Грейс Тиффани - Кольцо с бирюзой
— Отец Лопе? — окликнул он. Последовала пауза, и потом тихий голос Хайма прошептал:
— Шейлок?
Шейлок прижал лицо к перегородке.
— Гоцан, мой отец, мертв.
Хайм слабо вскрикнул.
— И я не могу найти Лию.
— Боюсь, ее схватили, — прошептал Хайм. — Ходит слух, что епископ хочет снова устроить аутодафе. Он собирает иудеев. Шейлок, я не могу тебе помочь. Если я выскажусь откровенно, это только привлечет ко мне его внимание, и он увидит других, таких, как ты, которые приходят в исповедальню и спрашивают отца Лопе…
Он всхлипнул, и Шейлок ничего, кроме слез, не смог больше от него добиться. Он вышел из исповедальни, оставив Хайма, упавшего за перегородкой на пол, тихо плакать и шептать обет, произнести покаянную молитву Кол Нидре в начале вечерней службы в Йом Киппур, чтобы ему были отпущены все его грехи.
Шейлок выбежал из собора. Солнце стояло уже низко. Кровавый диск бросал косые лучи на Тахо и на розоватые камни прямоугольных домов Толедо. Тесно стоящие здания загораживали от него солнце. Он быстро пошел назад к церкви Сан-Висенте и снова постучал в дверь. Никто ему не ответил. Он обогнул здание и наткнулся на женщину, мывшую кухонную утварь в лохани рядом с одной из надворных построек.
— Сеньора, не видели ли вы кого-нибудь, кто сегодня входил или выходил оттуда? — спросил он, указывая на главное здание.
— Как я слышала, прошлой ночью туда привели евреев. Из разных частей города. Всех, кого смогли схватить во время их дьявольского праздника. Час назад они вывели троих, в оковах, и провели их через другую дверь, вот там. — Она показала на дальний конец здания.
Шейлок схватил ее за руку.
— Среди них была женщина?
Она подозрительно посмотрела на него:
— По крайней мере, одну иудейку схватили. Так мне сказал мой муж. А он здесь стражник. Но среди тех, что я видела, женщины не было.
— А мужчины? Как они выглядели?
— Плохо! — сказала женщина. — У них были рога и хвосты!
Шейлок с отвращением отбросил ее руку и снова побежал к передней части здания, где снова начал сильно стучать в дверь. Потом прижал к ней ухо. Он расслышал громкие крики откуда-то из глубин здания, но женского голоса среди них не уловил. Он еще минут десять барабанил в дверь. Никто не отозвался.
Наконец в полном отчаянии Шейлок с трудом поднялся проковылял на холм Алькасара и попросил первого же идальго, вышедшего из высоких тяжелых деревянных дверей, показать ему путь к дому Себастьяна де ла Керды.
* * *Идальго де ла Керда стоял, широко расставив ноги, будто боялся упасть. Его жабо небрежно висело на груди, он был в расшнурованных шелковых панталонах и переливчатом синем камзоле, на котором виднелись пятна от вина. У Шейлока, хоть и абсолютно трезвого, вид был не лучше: волосы всклокочены, шерстяная рубаха и панталоны в пятнах от пота и грязи. Он не мылся и не менял одежду с того времени, как начался седер[33] вечером накануне, и походил на сумасшедшего или на фанатика.
Оказавшись в роскошной комнате, он бросился перед де ла Кердой на колени.
— Ваша дочь… — с трудом выговорил он, — они схватили ее. Спасите ее, прошу вас!
Дон плюнул в него.
— Из-за тебя ее схватили, — проговорил он. — Из-за такой собаки, как ты. Мне сказали об этом сегодня утром. Она сделала свой выбор, и для меня она уже мертва.
Вытирая плевок с лица, Шейлок с ненавистью посмотрел на него:
— Она носит вашего внука или внучку!
Де ла Керда хрипло засмеялся.
— Хорошенький аргумент, чтобы разжалобить инквизиторов! Но ее ребенок не поможет ей, если она не отречется от иудаизма. Пока она не раскается, я не смогу ей помочь, даже при всем желании. А она не хочет раскаиваться. — Внезапно де ла Керда схватил резное кресло и швырнул его в Шейлока, который едва успел перехватить его. — Елизавета Санта Леокадия де ла Керда не желает раскаиваться! — проревел идальго.
* * *В глубинах здания инквизиции отец Бартоломео нервничал, разговаривая с епископом Квирогой.
— Мне не важно, что рассказал вам о них этот мальчик, — умолял Бартоломео. — Вы заплатили ему серебром. Он был обязан сказать что-нибудь против них! Эта женщина из христианской семьи, и, более того, она носит ребенка!
— Ее мать была еврейкой, ее муж — новообращенный, которого уже подозревали в иудаизме, и она присутствовала при седере. Как известно, ее отец отрекся от нее. Хотя дон Себастьян де ла Керда не называет причины своей холодности, своим молчанием он осуждает ее.
— Но ребенок!..
— Если она будет вести себя правильно, ни она сама, ни ее ребенок не пострадают.
* * *— Вы еврейка? — спросил высокий священник.
— Да, — сказала Лия.
Сидевшие священники удивленно переглянулись. Такого они не ожидали. Двое священнослужителей обменялись взглядами, испытывая неловкость. Заключенная была молода, с большим животом. Будет не просто наказывать такую или оправдать ее помещение в исправительный дом в глазах жителей Толедо.
Каноник в красной шапочке, сидевший за столом, постучал своим гусиным пером по пергаментному свитку. Лии было позволено сесть на стул, и ее глаза оказались на уровне глаз каноника. Он пронзительно посмотрел на нее, откашлялся и сказал:
— Вы не хотите изменить только что сказанное?
— Нет.
Высокий священник отшатнулся от нее и спросил:
— Вы признаетесь, что присутствовали при седере?
— Об этом я ничего не скажу. — Повернув голову, Лия увидела его глаза — плоские, жесткие и холодные. Казалось, за ними была пустота. Она поняла, что знает его. Это был тот самый кающийся грешник в одеянии с капюшоном, с которым она столкнулась на площади Сокодовер в Пепельную среду[34]. Не многие могли бы иметь такие глаза.
Священник отошел посоветоваться с каноником, сидевшим в окружении нескольких более мелких духовных лиц и церковного юриста. В этот момент каноник говорил увещевающим тоном:
— Возможно, вы страдаете безумием. Вы — дочь старого христианина, идальго, известного в городе. Вас крестили в соборе и обучили катехизису. Вы молоды, и вас ввели в заблуждение люди, чьи глаза закрыты к свету и которые не понимают Священное Писание. Возможно, вас саму в детстве недостаточно хорошо обучили сестры в монастыре Святой Каталины. Такое иногда случается: часто монахини равнодушные деревенские женщины, — и это можно исправить. Ради блага вашего собственного и вашего ребенка и вечной души каждого из вас, — потому что ваш ребенок, если вы погибнете, погибнет вместе с вами и будет томиться в неизвестности в преддверии ада, — я предлагаю вам отказаться от сказанного вами здесь. Примите любовь Христа, который не отказался от вас, несмотря на то что вы отвернулись от Него.
— Нет, спасибо, — ответила Лия.
Все в комнате застыли, а на лице каноника появилось сердитое выражение. Не глядя на Лию, он дал знак одному из стражников, стоявшему у двери.
— Отведи ее назад в камеру.
Когда Лия, сопровождаемая стражем, покидала комнату, она услышала, как адвокат, сидевший рядом с каноником, сказал:
— Как вы знаете, гнусное отрицание Господа нашего дает церкви духовное право применить более строгую инструкцию.
* * *Смущенный своим долгом, стражник пробормотал извинение, когда вел Лию по плохо освещенному коридору в маленькую, без окон, каморку, где она провела предыдущую ночь. Ноги ее тогда кровоточили, и стражник принес тряпки, чтобы перевязать их, но сегодня утром ноги все равно болели, и Лия шла очень медленно. В отчаянии она обдумывала свое незавидное положение. Она узнала еще одного инквизитора, сидевшего рядом со священником с глазами акулы: он очень походил на описанного Шейлоком типа с обезьяньим лицом, который пытал его уколами ножа; должно быть, подумала она, это был он. Его можно подкупить. Возможно, она смогла бы рассчитывать на его помощь, предложив ему серебро. Здесь Шейлок купил себе свободу таким способом. Но Шейлок был наедине с этим мошенником, вдали от глаз чинов Святой церкви. На нее же со всех сторон смотрели глаза священнослужителей.
Лия начала потеть, голова стала легкой. Когда они свернули за угол, стражник крепко схватил ее за руку и помог дойти до камеры, но, не колеблясь, запер ее там. Ей дали хлеба и маленький графинчик вина. Она отказалась от того и другого. Был Пейсах. Лия села на жесткую скамью, выступавшую из стены, повернула лицо к холодному камню и стала молиться.
Проходили часы.
* * *О времени она могла судить лишь по тускнеющему слабому свету в коридоре перед камерой. Мочевой пузырь у нее болел, и, стыдясь, она облегчилась в горшок, который нашла под скамьей, прямо на глазах у проходившего мимо стражника. После этого вытянулась на жесткой скамье и попыталась уснуть. Прошла целая вечность, пока в замке повернулся ключ. Она открыла глаза и увидела возле себя отца Бартоломео. При виде его, впервые с того времени, как ее схватили, Лия разрыдалась и села.
