Евдокия Ростопчина - Счастливая женщина
Улыбка пробежала по лицу Марины, и она начала торопиться своим туалетом. Она собиралась к обедне и велела уж было заложить себе карету. Но отдумала, боясь, что она опоздает возвратиться и что Борис приедет без нее. Карету велено отложить, и Марина, жалуясь на головную боль, объявила горничным, что она боится простуды и не поедет утром с визитами. «Лучше отдохну, — говорила она, — и соберусь с силами, чтоб ехать кушать к папеньке». И затем всем девушкам позволено идти со двора, а швейцару послан приказ никого не принимать, кто б ни приехал ее поздравлять с Новым годом.
— А если будут кто-нибудь из своих?..
— Кому же быть? Папенька при дворе, потом принимает своих подчиненных; тетушка тоже… Кроме них, я никого не хочу видеть!
— А если… заедут., кто-нибудь из ежедневных?..
— Отказывать решительно всем, — я нездорова!.. Однако… да!.. если нечаянно будет… Борис Михайлович Ухманский… и привезет мне книжку или газеты… то их просить… на минуту!.. я буду в своем кабинете.
И Марина, отдавая эти противоположные приказания робким и нетвердым голосом, покраснела до того, что еще более растерялась и отвернулась, притворясь, что ищет чего-то в картоне лент, ею перерытом вверх дном.
Знает ли хоть один из мужчин, всегда готовых утверждать, что женщины не умеют любить, — знает ли, чего стоит и каких усилий требует от них, от бедных этих женщин, малейшая подробность, самое малозначительное обстоятельство их жизни, когда они хотят устроить ее для беспрепятственного служения своей любви и должны ежеминутно хитрить, лгать, притворяться, обманывать горничных (что редко, однако, удается!), усыплять подозрения слуг и при том сохранять всегда и достоинство женщины, и гордость госпожи?.. Понимают ли они, независимые и свободные, как неловко, как трудно, при теперешних условиях домашней жизни в известном слое общества, ограждать себя и от докучливых, и от любопытных, словом, от друга и недруга?.. Измененная привычка, переиначенный приказ, полученное или отправленное письмо, все это подает повод прислуге к неисчислимым и почти всегда верным догадкам, все это служит им истолкованием, комментарием барских действий и даже дел. А легкое содрогание голоса, а вспыхнувший румянец на лице, а улыбка, а досада, а всякое мановение барыни, разве они не подмечены, не ловятся налету, не толкуются и не переводятся любопытною и часто враждебно расположенною челядью?.. Разве все это не составляет хотя слабой, но ежеминутно выплачиваемой пошлины, которою окупается всякая любовь и всякая радость светских женщин.
Марина обновила изящный и нарядный n?glig? который был придуман как нельзя лучше, чтоб возвысить восточный и вместе южный тип ее красоты, и пошла с радостным сердцем и легкой поступью ожидать приезда Бориса.
В первой части ее ожидания она сидела у камина, то играя потухающим пламенем сожженного угля, то подбавляя топлива, потому что он любил, приезжая с мороза, находить у нее яркий огонь и отрадно живительную теплоту. Беспрестанно раздававшийся звонок в сенях и шаги, поднимавшиеся по мраморной лестнице, заставляли ее вздрагивать и вставать с места; она подбегала к дверям, думая встретить его, но узнавала походку слуги и не хотя, чтоб кто-нибудь видел ее нетерпение, поспешно возвращалась к своему месту, чтоб получить каждый раз визитные карточки и доклад о приезжавших и неприятных поздравителях. На следующий час Марина не утерпела, оставила камин и села к окну, чтоб видеть издали на улице знакомые сани. Но время шло, улица все более оживлялась — он все не ехал!.. Сердце ожидающей женщины билось уж не одним радостным, нетерпеливым волнением: беспокойство и болезненное чувство, похожее на сожаление, начинали примешиваться к ее светлым надеждам. Праздник и веселое влияние прекрасной погоды, несмотря на легкий мороз, вызывали на улицу многочисленную толпу всех сословий и состояний, и довольные лица беспрестанно мелькали мимо безмолвных окон и блуждающих взоров одинокой затворницы. Кареты неслись стремглав, наполненные нарядными шляпами, с виду новыми и только что с иголочки, и под этими шляпками улыбались беззаботно щеголихи, перебирая крошечные записные книжечки, полные визитных билетов. Сани скользили, мча военных в полной парадной форме, с блестящими киверами и развевающимися султанами. Но если издали слышалея по отвердевшему снегу мерный топот гордого рысака и показывалась высокая круглая шляпа над темно-синим плащем с меховым воротником, Марина приподымалась и вглядывалась, будто стараясь поскорее уловить ожидаемое сходство, желанные черты… Но мимо, мимо пролетали сани, и это опять был не он… а его все не было и не бывало!.. Тут стали ее тревожить и мучить разные догадки, довольно правдоподобные чтоб взволновать душу и не столь готовую для таких впечатлений: что если случилось с Борисом какое-нибудь несчастье, слишком обыкновешнное в такие дни, когда все улицы кипят народом и экипажами, и легко зацепить, задеть, сломать, повалить легкие сани вместе с ездоком?.. Лошадь его горяча и молода: что, если она понесла, сломала сани, опрокинула Бориса?.. Он, может быть, ушиблен… убит… Ведь всякое несчастья возможно, особенно когда его не ожидают… Ведь так часто случается слышать о подобных приключениях!.. И замирая боязнию, она вскакивала, чтоб позвать, спросить, послать к нему, но рассуждение ее удерживало и она останавливалась перед опасением возбудить неуместные шутки и догадки своей прислуги… Между тем испытание продолжалось, и каждая минута его усугубляла. На Марине уж лица не было: она дрожала, кровь приливала ей то к неровно бьющемуся сердцу, то к горячей голове… Часы пробили сперва два… потом половину, скоро три… и наконец половину четвертого… Начинало смеркаться, потемнело, улица пустела, пешеходы и экипажи редели… Уж горничная Марины пришла сказать, что она вернулась и успела все приготовить для одеванья. Уж внизу начинали суетиться, освещая подъезд и лестницу и поговаривая о карете для барыни; уж она сама, утомленная и недвижная, покидала окно в немой безнадежности, как вдруг улица снова оживилась мчавшими санями, и вот они остановились у дома, и вот дверь в сенях с шумом растворилась, поспешные шаги раздались… приблизились, и Борис раскрыл дверь и приподнял ковровую портьеру кабинета. Марина, себя не помня от волнения, бросилась к нему навстречу. Он сжал ее крепко в своих объятиях, расцеловал у ней руки, он казался весел, доволен… «Наконец, — вскричал он, — наконец я тебя вижу, бесценный ангел мой!.. Представь себе, я только что освободился, целое утро спешил к тебе и все не мог! Я думаю, уж слишком два часа?..»
— Два, — проговорила Марина слабым голосом, — два!!. сейчас будет бить четыре!..
— Четыре!.. возможно ли, мой друг?.. Нет, ты ошибаешься; или часы неверны! (он взглянул на севрскую фарфоровую группу, венчающую над камином бронзовый цокль, в котором был вделан циферблат, и сличил его стрелки с своими часами). Ах нет!.. Они идут ровно с моими, как мы их вчера поставили, это я опоздал!.. А ты меня давно ждешь?
— Давно, — с утра! я нарочно к обедне не поехала, никого не принимала, не завтракала…
— Не завтракала! — зачем же так расстроивать все твои привычки?.. это совсем лишнее, моя дорогая!
— Ведь ты писал, что сейчас будешь, вслед за своей запискою, я все ожидала!.. Но ты хочешь курить, ищешь огня?
И снова оживленная и прыткая, как газель (сравнение, приисканное для нее Борисом, по томной красоте и блестящей влажности черных глаз у обеих), она мигом достала спичек, зажгла свечи в двойном подсвечнике на геридоне и подошла к нему с огнем в одной руке и китайским ящичком, полным душистых сигареток, в другой руке. Он поспешил освободить ее от двойной ноши, и только в эту минуту, при ярком сиянии, бросаемом на нее двойным подсвечником, заметил, как она бледна и расстроена.
— Марина, ангел мой, моя возлюбленная, что с тобою?.. что сделалось?.. ради Бога, не скрывай от меня, скажи скорее!
— Что сделалось, Борис? Ничего особенного, но я так измучилась, ожидая тебя!
— Дитя!.. когда ты перестанешь ребячиться и отравлять наше счастье твоим всегдашним беспокойством?.. что тебе было так волноваться, ведь ты знала, что я буду?
— Ты писал, что сейчас, — я поверила, обрадовалась; потом мне стало так больно, так грустно!.. ты знаешь, как для меня невыносимо ожидать!
— Ангел мой, прости меня! это не моя вина, и ты сама в том уверена! Меня задержали; надобно было завтракать с моими; потом приехала вся родня, следовало принимать гостей и поздравления; потом матушка увезла меня с собою к ее старому дяде, моему двоюродному дедушке… нельзя было никак отговариваться!.. я оставил ее там и прискакал к тебе, как сумасшедший. Вот и все!.. Чем же тут огорчаться и мучиться!
И он стал на колени перед нею и успокоивал ее ласками, как мать убаюкивает неугомонное дитя, не замечая, что докуренный кончик его сигаретки упал на край нового платья и зажег его. Но запах гари охватил обоих, и они принялись тушить вспыхнувшую искру. Однако платье было слегка прожжено.
