Тарокнахт Гонгопаддхай - Украденное счастье
— Гошподин дарога, о, гошподин дарога! Шема хочет отражать мне уши и нош, — обратился к начальнику Годадхор.
— Ты кто такой и Шема кто? — спросил дарога.
— Я шурин Шоши-бабу, — ответил Годадхор.
— Как зовут твоего отца?
— Эх, начальник, ничего-то ты не хочешь понять! Шема — шлужанка. Она жатеяла шо мной шшору и шобираетшя отрежать мне уши и нош.
Дарога спросил полицейского:
— Ромеш, ты его знаешь?
Ромеш потихоньку рассказал начальнику о семье, характере, знаниях и уме Годадхора. Дарога понял все и сказал:
— Хорошо. Я рассужу вас. Это же безобразие, что она хочет отрезать тебе нос и уши.
— Конечно, бежображие. Уж вы, пожалуйшта, ражберитешь.
— Да, необходимо разобраться. И вот я попрошу тебя сказать, отрезала она твои уши или только собирается отрезать? — спросил дарога.
Годадхор невольно дотронулся до ушей, а дарога, улыбаясь, добавил:
— Смотри, хорошенько проверь. Тут нужны доказательства.
— Нет, еще не отрежала, но шкажала, что отрежет.
— И ты из-за того, что какая-то женщина обещала отрезать тебе уши и нос, побежал в участок. Тебе не стыдно?
— Да ражве это женщина?! Это не женщина. Это шам дьявол в юбке. Ешли б ты видел, как она ножом грожила, ты бы тоже жбежал!
— Да неужели? — рассмеялся дарога. — Ну, тогда придется ее усмирить. Ты вот что сделай: вернись и затей с ней ссору! Пускай она сперва отрежет тебе уши, а тогда уже ее можно будет судить.
— Ешли ты можешь допуштить, чтобы мне отражали уши, чего же мне тогда жаловатшя?
— Одно-то ухо можно оставить, — согласился дарога. Годадхор понял, что дарога потешается над ним, и обиженно ответил:
— Пойду в округ! Можешь не ражбирать моего дела.
— Тем лучше, — ответил дарога. — И правда, такие дела не для нашего суда.
Годадхор направился к двери, но дарога вдруг шепнул полицейскому:
— Над этим парнем можно и позабавиться.
— Как? — заинтересовался полицейский.
— А вот как! — и дарога крикнул другому полицейскому: — А ну, Хори Шинх! Возьми этого человека под стражу! Он пришел с ложными показаниями.
Хори схватил Годадхора за руки и повел к выходу, а тот разозлился:
— Да ш кем вы шутить решили?! Я шурин Шоши-бабу, ижвештно ли тебе это? Не вждумай тащить меня в тюрьму!
— Ничего не знаю, тхакур, — ответил полицейский, — я только приказ выполняю. Лучше молчи, а то дарога прикажет надеть на тебя наручники, коли будешь шуметь.
Тут Годадхора охватил настоящий страх, и он принялся упрашивать полицейского:
— Да что я жделал?! Отпушти меня, Хори Шинх! Припадаю к твоим штопам!
— Отпустить? Не в моей это власти, — ответил полицейский.
— Ну, прошу тебя. Пожови Ромеша-бабу.
Приказав Годадхору не двигаться с места, полицейский вышел и быстро вернулся.
— Ромеш-бабу не может прийти, — сообщил он.
— Штолько я жделал для Ромеша-бабу, а он даже выйти ко мне не может, — захныкал Годадхор.
Долго еще он то упрашивал полицейского, который продолжал крепко его держать, то угрожал, пока, наконец, не расплакался.
— Ну, как? — спросил дарога, подойдя к нему. — Будешь еще давать ложные показания?
— Нет, больше не буду.
— А с женщинами ссориться?
— И ж женщинами не буду шшоритшя.
— Ну, смотри. Пока же назначаю тебе такое наказание: целуй землю на протяжении трех локтей. А потом можешь идти.
Годадхор исполнил то, к чему был приговорен, и поспешил покинуть участок.
А в это время Промода изливала мужу свои обиды. Контора в тот день закрылась раньше обычного. Когда Шошибхушон вернулся домой, он застал жену еще не остывшей от гнева и начал ее расспрашивать о происшедшем. Промода не сказала, конечно, что первая стала задевать Шоролу и Шему. По ее словам получалось, что Шема во всем виновата. Да тут еще мать Промоды, улучив удобный момент, вставила несколько словечек. Шошибхушон пришел в бешенство. Но какой вред мог причинить Шеме его гнев? Он сам быстро понял, что не может избить ее и в суд подать тоже не может. «Лучше будет промолчать», — решил он.
ПРОВЕРКА СЧЕТОВ
Уже было сказано, что Шошибхушон обладал острым умом. Именно это качество способствовало его успеху. Когда-то он получал пять рупий в месяц, а теперь жалованье его доходило до пятидесяти. Над ним стоял один лишь управляющий, деван. Пронесся слух, что он долго не продержится. Заминдар был очень доволен способностями Шошибхушона, которые тот проявлял на службе. Деван считал, что если назначить Шошибхушона управляющим, то, пожалуй, можно будет спокойно оставлять на него все дела. Проверка счетов, например, — такое нудное дело. Засядешь за него — и тогда не то что о развлечениях, об отдыхе позабудешь. Ему было совершенно непонятно, каким образом и отец его, и деды умели справляться со всеми этими делами. Вряд ли было у них в то время больше трех служащих в конторе. Наверное, люди старых времен сами могли хорошо работать. Они не обладали столь утонченным умом. Так уж устроил всевышний: утонченность ума мешает человеку трудиться.
И удивительная вещь: чужому богатству люди завидуют, а уму и знаниям — никогда! Люди часто любят перебирать, у того, мол, земли больше, чем у меня, а у этого — денег. Но хоть бы один человек открыто позавидовал уму другого. Всякому понятно: есть у человека ум — будут у него и земли, и поместья, и богатство. И все же ни один не скажет, оглядываясь на другого: вот бы и мне такой ум!
Отцы и деды заминдара ели, верно, один раз в день и выглядели не очень-то солидно, — откуда было им раздобреть, — а они всего добились. Он же, последний их отпрыск, который ест три раза в день, кому к столу подают и мясо и рыбу, который не прочь приложиться «ради поддержания сил» к стопочке арака[41], разве может он сравниться с ними? Были ли они более ограниченны, чем он? Вряд ли. Не в этом дело. Наверное, у людей того времени терпения больше было. А ему далеко и до их терпения, и до их выносливости.
Зато у Шошибхушона есть все: он и умен, и силен, и терпелив, и умеет лестью обхаживать людей. Стоит ли поэтому удивляться, если он достиг, наконец, высокого поста!
Сейчас в подчинении у Шошибхушона восемь человек. Все они — люди честные, а Шошибхушон — честнее всех. Все счета прошли через его руки, в них уже не будет ни ошибок, ни упущений. И все расходы конторы производятся с его ведома.
Как-то раз Шошибхушон пришел к хозяину с кипой счетов.
— Вот, господин, отчет о расходах на храм Шивы и на богослужение, просмотрите его, — обратился он к хозяину.
У хозяина в это время сидели гости, и он спросил:
— Ты хорошо проверил? Ошибок не нашел?
— Ошибок я не обнаружил. На мой взгляд, все верно, до единой пайсы. Но пока вы сами не посмотрите, я не могу утверждать, что ошибок нет.
А заминдар был доволен, ведь Шошибхушон прямо признал, что в этих делах хозяин разбирается лучше, чем он сам. Но он верил Шошибхушону и потому сказал:
— Зачем мне смотреть? Ты проверил — и достаточно.
При этом разговоре присутствовал один из помощников Шошибхушона, с которым они вместе проверяли счета и которого он взял с собой, когда пошел к своему господину.
Услыхав такой ответ, оба они переглянулись. По губам помощника пробежала усмешка, но, кроме Шошибхушона, этого никто не заметил. Шошибхушон слегка нахмурил брови, как бы давая понять, что смех здесь неуместен. Помощник опустил глаза.
Один из друзей хозяина сказал ему по-английски:
— Кончайте с делами. Чего его держать?
Хозяин подумал и спросил:
— Есть что-нибудь еще?
— Нет, ваша милость. Пока, кажется, все, — ответил Шошибхушон. Но, продолжая листать бумаги, он все-таки добавил:
— Не лучше ли вам, ваша милость, посмотреть самому общий итог?
Увидев, что Шошибхушон снова перебирает счета, хозяин подумал, что это может надолго затянуться. А под тахтой стоит раскупоренная бутылка. Сколько вина испарится из нее за это время! И то, что в стакан налито, тоже пропадет. И он нетерпеливо сказал Шошибхушону:
— Ну, сколько там получилось?
— Смета была составлена на двадцать четыре тысячи, а истратили тридцать одну тысячу триста тринадцать рупий, — ответил Шошибхушон, и у него слегка дрогнули губы.
Хозяин был изумлен, но и виду не подал. Ему захотелось, чтоб его друзья знали, как он легко идет на такие крупные траты, и потому он промолчал. Один из гостей сказал ему опять по-английски:
— Расходы обычно превышают смету.
Хозяин — отчасти из тщеславия, отчасти успокоенный словами друга, — быстро взял у Шошибхушона документы и поставил свою подпись по-английски. Отчет был утвержден. Шошибхушон сразу же вернулся со счетами в контору.
Едва он ушел, из-под тахты извлекли бутылку и стаканы. Господа продолжали веселиться. Шошибхушон в конторе начал раздавать жалованье.
