Анна-Леена Хяркёнен - Аквариумная любовь
Я пытаюсь сосредоточиться на самых нежных и приятных моментах, связанных с Йоуни, но чем дольше все это продолжается, тем более мрачными становятся мои мысли, уводя меня прочь в мир фантазий: изнасилования, проститутки, связанные руки и ноги, принуждение, оральный секс, женская тюрьма… Все, что угодно, кроме секса с животными — до этого я еще не дошла.
Даже самые непристойные фотографии в порножурналах выглядят иногда куда более невинно, чем некоторые мои фантазии во время секса. На картинках они хотя бы делают все общими усилиями, «сообща». Я же всегда сама по себе.
И меня совсем не утешает тот факт, что у многих людей (по крайней мере, если верить результатам исследований) бывают и гораздо более развратные фантазии, особенно у женщин. В жизни не поверю, что все эти люди не могут думать ни о чем другом, а только крутят одну и ту же пластинку дни и ночи напролет.
Возможно, воображение у меня действительно богатое, как сказал Йоуни, но это не радует, потому что применяю я его в сугубо узкой сфере. И то, что я могу достичь оргазма при помощи фантазий, меня скорее огорчает, чем радует. Ведь я не получаю его с любимым человеком. И каждый раз, когда я кончаю, меня охватывает чувство невыносимого одиночества. Настолько невыносимого, что я больше не хочу такого удовольствия.
Йоуни продолжает двигаться во мне. Я глажу его по спине и разглядываю его лицо. Пот проступает у него на лбу. Он целует мои ключицы, прижимается ко мне. Он так же далек от всего происходящего, как и я.
— Йоуни, — окликаю его я.
— Что?
— О чем ты думаешь?
— Ни о чем, — говорит он, не прерывая своего занятия.
— Как это ни о чем?
Он останавливается и удивленно смотрит на меня:
— Думаю я приблизительно следующее: вот ты, а вот я, и я тебя имею.
— О боже мой.
Йоуни слезает с меня.
— Скажи, о чем мне, по-твоему, надо думать? Что Микки-Маус вставляет мне в жопу бутылку из-под пепси-колы?
Он устало смотрит на меня.
— Нет. Не кипятись… я просто удивляюсь, что тебе этого достаточно… я ведь всегда думаю о чем-то другом… если хочу, чтобы у меня что-нибудь получилось… и мне очень тяжело от того, что вечно приходится прибегать к помощи фантазий…
Йоуни холодно рассмеялся.
— Вот ведь какая штука. Ты думаешь, что только у женщин есть эротические миры и фантазии. А сексуальность мужчины — это, по-твоему, однообразное дерьмо. Но ты ошибаешься. Мне не нужны фантазии, когда я занимаюсь сексом, я приберегаю их на случай, когда под рукой не окажется женщины. Теперь, надеюсь, понятно?
— Нет.
— Честный ответ.
— Ну расскажи, расскажи мне тогда хотя бы одну свою фантазию!
— Не буду. Я ни о чем не обязан тебе рассказывать!
— Но я ведь тебе свои рассказала! Ты ведь, черт побери, просто вынудил меня рассказать!
Йоуни снова холодно рассмеялся:
— Ну и…
— Что «ну и»? — Я завизжала так громко, что из горла чуть дым не повалил.
— Да заткнись ты, чертова истеричка! — рявкнул Йоуни и схватил меня за волосы. — Я сыт по горло всеми этими формулами и твоим вызубренным феминизмом.
— Я не феминистка, — отчеканила я самым ледяным тоном, на какой только была способна. Йоуни отпустил мои волосы.
— А занудствуешь прямо как они.
— Уж кто бы говорил о занудстве! Эта твоя близость, черт бы ее побрал, вот где уже у меня сидит. Мне надоело, что ты носишься с ней, как с писаной торбой. «Не волнуйся, у тебя все получится, надо только сосредоточиться на нашей близости». Для тебя самое важное в сексе — это «близость». Боже, как я могла влюбиться в такого идиота? Ты говоришь сейчас, как деревенская клуша!
Йоуни отвернулся от меня и стал натягивать футболку.
— Конечно, — прошипел он. — Мы-то знаем, что для тебя самое главное — получить от секса как можно больше эмоций!
— Это что, противоестественно?! — заорала я. — Нет, нет и нет! Знаешь, что противоестественно? То, что я вообще никаких эмоций от него не получаю!
— А это, знаешь ли, очевидное следствие того, что ты законченная шиза. Чего я только не пробовал, но тебе ничего не подходит, ничего! Если ты лежишь, как бревно, откуда же мне знать, что с тобой делать? Пылесосом тебя обработать, что ли? Чтобы ты наконец хоть что-нибудь почувствовала… Врезать бы тебе как следует, чтобы больше ничего себе не выдумывала.
— Так что ж не врежешь!
Я смотрела на его разъяренное лицо, и в моем животе что-то екнуло. Мне стало страшно. Мне казалось, что еще немного — и он вцепится в меня. Но он не шевелился, только смотрел на меня побелевшими от бешенства глазами.
— Да ты наизнанку вывернешься — все равно никогда не кончишь!
— С тобой уж точно, — процедила я сквозь зубы. — Ты просто жалок. Из тебя же никудышный любовник.
Вдруг я произнесла то, что не собиралась говорить никогда ни одному мужчине в мире. Йоуни отвернулся от меня. Он стоял посреди комнаты, опустив плечи.
Я тихо встала и подошла к нему. Я протянула руки и дрожащими пальцами коснулась его плеча.
— Прости меня, — услышала я свой собственный шепот. — Йоуни, любимый, прости меня. Я не это имела в виду! Слышишь, я совсем не это имела в виду!
Стряхнув с себя оцепенение, он направился в кухню, захлопнув дверь прямо перед моим носом. Я осталась стоять перед дверью, утопая в слезах и соплях.
Поздно ночью Йоуни пришел и лег рядом со мной. Он натянул на себя одеяло и замер, повернувшись ко мне спиной.
— Я тебя люблю, — сказала я, потому что не могла придумать ничего другого.
— Это ничего не меняет, — ответил Йоуни чужим голосом.
— Меняет!
Я решила проверить, отбросит ли он мою руку, если я прикоснусь к нему. Он не отбросил.
— Йоуни, ты ведь веришь, что я не то имела в виду?
Он глубоко вздохнул и закрыл глаза:
— Верю, верю.
Я осторожно обняла его и стала тихо укачивать, как маленького ребенка. Я хотела что-нибудь спеть, но ни одна песня не приходила на ум.
12
На вокзале меня никто не встретил. У мамы не было водительских прав, а отец, как всегда, халтурил. А если бы меня приехал встречать Сеппо, то я бы решила, что у него крыша поехала.
Я шла домой, разглядывая знакомые дома. По обеим сторонам дороги расстилались замерзшие поля. Лед кое-где раскололся, и мутная слякоть прорывалась наружу, словно гной из раны.
Через некоторое время на дороге показалась наша соседка Эва Таллила. Она ехала на раздолбанном велосипеде. Поравнявшись со мной, она прищурилась, резко затормозила и спрыгнула с велосипеда.
— Здравствуйте, — поздоровалась я.
Эва перевела дух. Я ей никогда не доверяла. Она была такой хитрющей, что даже когда улыбалась, глаза ее были словно дырки в заднице.
— Здравствуй, здравствуй, приехала погостить к родителям?
— Ага.
— Ну-ну.
Она стояла посреди дороги и ждала, что я продолжу разговор. У нее были смешные кудряшки у висков, словно маленькие рулончики туалетной бумаги. С ними она была похожа на барана.
Я ничего не сказала, и она снова взгромоздилась на велосипед.
— Ну, всего тебе хорошего…
— И вам также, — отозвалась я.
Эва натянуто улыбнулась. Она все еще не могла простить мне того, что моя фотография появилась как-то на обложке рекламного каталога «Анттила». Это еще в те времена, когда я подрабатывала фотомоделью. Тогда я на какое-то время стала второй знаменитостью округи.
Первенство бессменно принадлежало Юсси Тойвиайнену, который из-за мясного прилавка местного магазинчика попал прямо на телевидение. Это была какая-то реклама, где у него спрашивали, какой окорок самый лучший, а он показывал на тушку на витрине и объяснял почему. Никто другой из моих друзей детства ничего особого в этой жизни не добился.
Мама развешивала белье на веревке. На ней был неизменный фартук в горошек. Сколько себя помню, он всегда был заляпан тестом, клеем, жиром и соплями. В карманы я боялась даже заглядывать. Там наверняка нашелся бы какой-нибудь замусоленный кусок хлеба, который я выплюнула изо рта еще в возрасте пяти лет.
На голове у нее была меховая шапка, купленная на барахолке, которую мы с Сеппо называли цыплячьим котелком. Она была точь-в-точь как остатки скорлупы на голове у цыпленка из мультика про Калимеро.
— Дочка! — закричала мама и замахала рукой.
— Здрасьте…
Я опустила сумки на землю. Мама легонько похлопала меня по плечу. С тех пор, как у меня начались месячные, она ко мне почти не прикасалась.
— Надо же, какой сюрприз! Мы так обрадовались, когда ты вчера позвонила и сказала, что приедешь. Ну, пойдем выпьем кофе.
Мама подняла с земли пустую корзину для белья и пошла к дому. Я поплелась следом. Первым делом я заглянула в комнату Сеппо. Там никого не было. Со стены на меня злобно пялилась морда Элиса Купера.
