвы закатились, она потеряла сознание, мягко опускаясь на подтаявший лед, а кровь, такая черная и блестящая в голубом свете дальнего фонаря, брызнула на истоптанный снег.
- Помогите! Помогите, кто-нибудь! - заорал что есть мочи, Теофил, вцепившись в рукав серого пальто. За спиной торопливо зашуршало и что-то тяжелое опустилось на его затылок...
15
В детстве Филя любил болеть у бабушки. Тогда он лежал на огромном зеленом диване, закутанный до ушей, заваленный книгами и глотал чай с малиной. Мешал лишь компресс. Если ангина - укутана была шея, если болели уши - всю голову обматывали бурым выношенным пуховым платком.
Проснувшись, он сразу сообразил, что снова застудил уши: голову стягивала повязка. Но не смешная бабья, от позора которой он в детстве плакал, а настоящая боевая, как у героя-фронтовика в старом кино. И рядом сидела не бабушка, а суровый брюнет с чеканным профилем. Да и фас у него был жесткий, четкий, как на бронзовой скульптуре. А глаза синие и насмешливые.
- Напугал, Пинкертон, - Севан подмигнул больному. - Двадцать часов проспал. Пилюли успокоительные, соответственно, врачи тебе дали. Рекомендовали отлеживаться и сосредоточиться на позитивных впечатлениях.
Филя поднялся в высоких подушках, припоминая случившееся.
- Каких впечатлениях?! Извини, не врубаюсь...
- А это когда написал? - Севан взял с тумбочки тетрадный листок, исписанный размашисто и твердо:
Нет силы подражать Творцу
здесь на сырой земле.
как страшно первому лицу
в единственном числе.
И нет почти на мне лица,
последней буквы страх.
Как трудно начинать с конца
лепить нелепый прах.
Эй, кто смеется не в лицо?
Ты кто? - Никто, ничто.
И мне ли быть всему творцом
средь пустоты густой?
Филя убрал листок под подушку.
- Это я набросал перед тем, как отправиться в "Орхидею"... М-м... голова трещит... вспоминаю!... - он отбросил одеяло, попытался вскочить и снова рухнул, сжимая виски. Промычал:
- Где Тамара?
- Сбежала твоя знакомая. Пока ищут.
- Не сбежала! Ее похитили. Сожрали!
- Тихо, тихо! Я уже твою версию знаю - ты во сне бормотал про спрута, живущего в люке, черную кровь на снегу. Ну и как пытался вырвать из щупальцев злодея симпатичную девушку.
- Была кровь! И хрустнувшая нога была! Щупальца сиреневатые, как у вареного кальмара, только студенистые, скользкие... А потом меня кто-то огрел сзади. Ой... - Филя поморщился, нащупав ушиб. - Крепенько двинули.
- Затылком об угол арки приложился, когда падал. А крови не было и люк никто не открывал. Проверяли - все залеплено доисторической грязью. Терпеливо, как ребенку, объяснил Севан. - И ведь ты почти все это уже описал до того, как поехать в ночной клуб.
- А значит, придумал. Ну, извини! Не надо из меня психа делать. Амнезию героини только в мыльных операх как насморк хватают. Я все помню! Филя снова попытался вскочить с дивана, но в глазах потемнело и заботливые руки уложили его на место.
- Погоди спорить. Ты расслабься и слушай правильную версию, как она у меня сформировалась. В "Орхидею" ты решил пойти по велению ясновидящей совести, не предупредив, между прочим, старшего товарища Вартанова С.О. Там познакомился с подозреваемым любителем авангарда и с хорошенькой девушкой, пошел её провожать. Не знаю, может этот господин с пятном к вам сопровождение приставил, может криминальная самодеятельность сработала, но вас кто-то испугал. Тебя толкнули, девушка сбежала. Или её похитили. Или она была их сообщницей. Кроме того, как любил повторять Адольф Гитлер: "Есть два варианта: или это было или этого не было"
- Кого не было - Лилового? Да этот урод её совратить хотел. Мне деньги за приворот дал.
- Где они?
- У Тамары. Я ей почти насильно воткнул, ведь лысый гад её в сущности ограбил, что бы вынудить продаться, - Филя зацепил очки за одно ухо, другую дужку мешала пристроить повязка. А кудрявые пряди торчали над бинтом грозно, напоминая боевое оперение индейских головных уборов.
- В таком случае, если кто-то передачу денег видел, возможен грабеж, - Севан изобразил задумчивость, с трудом удерживая улыбку.
- Зря вы... ты, Севан, меня за шизанутого держишь. Ведь я их нашел!
- Уничелов?
- И Арт Деко и еще... ещё перчатки. Черные люди в лиловых перчатках! Сейчас опишу...
.... - Ох-ох-ох.. Не легко нам, аномальщикам, приходится - столько интересного происходит, - выслушав не слишком убедительный рассказ о преследовавших Трошина загадочных персонажах, Севан достал мобильный телефон. - Возьми-ка вот это. Как ценному агенту в служебное пользование даю, а то связь с тобой держать трудновато. Умный аппаратик. Инструкции к пользованию вот тут в блокноте. Контачить, полагаю нам предстоит, плотно. Есть у меня соображения, но о них потом, когда совсем оклемаешься. Звони, если что ещё вспомнишь. - Севан поднялся и огляделся. - Небогато живешь, Нострадамус.
- Постой... - Филя упрямо замотал головой. - Люк был. Пар был. Тамару надо искать там. Севан, я знаю. Я уже видел смерть. Сейчас я расскажу тебе все до конца. Все, что хотел скрыть даже от себя, закопать в памяти. Сядь и не перебивай. Пожалуйста!
Севан вновь опустился на придвинутый к дивану стул и прикрыл глаза. Теофил не нуждался в свидетеле, он должен был выговориться и смотрел не на собеседника, а в угол с этажеркой, на которой его воображение проецировала давнее, совершенно невероятное происшествие.
Этого Филя предпочитал не вспоминать, никому никогда не рассказывать и почти сумел убедить себя, что увидел во сне или придумал в полете воображения ту давнюю лунную ночь.
Луна стояла полная, от которой не спится и лесорубу, а тем более, едва оклемавшему от горячки впечатлительному аспиранту. Нет, не ушел он в село после встречи на тропинке с Золотой девушкой, решил переночевать у деда, что бы двинуться в путь поутру чуть свет. Проснулся от луны и сразу понял, что в доме один. Ведь понял же! Поднялся, вышел на белесый от небесного света луг и побрел наугад - именно так, как шел утром к источнику и золотой поляне. Поляну он увидел издали - смутное лунное мерцание исходило от нее, пробиваясь между деревьев. Плеск и легкий звон оглашали тишину, словно гномы ударяли в хрустальные наковальни крошечными молоточками или феи чокались праздничными бокалами. И смех... Он осторожно приблизился, прячась за валунами. Вода в источнике, совершенно серебряная и словно светящаяся из глубины уходящего в недра каменного конуса, заворачивалась воронкой, как в гигантской раковине. Среди кружащего серебра, то сливаясь с ним, то вновь вырываясь к свету, мерцало узкое тело девушки. Длинные волосы струились за резвящейся русалкой. Тея плескалась и хохотала, а на валуне сидел, улыбаясь черными блестящими губами, пес. Он повернул к Филе большую голову, задрал морду и легонько подвыл на луну, как бы объясняя происходящее.
