Максим Исаев - Оживление
- Еще, еще хочу, милый.
А мне не трудно, переворачиваю ее на спину, и сверху давай ее парить, а потом на бок - и сбоку наяриваю, а потом снизу - и вверх, и вверх, как под Сталинградом.
Глотну кваску по дороге, на нее плесну полкружечки, чтобы дышала и не перегревалась, и - дальше поехали, да вдоль по Питерской, по Ямской-Тверской, и в дамки. Тут тебе и массаж, и сауна, и Бетховен с Моцартом, и сам товарищ Иван Севастьянович Бах, а напоследок - Чайковского стаканчик, без сахара, с сухариком.
Тут я, естественно, вспомнил про ужин. Ужина-то не было! Изо всех сил начинаю стучать в стальную дверь. Вскоре приходит боцман, открывает, улыбается и сладостно так говорит:
- Извините, товарищ Подвойский, ошибочка вышла, все мы сейчас исправим в лучшем виде! - и вручает мне снова паспорт этого Жданова.
- Но я же Выхин.
- Это ничего-с, тем более-с, - сгибается он в угодливой позе, у нас в порту даже рядом стоит корабль, называется "Маршал Выхин". Выходите, ваше благородие, сейчас с вами встретится наш капитан, и все это дело уладит в нашем корабельном ресторане в отдельном кабинете, милости просим, стол уже накрыт, с супругой изволите отужинать?
"Кого он имеет в виду?" - лихорадочно соображал я. - "Может, возьму Полину?"
- Сейчас вот только кальсоны переодену, и приду.
Боцман тут же растворился в полумраке коридора, а я направился на свой этаж за штанами. В конце концов, кому-то из этих девиц я что-то должен, с Оксаной уже частично расплатился, значит, пусть теперь будет Полина.
Рывком отодвинув дверь своей каюты, я шагнул вперед и остолбенел. Передо мною было чудное сонное царство: две моих новых подружки, обнаженные, раскинулись на нижних полках в самых живописных позах и спали.
Кажется, во всей русской литературе таких ситуаций еще не было!
Вот проблема! Здесь вам и роль партии, и роль народа, и влияние Герцена на Дерибасова, и взгляд Гоголя на Ахматову, и встреча Достоевского с Натальей Андреевной, и плач Ярославны на стене Путивля, и Мать тебе Горького, и Святой Отец, и Облако без штанов, и Котлован, и Темные аллеи, и Онегин с Печориным, и так далее, и тому подобное.
Возьмем к примеру, нашего любимого, народного товарища Пушкина. Входит он, предположим, туда вместо меня, и что же? Стал бы стихи читать? Или Блок, Александр Александрович, вспомнил бы про Незнакомку? Ну Лермонтов, ясное дело, вскочил бы на стул и принялся бы про Бородинскую битву загибать. Особенно красивое место - "Забил заряд я в пушку туго"...Что, интересно, он тут имел в виду? Ясное дело, речь здесь идет не о России в целом, а только об отдельной ее части, но какой именно? - Вот вопрос! Вот архиважнейшая задача!
И так кого не возьми. Ну хоть Роберт Рождественский с Расулом Гамзатовым, вошли так двое, под ручку, после обеда с рюмочкой водочки и хрустящими огурчиками, после душевных разговоров о литературе больших, средних, очень средних, и малых народов, вошли, значит, а перед ними - две таких голеньких, одна на животе, другая на спине, с закрытыми глазами, что бы сказали? - И Ленин Великий нам путь озарил!
Я остановился в нерешительности. Когда смотришь со спины, лица не видно. Это очень важно, часто ведь как бывает - со спины кажется - просто прелесть, а как обернется - уродина. Поэтому можно предполагать, глядя сзади, что перед тобою - английская королева, и - вперед, через Ла-Манш, с подвесками прямо в Букингемский дворец, в его глубокую и тайную дверь, в его последнюю спальню, в дальнюю келью, в высокую башню, в черную темницу. Кроме того, если, скажем, одну ногу она поднимает вверх и сгибает в колене, то дворец как бы приподымается, становится больше, бедро - круглее, а вход в замок короля чуть пошире, чем если ноги просто вытянуть вместе. Зато так не видно груди.
Ее можно почувствовать только руками, правда, вся ее тяжесть с шершавыми окончаниями попадает прямо в ладонь и заполняет ее целиком, будто в руке персик, горсть вязкой сметаны, или целлофановый пакет с водой. Все это прекрасно понимают наши союзники по борьбе - живописцы. Спорим, что обнаженных женщин, изображенных сзади или чуть-чуть сбоку, раза в два больше, чем "передовых"! Да и вообще, всем известно, что главное в девушке - это попа. Из нее должно выходить все остальное, и распространяться вверх и вниз, не забывая, однако, про исходный пункт.
Поэтому, когда я смотрел на "заднюю", первая тоже повернулась ко мне спиной, сладко вытянулась и призывно покрутила попочкой. Когда я снова взглянул на нее минут через пять, движения не прекратились, что было очень важно для нашего романа. Время близилось к ночи, а я так и не знал, кто передо мной - английская королева или китайская принцесса, или они были одновременно, и мы все еще не знали, что всего через несколько часов наш корабль пойдет ко дну.
Священник Босх лег на койку, подложил под голову ладони, закрыл глаза и погрузился в размышления. Плавание продолжалось уже второй день, и совсем скоро он сможет, наконец, прикоснуться губами к Святым местам Земли Обетованной. В дороге Босх принял очистительный обет, и питался только водой и маленькими солеными сухариками из бородинского хлеба, которые он сушил сам долгими зимними вечерами у себя дома в духовке. И сейчас перед ним на столике стоял стакан с водой, Библия и несколько желанных кусков хлеба. Но он удерживал себя и старался думать о высоком.
В коридор он почти не выходил, и связь с миром поддерживал только через зеленый иллюминатор, в котором сейчас серые тяжелые волны налезали одна на другую, как будто им было тесно. Вдруг он стал думать о Ное, который, вероятно, плавал в этих же местах. Мысли о Земле Обетованной путались с описанием потопа, с воспоминаниями о пути к желанным местам и о других путешествиях, которые случались в его жизни.
17 И продолжалось на земле наводнение сорок дней, и умножилась вода, и подняла ковчег, и он возвысился над землею. ...Поезд долго шел через красный карельский лес с большими камнями и болотами, пахнущими дурманом багульника. На задней площадке последнего вагона стоял Босх и следил за изгибами рельсов. Вверх, вниз, вправо, влево. Когда мимо пролетали низины, Босх радовался синему туману, застывшему комками ваты на уровне пояса. Остановка на две минуты. Неожиданная тишина, крик птицы и зуд комаров. Среди прошлого, позапрошлого, древнего века. Также было ведь и раньше. Дорога, конечно, была другая. Странно, что после такой скорости можно вдруг врезаться в другой мир. За горкой нарастал грохот встречного состава.
18 Вода же усиливалась и весьма умножалась на земле, и ковчег плавал на поверхности вод.
Заиграла старинная французская песенка: сумерки, проселочная дорога, поле, вдалеке черный лес, деревня, шпиль церкви, кладбище. Босх едет в карете, внутри на столике горит свечка, испуганное бледное лицо под цилиндром. Колеса скрипят, сверчки трещат, далеко в деревне горят только два или три окошка. Дорога проходит мимо черной воды пруда. Русалки, желтая ряска. По дороге медленно идет монах или колдун в черном плаще с капюшоном, закрывающем лицо, опираясь на посох. Звякает упряжь, лошади упираются и не хотят двигаться дальше. Лучше потушить свечу, чтобы колдун не видел, кто сидит внутри кареты. Второй класс детской музыкальной школы.
19 И усилилась вода на земле чрезвычайно, так что покрылись все высокие горы, какие есть под всем небом.
Встречный поезд прошел, тронулся скорый Босха, а кругом совсем светло белые ночи. Это его остановка. Спрыгнул на песок. Шуршит шуршунчик. Запах шпал. Поезд убрался, никого вокруг, никого и не надо, никто все равно не поймет. Два часа ночи, а так светло! Босх одевает второй свитер и направляется к станции. Станция - убежище русского человека, его спасение в пути и часть его души. Выбиты стекла. Внутри, в углу лежит куча старого говна. Скамейки исписаны ножом, надписи - стандартные: "хуй", "пизда", "ДМБ-78", "лена сука", "кремень", "вася" с небольшими вариациями. Половина бетонного пола расковыряна, в крыше - дыра.
Сразу хочется запеть арию Онегина, или посмотреть па-де-де из балета "Лебединое озеро" Петра Ильича Чайковского, исполняют народные артисты СССР Владимир Васильев и Елена Образцова. Дирижер - лауреат премии имени Ленинского Комсомола Евгений Светланов. Босх расстелил на лавочке спальник и посмотрел в окно. Все в розовом тумане. Крупная черника. На колени в мох, наестся на год, дыхания не хватает, язык синий на два дня. Дорога среди камней к воде. Тихий залив Белого моря, розовый туман на берегу, бежать и броситься в воду. Морские звезды. Босх сел на теплые бревна причала. Дно видно почти на пять метров, все еще спит, райское место. Начался прилив, вода ласково заплескалась по камням. Босх задремал.
20 На пятнадцать локтей поднялась над ними вода, и покрылись горы.
Раннее утро в Дамаске. Три часа. Улицы лениво политы жирной водой, слегка прижимающей пыль. Белый минарет торчит лучом света среди низких домиков. В тишине слышны шаги муэдзина по винтовой лестнице внутри, 111 ступенек. Пока прохладно, надо начинать день. Муэдзин запевает ломанную зигзагообразную змеиную песню, причудливо извивающуюся вокруг струны минарета. Рядом другой запел, еще один, перекликаются по всему городу, Венера еще в небе, а может, уже используют магнитофон. Знакомый Босху мулла носил под длинной черной рясой пистолет, выделяющийся сбоку на брюхе - по дорогам стреляют. Веселый был мужик. Его шофер Абдулла улыбался ослепительными зубами и носил яркие цветные рубашки с короткими рукавами. Как-то в пробке перед Дамаском все загудели, зашумели, Абдулла выехал на встречную полосу, подъехал к виновнику пробки, тот виновато улыбался, Аблулла высовывается из газика по пояс и плюет ему в лицо. Под рубашкой Абдулла прятал портрет Ленина, вырезанный из газеты.
