Жюль Ромэн - Парижский Эрос
Вдруг Март согнулась над роялем, съежилась, как будто ее ударили в грудь, быстро закрыла лицо руками и зарыдала.
Я подошла к ней. Обняла ее. Это был с моей стороны скорее поступок, требуемый приличиями, чем движение сердца. Я сердилась на себя за то, что так холодна, я, легко сочувствующая горестям менее значительным. Но в этот миг случай с Март, каковы бы ни были его подробности, показался мне таким естественным, что я могла жалеть ее только для вида. Пожалуй, я даже завидовала ей в том, что она уже с юных лет и не будучи особо к тому предназначенной прелестями Своего тела, приобретает опыт страсти, которого другие женщины ждут бесконечно.
Март прижалась ко мне ласковым изгибом всего своего существа и принимала мои утешения с непринужденной простотой, которая смутила меня, так мало я ее заслуживала.
— Моя сестра слишком злая, — сказала она мне, наконец. — Я ничего ей не сделала. Я не виновата в том, что происходит.
— Как? Вы поссорились?
— Она ненавидит меня. Она только что наговорила мне ужасных вещей. Она сказала, что хочет умереть из-за меня и кончит тем, что бросится под поезд перед домом.
Март снова зарыдала. Я стояла возле нее, у рояля. Нотная тетрадь приходилась на уровне моих глаз. Изгиб страницы блестел. На ней — бесчисленные черные ноты, слишком лоснящиеся, слишком ровные, слишком аккуратные. От этой страницы словно веяло современным комфортом и его скукой. Я представляла себе длинную американскую улицу, дома из цемента, металла и изразцов, со стенами, которые можно мыть целиком. И не теряя ни слова из того, что говорила мне Март, не переставая уделять внимание странным судорожным движениям, которые пробегали у нее по шее и груди, настолько, что мне чувствовалось, как они пытаются продолжиться во мне самой и как некоторые скрытые мои мускулы уже подражают им, — я упорно продолжала мои случайные размышления. На самом верху моего разума некий свидетель созерцал оба хода моих мыслей, с необъяснимым удовольствием сближал их между собой и отказывался отдать предпочтение которому-нибудь из них.
— Вы знаете, она способна это сделать, исключительно для того, чтобы отомстить мне, и устроить так, чтобы все упрекали меня в ее смерти.
— Какие же у нее причины?
— Она ненавидит меня. Но я же не могу помешать людям, в конце концов, заметить, что у нее скверный характер, и отвернуться от нее. И не моя вина, что у нее такие жесткие черты лица и уже две морщинки в уголках рта. Я охотно куплю ей сколько угодно банок крема, если мало тех, что она извела.
— Послушайте, Март, вы говорите колкости.
— Я не сказала и десятой доли того, что слышу от нее каждый день.
— Но, однако, что же такого ужасного могло произойти между вами?
— О, это не так уж сложно. Вы сейчас увидите, виновата ли я в чем-нибудь и могла ли я чем-нибудь помешать. Вы знаете нашего кузена Пьера Февра, — молодого человека, которого вы видели третьего дня? Когда он начал бывать здесь, ни с его стороны, ни с нашей не было никаких намерений. Это наш родственник с материнской стороны. У него был полугодовой отпуск. Его послали в курорт Ф***. Он вспомнил, что мы живем поблизости, и заехал к нам. Его пригласили обедать. За неделю до того мои родители и не помышляли о нем. Когда они увидели его, они почуяли зятя, так как им уже приходило в голову выдать мою сестру замуж, но еще не сейчас. У Пьера недурное положение. Он комиссар торгового флота, на больших пароходах. Он произвел хорошее впечатление на мою мать, которая любит «людей из общества», как она говорит, и которая никогда не могла примириться со слишком простыми манерами папы. Сам Пьер Февр не думал ни о чем подобном. Во-первых, он довольно беспечен. А потом он не привык к мещанской жизни маленького города, где надо следить за всем, что делаешь. Он скучал там в своем отеле, тем более, что ему не было предписано никакого серьезного лечения. Здесь у него было общество двух молодых девушек. Десять минут в вагоне — и он у нас. Вот и все. Но вы не знаете способности моей матери заставлять людей делать то, чего они меньше всего ожидают. Через месяц после первого посещения Пьера было уже решено, что он женится на Сесиль. Вы редко встретите такую ловкость. Заметьте, что не было ни малейшего объяснения, ни официального предложения. Это — шедевр. Никому не пришлось говорить ни да, ни нет.
— Все-таки надо же было, чтобы оба заинтересованных лица пришли к соглашению. Если бы ваша сестра и Пьер Февр не чувствовали ни малейшей склонности друг к другу…
— Поймите меня. У Сесиль слишком мрачный характер, чтоб любить кого-нибудь так, как я называю любить. Но, конечно, Пьер ей нравится. Моей матери не пришлось ее убеждать. Что касается Пьера, я вам говорю, он попался. И пожалел об этом, как только заметил.
— Была настоящая помолвка?
— Нет, но по-маминому оставалось только назначить день. Например, помолвка перед концом отпуска Пьера, а свадьба, как только папа выйдет в отставку. Тогда Пьер стал заметно охладевать к Сесиль. Он начал больше заниматься мной. Клянусь вам, что я не кокетничала с ним. Впрочем, вы меня знаете. Заметьте, что Пьер всегда оказывал мне, во всяком случае, столько же внимания, сколько Сесиль, и что без мамы… И вот мало-помалу это стало для меня ужасным. Теперь Сесиль обвиняет меня в том, что я действовала предательски. Она каждый день устраивает мне сцены. Сегодня она грозится убить себя.
— А вы, Март, что отвечаете ей вы?
— Что же мне отвечать? Сперва я ей сказала, что Пьер свободен оказывать предпочтение, кому хочет; хоть они очень сильны оба, моя мать и она, но не до такой степени, чтоб поселять любовь в сердцах людей. Потом, когда я увидела, что она так возбуждена, я обещала ей ничем не стараться привлечь Пьера на мою сторону и не противодействовать тому, чтобы их комбинация удалась. Я не люблю быть причиной драм. Я готова стушеваться перед сестрой, раз иначе, по-видимому, рухнет дом. Но этого еще недостаточно. Чтобы меня оставили в покое, надо, чтобы Пьер разлюбил меня и чтобы я…
Она запнулась, и у нее вырвалось несколько рыданий, относительно которых я имела жестокость сказать себе, что в них есть доля условности. Они были удивительно кстати. Я подумала о моей матери, женщине, собственно, довольно сухой, но которая не могла заговорить о своей покойной матери без того, чтобы глаза ее не затуманились слезой.
— Но, дорогая Март, обстоятельства достаточно серьезны для того, чтобы вы хорошенько заглянули в себя. Вы должны это сделать. В таком деле нельзя вести себя, как маленькая девочка. И, прежде всего, уверены ли вы в своих чувствах?
— В моих чувствах?
— Да, по отношению к господину Пьеру Февру… Нет ли с вашей стороны некоторого, как бы это сказать, соревнования, желания помешать вашей сестре и планам вашей семьи? Нет, вы в этом уверены? Вы чувствуете очень большую привязанность к господину Пьеру Февру? У вас есть ощущение, что это человек, который вам дороже всего на свете? Дороже ваших родителей? Что без него вам будет невозможно жить? Трудно жить, очень трудно? Мысль, что он может принадлежать другой, вам совершенно нестерпима?
Март смотрела на меня с беспокойством. Я сама слушала себя не без некоторого изумления. Обычно мне не очень-то нравится роль добровольного духовника или советчика, которая многим по душе. Я отлично вижу ее деланность, ее лицемерие и плохо — ее пользу. Я совсем не люблю, чтобы со мной переходили на этот тон. Но на этот раз никто бы не мог меня остановить.
Наконец, Март сказала, избегая моих глаз:
— Мне кажется, что он мне очень дорог; мне кажется, что я его люблю.
Слова, которые она употребляла, звук ее голоса казались полными сдержанности и сомнения. Я бы должна была понять, что здесь, кроме скромности, есть известное почтение ко мне. Когда я была в лицее, одна из моих подруг, если ее спрашивали: «Какой город столица Испании?» или: «Сколько будет семь в квадрате?», отвечала: «Мадрид?» или: «49?» с мягко вопросительным видом, как бы желая дать понять преподавательнице, что самые несомненные истины нуждаются в ее подтверждении.
Но я не очень поверила. Мне нравилось думать, что девочка, сидящая передо мной, немного фантазирует.
— А Пьер Февр?
— Пьер Февр?
— Да, есть у вас ощущение, что он, со своей стороны, действительно, сделал выбор, окончательный выбор?
— Я верю ему.
— Я, вероятно, не задала бы вам этого вопроса если бы имела удовольствие знать его ближе. В том, что вы мне сообщили о нем, нет ничего, что бы говорило не в его пользу. Но можно спросить себя, смотрит ли он на все это точно так же, как и вы. Бывает, что молодые люди ищут общества молодых девушек, выказывают им большую дружбу, причем им и в голову не приходит связать свою свободу, свою жизнь. Тут можно ошибиться. Вы сами говорите, что ваша мать несколько легкомысленно приписала Пьеру Февру намерение жениться на Сесиль. Что, если недоразумение только приняло другую форму?
