Ион Друцэ - Недолгий век зеленого листа

Когда Скридон подошел к Домнике, бедная девушка была краснее мака и пыталась пальцами всадить гвоздь, вылезший из дверного косяка. Если бы только она знала, что перетерпит из-за этого сорванца, еще с вечера отвела бы его к бабушке. Теперь она стояла и соображала: сидеть одной с парнем в доме — нельзя, сидеть во дворе — не на чем. И в довершение всего у нее развязался шнурок на туфле, и как его теперь завязать?

— Ты готова? — спросил Скридон.

И она решилась:

— Готова.

Когда они вышли, Трофимаш пристально посмотрел на них, — видимо, хотел что-то сказать, но Домника его опередила:

— А ну подожди, я тебе застегну пуговку на воротничке.

Но Трофимаш был не дурак, он хорошо знал, как сестра застегивает пуговки. Соскочил с забора и задал стрекача, только пятки засверкали. Даже не оглянулся, пока не забежал в самую глубь сада.

— А на кого ты дом оставляешь?

— Мама здесь, у соседей.

И казалось ей, что все только на них и смотрят, и боялась, как бы у нее совсем не развязалась туфелька, и поэтому шла как можно медленнее, а Скридон все забегал вперед, и люди подходили к своим плетням и смотрели, как они идут; один впереди, другой позади, и все молчат, молчат…

Но уж зато сам вечер в клубе обернулся для Домники праздником на всю жизнь. Оказалось, этот самый Скридон, такой смешной, чудаковатый и даже чуть нелепый, обладал каким-то редким даром преображения. Он схватывал на лету малейшую, самую пустяковую мелодию, ее ритм, ее краску, ее певучесть и, одухотворяясь ею, становился уже совсем другим человеком. Вдруг он уже и высок, и строен, и серьезен, и умен, и породист, точно бог весть какие древние ветви сошлись на нем: и каждый шаг плавен, и каждое движение красиво, глаз не насытится, глядючи на него, а ему до этого и дела нет. Спокойный, важный, торжественный, он весь отдается танцу, и все его движения похожи на переливы дивной реки, которая все течет, петляет, кружит, и ни конца ей, ни края.

Подхваченная этим удивительным перевоплощением, вдруг и сама девушка, которую он приглашал на танец, переставала быть обыкновенной деревенской хохотушкой, каких полно стояло вдоль стен, а становилась редкой породы цветком, выращенным его трудом, его стараниями и которого он вот теперь впервые показывает людям…

Отдавшись этому волшебству, Домника была на седьмом небе. Она уж и сама себя не узнавала, вдруг ей самой показалось, что что-то редкое, загадочное, чудное и прекрасное заключено в ней самой. И растворилось все вокруг, и было их только двое в целом мире, и, подхваченные фантазиями старого скрипача, они все летали из края в край, от танца к танцу, и счастье было столь сильным, столь пьянящим, что поздно вечером, когда, наклонившись к ее ушку, Скридон прошептал несколько загадочно: «Пойдем?», она, ни секунды ни колеблясь, ответила решительно: «Пойдем».

И только после того как вышли на свежий воздух, на улицу, под мерцающим небом светлой ночи, она вдруг вспомнила шепот своего кавалера и возмутилась:

— Что это значит — пойдем? Куда это, интересно, мы пойдем?!

— Ну домой же…

— Ах, домой…

За мостом они свернули на тропинку. Скридон рассказал ей, как он на днях чуть не поймал лисицу, сама лезла в руки; объяснил, почему вчера над селом пролетели три самолета, а сегодня только один, и, едва дошли до калитки, снял шляпу, повесил ее на столбик и пристально посмотрел на девушку.

— Знаешь что, Домника? Давай я буду ухаживать за тобой.

Домника улыбнулась.

— Давай.

— Нет, я серьезно говорю…

— Да ты ведь за кем-то уже ухаживал?

— Враки.

— А за той инструкторшей из района?

— Э… Я так только, издали прицелился, а так нет… К тому же она совершенно городская — ни постирать, ни поштопать, ни снопы вязать. Куда мне такая! А тебе ведь я предлагаю не пучок редьки, а вечную любовь. Ты подумай хорошенько и ответь.

— И обязательно сейчас?

— Можешь сказать и завтра, я и назавтра загляну к вам.

Хотел добавить еще кое-что, но вдруг над прудами кто-то забил крыльями. Оглянулся — в яркой лунной дорожке, перерезающей пруд, появились две лысухи.

— В этом пруду водятся лысухи?

— А ты не знал? Каждый вечер выплывают из камышей.

— Как-нибудь вечерком мы засядем с тобой вместе и поймаем. Я ведь умею ловить лысух!

В тот вечер Домника очень быстро заснула и во сне до утра рассказывала Скридону про все свои невзгоды. В конце концов она ему поведала, что в глубине сада в плетне у них есть дыра, в которую можно пролезть, если высоко поднять колючую проволоку.

23

Трофимаш проревел три дня, с утра до вечера, — и все из-за того, что ему не покупают шапку, а без шапки что за жизнь! И чего только ему не предлагали взамен — какое там! — твердил одно и то же: ему нужна шапка!

Во-первых, старшие мальчики, прежде чем принять его в игру, бьют шапкой по голове, чтобы испытать, не станет ли он плакать. Трофимаш нашел друзей помоложе себя, но нечем было их испытывать. Во-вторых, он узнал, что в школу не принимают без шапки и плохи были бы его дела, если б из-за какой-то шапки ему пришлось просидеть еще одну зиму на печке.

Кроме того, Домника, когда злится, дергает его за чуб. А будь у него шапка, натянет ее на уши — и попробуй доберись до чуба!

Ревел бы, видимо, и весь четвертый день, но мать, разбудив его рано утром, сказала:

— Вот возьми тридцать рублей. Пойди к бабушке на хутор, и она купит тебе шапочку. Там у них в кооперативе есть. Только попроси, чтобы выбрала какая побольше — у меня нет денег каждую неделю покупать тебе новую шапочку. И козырек чтоб был черный, лакированный. Не забудешь, что я сказала?

— Нет.

— А ну, посмотрим. Так что ты ей скажешь?

— Чтобы козырек был черный.

— Молодец. Только не потеряй деньги, потеряешь — домой не возвращайся. Слышишь?

— Слышу.

— Где ты их будешь держать?

Трофимаш заправлял рубашку в штанишки и вдруг задумался: где же в самом деле держать такие деньжищи?

— В руке.

— Ну да, в руке! Дай я их положу в карман. Только не вздумай вынимать.

Трофимаш умылся и ждал, когда ему дадут поесть, но, увидев, что мать наконец нашла гребень, который он спрятал под ковриком, выбежал во двор.

Бадя Зынел только что снял с сарая снопы, собираясь заново перекрывать крышу. Трофимаш остановился — давно ему хотелось посмотреть, нет ли чего интересного на чердаке. Несколько раз лазил туда, но так ничего и не увидел в темноте.

— Куда ты, Трофимаш? — спросил отец, укоризненно глядя на его немытые ноги.

«Отберет еще деньги…» — подумал Трофимаш.

— Да вот вышел… погулять.

— Погулять? Это хорошо, особенно по утрам… А чего ноги не вымыл?

— Утром вода холодная, наживу еще ревматизм.

— Гм!.. Тогда прогони тех гусей, чтобы они не общипывали снопы.

Трофимаш взял хворостину, погнал гусей за ворота — и был таков.

По дороге шел мужчина с косой на плече, следом мальчик нес двое граблей — небось боится нести косу. За мостом перевернулся воз с сеном, хорошо бы в нем поиграть, да хозяин рядом торчит.

От села до хутора немалый путь, и у Трофимаша было время достать из кармана деньги и посмотреть, настоящие ли. Запустил было руку в карман, но тут его окликнули:

— Трофимаш, а Трофимаш!

Его догоняла Русанда. На плече грабли, а на граблях кошелка.

— Ты куда это в такую рань?

— К бабушке иду, чтобы она купила мне шапочку. С козырьком.

— Что ты говоришь! А деньги у тебя есть?

— Есть! — Сунул руку в карман, но вытащить деньги не решился: кто знает, народ теперь хитрый…

— Приходи вечером, я посмотрю, как она тебе идет. Если будет удачная покупка, мы тебя женим. Ладно?

— Да я давно хотел, только не на ком.

— А Иленуца, ваша соседка?

— Она сопливая. Не люблю…

Русанда улыбнулась, раскрыла кошелку.

— А виртуту тебе дать?

— Не хочу. Я только что ел.

— Виртуту ел?

— Виртуту.

Даже улыбнулся — здорово соврал. Но хорошо, что не все верят, а то остался бы голодный. Запрятал ее в карман и уже прикидывал, как бы побыстрее улизнуть и попробовать: вот если бы с повидлом!

Русанда положила руку ему на голову. Трофимашу это не понравилось: хватит с него и того, что дома все таскают за чуб! Но теплая и мягкая рука девушки погладила его по этому самому чубику, потом скользнула на плечо, и Трофимаш подумал о том, как бы хорошо ему жилось, будь она его сестрой.

Едва они разошлись, Трофимаш достал виртуту. В два счета от нее ничего не осталось, и теперь он мучительно вспоминал: неужели она была с повидлом? Не успел разглядеть, до того вкусно было…

Потом достал наконец тридцатирублевку, посмотрел ее на свет, сложил вчетверо и снова развернул. Настоящая. Все углы целы, и чернилами не запачкана. Хотя с деньгами дело очень сложное — рубль еще можно на ходу рассмотреть, а с тридцатью шутки плохи. Это не всякий даже сможет.