Марк Криницкий - Три романа о любви
Конечно, подарки и деньги — самая несовершенная система. Против одних денег выдвигаются другие, против одних выгод — другие выгоды. Почем знать? Может быть, уже теперь для Агнии гораздо выгоднее служить Раиске, а не ей. Это невероятно, но это возможно. Самое невероятное есть всегда самое возможное. Было совершенно невероятно, что она выйдет так внезапно замуж за Васючка, и, однако же, это случилось. Все, что случается, всегда случается вдруг. И если принимать меры, то надо их принимать в самом начале. В противном случае, лучше никогда и ничего не предпринимать.
Разве не была Агния в ее доме как своя? Где барыня делает столько подарков и в такой мере приближает к себе прислугу? И если девушка решается все-таки изменить, то она должна, конечно, иметь для этого самые серьезные основания. Разумеется, она еще изменила не вполне. Она пока служит одновременно «и вашим и нашим». Но она уже приготовилась в любой момент перейти на более сильную сторону. Каким совершенно определенным, условным голосом она сказала: «Барыня идут!»
Варваре Михайловне, как всегда в таких случаях, прежде всего хотелось смеяться. Зло не столько страшно, сколько отвратительно. Оно вызывает невольную брезгливую усмешку, переходящую в дрожь.
Она взяла пуховый платок и закутала плечи, но дрожь не унималась. Не хотелось верить, что Агния заслужила того, чтобы ее прогнать. За эти полтора года она в совершенстве успела усвоить многое…
Варвара Михайловна задумалась о новой бонне. Может быть, в самом деле, умственная недалекость имеет также какие-нибудь свои действительные преимущества? Она позвонила.
— Позовите ко мне детей, — приказала она сумрачно вошедшей горничной.
Веки у Агнии припухли и покраснели от слез.
— Слушаю, — говорит она, сморкаясь.
А, все это — дешевые комедии! Порядочная прислуга, верная своей барыне, умеет на деле доказать преданность, а не только на словах. И, наконец, что она, вообще, теряет с уходом Агнии? Решительно каждая горничная, если она с головой, сможет завести те же необходимые связи среди прислуги в больнице и в домах. Для этого нужно только время и небольшой опыт. Правда, у Агнии все налажено, но зато она заелась, слишком забрала силу. Пора, давно пора освежить место горничной.
И вдруг Варвара Михайловна ясно почувствовала, что вопрос об увольнении Агнии решен.
Лина Матвеевна осторожно вводит детей. Они идут на цыпочках, смешно выворачивая пятки, и, с грустно-любопытным видом вытянув шейки, смотрят на мать. Они станут точно так же заглядывать ей в лицо, когда она будет лежать в гробу.
Повернувшись слегка на бок, она жадно смотрит в их испуганные личики. Какое все-таки безумное счастье иметь детей!
— О чем ты плачешь, мама?
— У мамы немножко болит голова.
Они обступают ее постель и гладят ей руки, грудь, плечи и целуют лицо влажными губами. Они целуют искренне и добросовестно, стараясь попасть губами прямо в губы, потому что они еще не научились лгать поцелуями.
— Теперь возьмите их, Лина Матвеевна. Идите, детки, играйте. Спасибо, что вы любите вашу бедную мамочку. А Лина Матвеевна пускай останется здесь. Она мне нужна.
— Зачем?
— Так надо, дорогие. Она к вам сейчас придет.
— Что ты хочешь ей сказать?
Они смешно считают себя нераздельными от нее.
— Нет, нет, идите же.
Нехотя они уходят. Их губы обидчиво надуты и головы упрямо опущены.
Давно ли их начали таким образом прогонять? Все так странно перевернулось за эти дни на свете. Сначала появилась новая тетя Раиса, потом вдруг ни с того ни с сего заболела мамочка, не выходит из спальни да еще вздумала запираться для чего-то наедине с Линой Матвеевной. И с кем же? С какой-то Линой Матвеевной!
Остановившись за плохо притворенной дверью, они внимательно подслушивают мало понятный разговор:
— Я вас попрошу, дорогая, достать из верхнего ящика в комоде темно-красную коробочку, — сказала Варвара Михайловна. — Там браслет… Не из очень, правда, дорогих, но довольно миленький. Впрочем, ведь вы у меня и служите совсем недавно…
Лина Матвеевна стоит, неловко пряча назади толстые, красные руки, несмело выставив колено и угрюмо опустив голову. Она тяжело соображает; впрочем, уши ее краснеют.
— Мне не надо, — говорит она, наконец. — Мерси.
— Что такое означает, моя милая, «не надо»? Нехорошо ломаться, когда вам дарят от чистого сердца. Вам, бедной девушке, дарят настоящий дорогой браслет, а вы говорите: не надо. Для вас это целое счастье. Чтобы иметь возможность самостоятельно купить такую вещицу, вы должны работать чуть ли не целый год.
Глупенькая девушка кривит губы и начинает передергивать локтями. Она боится, не скрыто ли здесь какого-нибудь подвоха.
— Что же вы думаете, что я стану из-за вашего браслета лучше вам служить? Я и так стараюсь.
Она несмело взглядывает из-под насупленных бровей.
— Я не говорю, что вы служите плохо. Я вами вполне довольна. Но… вы видите? Я лежу пластом, бедные детки брошены, отец вечно в разъездах или занят… Ах, отец…
Она открывает футляр и протягивает девушке браслет-змейку. Целых пять лет она носила его до замужества сама. С ним связано много неприятных воспоминаний. Но все же она глядит на него с сожалением и отдает девушке, подавив легкий вздох. Тем более, он был уже два раза в починке. Она объясняет, как его надо отпирать и запирать. Приходится только вот в этом месте сильно нажать ногтем, а то он совершенно как новый.
— Если бы ваша предшественница не была так неблагодарна, она уже к Пасхе носила бы на руке эту вещицу. Как видите, я давно решилась подарить этот браслет, и если его получаете сейчас вы, то просто потому, что вам везет.
— Благодарю вас, — говорит Лина Матвеевна, и взгляд ее колючих, зеленоватых глаз тупо смягчается.
Наконец-то. Усмехнувшись, Варвара Михайловна устало откидывает голову на подушки и старательно вытирает платочком губы. Тяжелая, мучительная слюна тянется сегодня весь день, выворачивая внутренности.
— Мы говорим: отец! Мужчина, моя милая, почти никогда не ведет себя так, как подобает отцу. Вы, девушки, стремитесь замуж, совсем не отдавая себе отчета в том, что такое брак и семейная жизнь. Это проклятье. Уверяю вас.
Она просит передать себе полосканье и тщательно прополаскивает рот, чтобы хотя на момент избавиться от неприятного горького вкуса.
— О, природа возмутительно несправедлива к женщине. За что, — спрошу я вас, — за что, за какой-то миг, впрочем, довольно сомнительного удовольствия, в котором принимаем участие мы наравне, женщина потом должна расплачиваться в одиночку? А в это время супруг, почувствовав свободу, ожидает только подходящего момента… А, все это в высшей степени противно! Поправьте мне, милая моя, подушки… Я жду от вас помощи.
Она внимательно скашивает на девушку глаза. Та говорит еле внятно:
— Что ж… я рада для вас.
Она думает, что, чем тише скажет, тем менее у нее будет нравственной ответственности. Варвара Михайловна улыбается.
— Вы рады? Ах, нет, я боюсь, что вы не будете рады. Вы скажете, что это ниже вашего достоинства, и тому подобный вздор. У вас, милая, все-таки еще достаточно претензий. Вы мне этого не говорите. Да, да!
Каждый раз, когда доходит до этого пункта, Варвара Михайловна все еще не может настолько привыкнуть, чтобы не испытывать неприятного стеснения. Хотя ведь, в сущности, это все равно неизбежно.
— Я должна знать обо всем, что делается у меня в доме. Или, лучше сказать, обо всех. Вы понимаете меня?
Лина Матвеевна молчит, почему-то ожидая продолжения. Не дождавшись, она еще ниже потупляет взгляд.
— Может быть, это для вас немного тяжело и неудобно? Но ведь я же вас не держу. Полученный от меня подарок вас не обязывает ни к чему. Вы можете его преспокойно спрятать в карман и попросить у меня расчета. Мне нужна верная и преданная душа. И такая девушка может всегда на меня рассчитывать. Мне необходим именно такой человек. Вы же понимаете, что я не могу положиться в этом отношении на прислугу, которая получает чаевые деньги от приходящих. Этими чаевыми деньгами можно сделать решительно все…
Понизив голос, она прибавляет:
— Если, конечно, действовать беззастенчиво и умело… Вы понимаете меня?
Но у этой дурочки в глазах только испуг. Кривя полупрезрительно губы, она усмехается и нерешительно вертит в руках футляр с браслетом.
— Это очень трудно, — говорит она и, немного подумав, заканчивает. — Ведь я сижу всегда в детской.
— Прежде всего, это смешно, моя милая. Не могу же я вас учить. При желании, вы всегда можете прекрасно сообразить все сами. Но поверьте, что это вам сейчас кажется таким странным только потому, что вы еще девушка. Уверяю вас!
Ей хочется смеяться вслух.
— Жизнь раскрывает нам глаза на многое и заставляет делать вещи, от которых мы бы раньше с ужасом отшатнулись. Но когда вы будете замужем, вы будете так же несчастны, как… Ах, да не все ли вам равно? Конечно, я от души желаю вам счастья, но этого не бывает.
