Филип Рот - Снег на вершинах любви

— По какому еще плану! О чем ты говоришь, Рой? Разве мы можем ждать до июня?

— Но он-то не знает, что мы не можем!

— А ты не сказал, Рой?

— Я вешаю трубку. Она уже здесь.

Днем он позвонил и сообщил, что остается дома до понедельника, так что ей лучше поехать автобусом в воскресенье вечером.

— Я говорю из автомата, Люси. Меня послали к мистеру Бранну, взять чего-то там для отца. Так что я спешу…

— Рой, немедленно объясни мне, что все это значит.

— Я постараюсь уладить тут кое-что, понимаешь?

— Рой, я ничего не хочу слушать. Мне необходимо сейчас же с тобой увидеться!

— Я кладу трубку, Люси!

— Погоди!

— Нет, мне нужно идти! Извини. До свидания.

— Если ты так поступишь, я тут же еду к тебе домой. Ты слышишь меня?

Но Рой уже положил трубку.

Она позвонила Элинор.

— Элли, это Люси. Мне нужно повидаться с тобой.

— А что такое?

— Значит, и ты тоже?

— Что «тоже», Люси?

— Элли, помнишь, когда-то тебе нужно было поделиться со мной, а теперь это нужно мне. Я должна знать, что тут происходит. Я еду.

— Сейчас? Люси, лучше не надо, я хочу сказать — лучше не сейчас.

— Ты что, не одна дома?

— Нет, но они все словно с ума посходили.

— Из-за чего?

— Ну, Рой сказал, что ты хочешь выйти за него замуж.

— А он не сказал, что это он хочет на мне жениться?

— Ну да… Что-то вроде. Будто бы и он об этом подумывает… Но, Люси, им кажется, что ты хочешь заставить его. Ой, кто-то подъехал к дому. Разъездились тут — все утро туда, сюда и обратно. Люси, тогда зачем тебе все это?

— Затем, что мы оба этого хотим.

— Ну… ты еще такая молодая. Мы все молодые. Я хочу сказать, это такая неожиданность. Просто не знаю, что тут сказать, ей-богу.

— Потому что ты кретинка, Элли. Зануда, набитая дура да еще ко всему и эгоистка.

Под вечер она села на автобус и уехала в Форт Кин. На дверях «Бастилии» висела цепочка, и Люси сильно промерзла, пока ей удалось найти сторожа. Тот отвел ее в корпус № 3, посадил на стул, вынул очки и принялся просматривать списки. Она смотрела на нескончаемый ряд имен и вдруг подумала: «Бежать отсюда. Навсегда. Никто меня не отыщет!»

Оказавшись в своей комнате, она стала бить кулаками по подушке, по спинке кровати, по стене. Это ужасно. Невыносимо. Все студентки в Америке сейчас дома, веселятся с родными и друзьями. Да и ее умоляли остаться — и мать, и дедушка, и даже отец. Ведь все произошло так неожиданно. Ну, разве не так? — умоляли они через деверь. Они постараются свыкнуться с этой мыслью, только Люси не сбежит от них в Форт Кин, как убежала вот сейчас к себе наверх. Вполне понятно, сперва они были попросту ошарашены, можно сказать, потеряли голову. Ведь как-никак это ее первый семестр в колледже, она об этом столько мечтала. Но, уж наверное, Люси знает, что делает, раз это окончательное решение. Может быть, она все же останется до понедельника? Разве они ее останавливали три года назад, когда Люси собиралась перейти в католичество? Нет, она заявила, что это очень серьезно, и они не стали ей препятствовать. А когда Люси передумала, она приняла и это решение самостоятельно, никто на нее не давил. То же самое и с оркестром. И тут она никого не спрашивала. Они относились к ее увлечению с пониманием и уважением, пока Люси сама в конце концов не решила бросить оркестр.

Конечно, им и в голову не приходит сравнивать увлечение барабаном и выбор мужа, но от этого их позиция не меняется: если она хочет играть на барабане, а не заниматься фортепьяно (которое, напомнили они, Люси забросила в десять лет, тоже ни с кем не советуясь) или там аккордеоном (компромиссное предложение папы Уилла), пусть поступает по-своему, они ей мешать не станут…

Если бы только они сказали: «Нет, Люси, не смей этого делать. Мы запрещаем тебе». Но, как видно, ни у кого из них не хватило ни твердости, ни упорства, чтобы противодействовать ей. Она давно восстала против них, эта борьба длилась всю ее юность, и она победила. Теперь с этим покончено. Она может делать все, что только захочет, — даже выйти замуж за человека, которого в душе презирает.

Когда в понедельник вечером Рой вернулся в Форт Кин и зажег свет у себя в комнате, первым делом он увидел Люси, сидевшую у окна.

— Ты что это здесь делаешь? — вскрикнул он, роняя чемодан. — И занавески не задернуты!

— Что ж, задерни их, Рой.

Он мигом опустил занавески.

— А она дома?

— Кто?

— Хозяйка! — прошептал он и тут же выскользнул в холл.

Она слышала, как он насвистывает, поднимаясь в ванную: «Твой вздох как песня, а голос — скрипка, и это волшебство…» Потом в туалете наверху зашумела вода, и Рой снова проскользнул в комнату.

— Ее нет, — сообщил он, прикрывая дверь. — Но, пожалуй, все же лучше выключить свет.

— Чтобы не смотреть мне в глаза?

— Чтобы она нас не накрыла, когда вернется. Она вот-вот придет. Так что стряслось?

— Наконец-то ты не видишь меня, Рой. Теперь расскажи, как ты провел праздники, пока я сидела здесь в пустом общежитии одна-одинешенька целых два дня?

— Во-первых, я не просил тебя возвращаться в общежитие, когда там никого нет. А во-вторых, я все же присяду, если не возражаешь. Да почему бы и тебе не сесть?

— Ничего, я постою.

— Мне удалось их уговорить, но не совсем.

— Дальше.

— Не думай, что мне это так легко далось, — говорил Рой, — это был сущий ад.

— Это почему же?

— Да потому, что пришлось делать вид, будто ты не беременна, хотя все приставали с вопросами — с чего да с чего.

— И ты сказал?

— Нет.

— Я не сказал им, Люси. Ну что ты на меня взъелась? В самом деле, я просто удивляюсь, почему я им не сказал. Почему нельзя открыть правду? Ведь мы все равно поженимся.

— Поженимся?

— Ну я хочу сказать — смогли бы пожениться, если б я им сказал…

— Ты хочешь сказать, что, раз ты им не сказал, мы не поженимся?

— В том-то и вся шутка. Вот что путает все карты. То есть я хочу сказать, они приводят столько доводов, почему нам надо подождать хотя бы до июня.

— Ну?

— Ну, и это серьезные доводы. Мне кажется, против серьезных доводов трудно возражать, только и всего.

— Рой, тебе в самом деле кажется, будто они кинутся мне на шею, если узнают насчет ребенка?

— Я сказал, что они поймут, только и всего.

— Но понять прежде всего нужно нам — нам с тобой, Рой!

— Что ж, может, это и правильно… в отношении твоих.

— А чем они хуже твоих, Рой? Думаешь, твои лучше? Слушай, если ты не хочешь жениться на мне, потому что кто-то начал тебе нашептывать, будто я тебе не пара, — не волнуйся, я тебя неволить не стану.

Молчание. Секунда, другая… Наконец он сказал:

— Но я ведь сам хочу.

— А мне кажется, Рой, это вовсе не так. — Она закрыла лицо руками. — Верно? «Верь мне, верь мне», — а на самом деле вот оно что получается.

— Ну нет… что ты… Только должен тебе сказать, в последние дни ты ведешь себя так, что поневоле не захочется жить с тобой под одной крышей. Ты вдруг стала такой…

— Какой такой? Плебейкой?

— Нет, — сказал он, — такой неласковой.

— Ах, значит, вот оно что?

— Да, вроде того, особенно в последнее время.

— А что еще?

— Ну ладно, Люси, если говорить серьезно — ты стала ужасно злая.

— Посмотрела б я на тебя, если бы у тебя был уговор с человеком, а потом…

— Да нет, не просто злая, а…

— Что?

— …словно чокнутая.

— Может быть, — сказала она, помолчав, — это из-за тебя я и делаюсь чокнутой, Рой Бассарт.

— Тогда чего же ты так хочешь выскочить за меня?

— Слушай, знаешь, что я тебе скажу? Да я еще в июле хотела тебя бросить. С того самого дня, как ты снял эту комнату, чтоб спать на большой кровати, эх ты, младенец!

— Ну, тогда ты долго раскачивалась, вот что!

— Я не раскачивалась! Я не хотела тебя огорчать, Рой. Я жалела тебя!

— Как же, как же!

— Я думала, тебе будет легче перенести все это в Либерти-Сентре, где ты сможешь утешаться любимым печеньем.

— Ну так вот, я плакать не стану. Меня не так уж легко заставить прослезиться. А печенье здесь совершенно ни при чем. Я даже не понял, что ты хочешь этим сказать. И кроме того, — добавил он, — если бы тебе так уж приспичило меня бросить, будь спокойна, ты б меня бросила. А уж стал бы я плакать или нет, это тебя бы не интересовало.

— Да?

— Потому что ты не способна переживать, как все люди.

— Я не способна? Откуда ты это взял?

— Люси! Ты плачешь?

— О нет… Я ведь не способна переживать, как все люди. Я настоящий камень — меня не прошибешь.

— Нет, ты плачешь. — Он подошел к кровати — она лежала навзничь, закрыв лицо руками. — Не надо. Пожалуйста, не надо. Я вовсе не то хотел сказать, правда.

— Рой, — спросила она, — кто это сказал, что я сумасшедшая? Кто сказал, что я не способна переживать?