Каролин Терри - Ловцы фортуны
— Я не обижу тебя, — прошептал он, его голос был хриплым, полным страдания и боли. — И здесь, в Вилледже, мы знаем, что такое честь и достоинство. Неужели ты думаешь, что я хочу, чтобы ты выбежала отсюда, крича об изнасилований? Мужчина, джентльмен он или художник, сделает все, чтобы этого избежать!
Еще одна бессонная ночь, но теперь Тиффани размышляла о новообретенных знаниях и перебирала в уме поселившиеся там эротические образы. Ответы на вопросы были найдены, но ее любопытство не было удовлетворено, а физическое желание выросло в сотни раз. Должна ли она попробовать?.. Может ли она доверять ему?.. Как это несправедливо! Мужчинам не надо бояться появления детей. Как ужасно быть девушкой! Но она не позволит никаким законам природы портить ей жизнь, и он же обещал.
На следующий день Тиффани пришла на Макдугал-аллею раньше обычного, сжигаемая нетерпением и страстным желанием застать Джерарда в постели. Входная дверь была приоткрыта, так что Тиффани, легко взбежав по лестнице, без стука ворвалась в студию, где слова приветствия замерли у нее на устах. Джерард был не в постели. Он лежал на полу, точнее на темноволосой девушке, и после его вчерашних исчерпывающих объяснений у Тиффани не оставалось ни малейшего сомнения в том, что он делает.
Ей и в голову не могло прийти, что он убеждал себя, будто эта девушка была она, Тиффани, что он бросил потертый коврик на то самое место, где расстилал ее меха, и что он выбрал самую высокую и темноволосую проститутку, которую только смог найти. Какой-то намек на истину дошел до ее сознания, когда Джерард поднял голову и вместо того, чтобы проявить ужас или удивление, его лицо осветилось экстазом, а глаза, не отрываясь, уставились в ее глаза в то время, как он двигался над костлявым телом девушки. Но Тиффани не было дела до его мотивов, поскольку чувства ее не были ранены. Она не испытывала любви к Джерарду и не связывала половой акт с любовью — для нее это был бы скорее физический опыт, чем эмоциональный. Но вот что она почувствовала, так это разочарование. Она примчалась сюда взвинченная, жаждущая нового опыта и разгадки великой тайны, и вот от этой тайны ничего не осталось. Она остро осознала, до чего неприглядным может показаться этот акт в столь убогой обстановке, и бесстрастно отметила, что в отличие от нее Джерард не выглядит привлекательнее без одежды — как раз наоборот: его худое белое тело выглядело каким-то смешным и непривлекательным.
Тиффани пересекла комнату и подошла к подставке, на которой стояла почти законченная глиняная голова. Очень спокойно она взяла ее и бросила на пол. Нос отлетел в угол, а остальные осколки разлеглись веерообразной кучкой на полу студии. Затем Тиффани величественно выплыла из комнаты и, решительно свернув за угол, вышла на Вашингтон-сквер в поисках кэба, который отвез бы ее домой. Тем не менее тот факт, что последующие несколько недель Рождественского сезона она вела себя безукоризненно, свидетельствовал о том, что случившееся произвело на нее гораздо большее впечатление, чем она хотела признать.
И вот наступил вечер, которого так ждал Джон Корт, вершина всех его трудов и устремлений. Счастье, переполнявшее его сердце, было столь велико, что причиняло боль. Наступил январь 1905 года, и Тиффани была королевой на балу миссис Астор.
Корт с самого начала держался рядом с дочерью, желая разделить с ней каждый миг ее триумфа — ведь ее успех был и его успехом. И все же ее увели от него несколько минут спустя, но причина лишь увеличила его восторг — на глазах завидующих гостей Тиффани была приглашена воссесть рядом с миссис Астор на ее «трон». Это был апофеоз; Корту больше нечего было желать от жизни, кроме одного. Он бы хотел, чтобы Мэтью Брайт видел триумф Тиффани и убедился, что ни одна женщина в мире, даже его маленькая Миранда, не может соперничать красотой с дочерью, которую произвели на свет они с Энн.
Рэндольф тоже не отрывал глаз от Тиффани, но его лицо выражало скрытое неудовольствие. Корт знал, в чем причина, но, хоть и сочувствовал молодому человеку, был рад, что в этом случае настоял на своем.
— Полагаю, Джон, мне пора поговорить с Тиффани, — заявил Рэндольф за несколько дней до бала. С недавнего времени он часто опускал слово «дядя», подчеркивая этой новой формой обращения изменение в их взаимоотношениях. — Мы могли бы объявить о нашей помолвке на балу у миссис Астор.
Брак Тиффани и Рэндольфа был давно задуман и спланирован Кортом. Однако теперь, когда его планы были близки к осуществлению, обнаружился ряд неприглядных фактов. Хотя за прошедшие годы он привык к Рэндольфу, но так и не смог относиться к нему с любовью и симпатией. Более того, Корт все более убеждался, что отношения Рэндольфа и его дочери мало похожи на взаимную любовь и привязанность. Будущий зять часто обращал его внимание на недостатки Тиффани — недостатки, к которым Корт был слеп годами и которые собирался не замечать и дальше.
Была и другая причина нежелания Корта согласиться на просьбу Рэндольфа. Подсознательно он вообще не желал отдавать дочь какому-либо мужчине. Он любил ее так сильно, что боялся отдаления дочери, и, более того, возможной разлуки. Корт уже достаточно узнал от Рэндольфа, чтобы понять, что прежние мечты о сохранении влияния на дочь совершенно безосновательны. Ему была ненавистна сама мысль, что он может утратить нечто большее, чем влияние — ее саму. Представляя Тиффани в постели с мужчиной, он испытывал омерзение. Если бы Корт мог, он погрузил дочь в летаргический сон, чтобы навечно сохранить ее для себя — непорочную и прекрасную. Но так как это было невозможно, то пусть уж она достанется Рэндольфу, чтобы они основали династию. Живя в старомодном мире, где дети всегда подчиняются желаниям взрослых, он так мало знал свою дочь, что не мог и представить, что та осмелится возражать ему. Итак, она будет принадлежать Рэндольфу, но только после бала у миссис Астор.
— Отложим это, — твердо заявил он Рэндольфу. — Ты поговоришь с ней потом, на бал она поедет со мной. Этот вечер мой.
И потому Рэндольф чувствовал себя обманутым, в то время как сердце Корта пело, когда он наблюдал за беседой Тиффани с миссис Астор: старая королева, говорил он себе, со своей преемницей. И, по правде говоря, Корт был не единственным человеком, которого посетила подобная мысль, потому что прием должен был запомниться как дебют Тиффани Корт и лебединая песня Кэролайн Астор — это был последний бал, даваемый ею. Немолодая леди как всегда была усыпана драгоценностями, но сегодня ее «корсаж Марии-Антуанетты» был превзойден, потому что на шее мисс Корт, идеально гармонируя с ее золотым платьем, сиял бриллиант «Тиффани».
Раньше эту драгоценность никто не носил, и потребовалось немало уговоров, чтобы ювелиры одолжили ее для такого случая. И когда договоренность была наконец достигнута, Корт приобрел новое бриллиантовое ожерелье и попросил заменить центральную подвеску золотистым камнем.
И это был последний штрих в создании совершенства, которого добивался Джон Корт. Теперь облик его Тиффани полностью соответствовал тому месту, которое она, по планам Корта, должна занять в светском обществе. Корта переполнял триумф, сравнимый лишь с чувствами творца, завершившего работу над гениальным шедевром. Словно он достиг вершины, с которой оставался лишь путь вниз.
Когда они возвращались в карете домой, Корт нашел руку Тиффани и сжал ее.
— Ты была бесподобна, дорогая.
В темноте Тиффани неловко повернулась и высвободила руку. Она никогда не любила чужих прикосновений — за исключением, конечно, определенных обстоятельств. К тому же она устала и была раздражена. Ей было приятно носить знаменитый бриллиант, но во всем остальном вечер был ужасно скучен и она не могла понять, почему папа и все остальные так ждали этого события. Но в холле Корт вновь взял ее за руку.
— Рэндольф должен кое-что сказать тебе, дорогая, — произнес он. — Я буду пока в библиотеке.
Он крепко обнял ее, затем медленно закрыл за собой дверь.
Какое-то мгновение Тиффани стояла неподвижно. Она сразу поняла, о чем станет говорить Рэндольф, и неожиданно ощутила чувство благодарности к тому невыносимому во всех прочих отношениях англичанину, предупредившему ее. С полным самообладанием она вошла в гостиную, подождала, пока Рэндольф не закроет дверь, а затем повернулась к нему. Нападение, вспомнила она, лучшее средство защиты.
— Ты, кажется, собираешься просить моей руки? — ледяным тоном сказала она. — Не стоит трудиться, моим ответом все равно будет «нет».
Никогда, даже во время самых сложных деловых переговоров, не оказывался Рэндольф в столь затруднительном положении. Он растерянно уставился: на Тиффани.
— Может быть, мы все-таки поговорим…
— Нет.
Никаких приступов гнева, никаких театральных жестов — лишь твердокаменная неумолимость. Рэндольф ожидал чего угодно, только не этого. Он был столь высокого мнения о себе, что не представлял, что ему могут отказать. Озадаченный, он попытался быть спокойным и убедительным.
