Альфред Жарри - Любовь преходящая

Оживляясь:

Если старый ритм уничтожить, посыплются ли звезды вниз? Это не может меня не тревожить. Ведь мир держу я на своих плечах! Звезды? На плечах?[48] Как нескладно; даже рифмы несхожи! Постараемся не упустить ультрамарин! В глазах одна синева… мой взгляд устремлен в небеса. А трава поднимается по ногам как гребень и грива змеи порочной. Мне уже не до размеров точных какой-то там строки. Если я вообще не у дел, то к чему мне такие пустяки?!

Тишина это страшный грохот. Так падают звезды… да, я это прекрасно слышу… отчетливо! Я не отдал бы свое место даже за всю колокольную бронзу города Ис. Речь идет о том, чтобы встать на сторону мелочных мелочей, а сделать это — проще простого, но мы каждый день живем, совершенно об этом не задумываясь. Как мне — и только мне — известно, звезды падают ради смены поэтических ритмов, но я вовсе не собираюсь извещать об этом своих современников: пусть, под сенью моего спокойствия, они и далее пребывают в состоянии блаженного неведения. Зато, когда выйдет срок и это курьезное событие все же произойдет, я надеюсь получить большое удовольствие. Я даже рассчитываю стать главным распорядителем этого зрелища, так как сила моей прозорливости не уступает силе передаваемых ритмов. Главное, чтобы это мне не наскучило… И выпить негде! Ух, как холодно, ухают совы, и издали кажется, что некоторые деревья, как клоуны, ходят на руках — растопыренных корнях: мои глаза видят корни в земле так же хорошо, как и ветви в воздухе! Возможно, я серьезно болен!

…Ну и ну, с развлеченьями здесь плохо! Человек должен развлекаться по образу и подобию Творца. Бог сурово развлекается с тех пор, как он Бог, но долго развлекаться ему не придется, ибо теперь здесь нахожусь я… Чтобы свергнуть одного Бога, всегда найдется какой-нибудь другой Бог… так что никто никогда не знал и никогда не узнает, от чего отталкивается истинная ложь. С настоящей ложью — найдите мне хотя бы одну! — я переверну весь мир. Ой! Что-то капает! Дождь пошел. Нет! Это кровь! Кровь не обязательно красная; и если бы на протяжении веков женские менструации не ослепляли мужчин, было бы видно, что любая жидкость — кровь.

Единственное, что не кровь — это вино, потому что оно всегда красное… хотя, полагаю, что и его умудряются разбавлять. Как хочется выпить!

Он чихает.

Ну, вот! Простудился. Самое прискорбное — то, что мое чихание тут же вызовет падение звезд, в чем я, увы, уверен, но ни малейшего повода для гордости не нахожу. Над опасным горным ущельем достаточно всего лишь одного грубого окрика погонщика мулов, чтобы произошел обвал, который сметет целую деревню, расположенную на тысячу метров ниже. Маленькие обитатели земли, я весьма сожалею об этом чихании, но оно было занесено в книгу с первыми письменами еще до начала мирозданья. Ничего не могу поделать, и не испытывая к вам ни ненависти, ни — в еще меньшей степени — любви, я намерен наблюдать совершенно extra-dry[49] за вашим умиранием…

Он снова чихает.

Ляжем и вытянемся во всю длину. Звезды похожи на зеленые колючие плоды каштанов, их маленькие острые лучи вонзаются вам в глаза.

Я вéками буду моргать, и — естественней что может быть? — ресницами звезды давить.

Он засыпает.

Синие просторы.Голые просторы.Что за жирная луна, а сено пахнет хорошо!

ОНА (открывает дверь): А вот и я.

Слышно, как звонят колокола. Она стоит на пороге. Она голая. Вокруг ее худых бедер — пояс целомудрия, а треугольник ее лобка скрыт под серебряным треугольником с выступающими жемчужинами, которые испускают электрические лучи. Ее волосы — очень длинные, зеленые, поскольку из морских водорослей, и все еще липкие от рук утопших. Она слепа. На ее герметично закрытых, как и ее лоно, глазах сверкают золотые монокли, два золотых монокля вместо одного пенсне, совсем как автономно функционирующие глаза хамелеона. Ее рот сумрачно красен. Она выходит вперед, а за ней летят летучие мыши и совы с фосфоресцирующими лапами.

ОН (во сне): Дабы утолить жажду, мне потребуется яд гадюки, яд, который ангельские руки подлили в хиосское вино[50] с сильным привкусом ванили, настолько сильным, что простодушный даже не осознает до чего оно сладострастно.

ОНА: Я несу тебе молоко божественной кормилицы, о, юный прекрасный брюнет!

ОН: Ну уж нет! Знаем мы эти песни! «Поднимись ко мне, согрейся!» Довольно церемоний. На колени! На колени, ведьма! Перед тобой — не голь, а король, и тебе придется постараться, чтобы во мне меня разбудить…

ОНА: Я собираюсь тебя не будить, а за тобою бдеть. Я великая плакальщица.

ОН: Ты плачешь! Ты плачешь, пастушка[51]! Какое удачное кривляние! Ты могла бы открыть мне пораньше, причем не на миг… и дать мне какой-нибудь дождевик… или мою корону! Подаяние? Мзда? Никогда!

Хор Сов, как звон перьевых колокольчиков, в которых бьются лисьи хвосты.

ОН: Нет, я не боюсь этих почтенных тварей. Эдакий веер летучий, Чучело! Теперь заявлю уже я: уходи! Меня утомила твоя пышная лепота, звонкая красота! Хотя, с красотой тут… плача, не плача… Жалкая кляча!

ОНА (встает на колени):

Мертв король, и его участь,Милая Лолитка,Разделила я, не мучаясь:И порвалась шерстяная нитка!

ОН (виновато): Ах, виночерпий грустный… мою песню похитил искусно… А смерть вовсе не вечная… Это… лишь… плагиат, краса ты моя, беспечная…

Хор Летучих мышей, читанный и не услышанный, как неуверенность очевидная в танце слепого фигуриста.

Синие просторы.Голые просторы.Что за жирная луна, а сено пахнет хорошо!

X

В РАЮ ИЛИ ГОРНЫЙ СТАРЕЦ[52]

…Снег.

Мои струны тянутся к елям.

Пять схематических актов.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

АЛАОДИН, отцеубийца, горский шейх[54]

ЧИНГИСХАН, татарский князь[55]

МАРКО ПОЛО[56]

ПРИНЦЕССА БЕЛОР, дочь Священника Иоанна[57]

ХРИСТИАНСКИЙ АСТРОЛОГ

СКИФ АЛБЕН

АЛАУ[58], повелитель Леванта[59] и ЕГО ВАССАЛЫ

МАНТИХОРА[60]

Сцена у вершин Рифейских гор[61], перед замком Аламут[62], а в третьем акте, на равнине Тангут.

АКТ ПЕРВЫЙ

МАРКО ПОЛО и ЧИНГИСХАН перед замком Аламут.

МАРКО ПОЛО: Повелитель татар, вот та самая крепость и те самые две горы.

ЧИНГИСХАН: Мессерер Марк, осторожный латинянин, вы мне поклялись привезти масло лампады от иерусалимской гробницы[63] и вы нарушили клятву[64].

МАРКО ПОЛО: Повелитель Татар, я не мог отпроситься у преосвященного Папы, поскольку преосвященный Папа скончался[65], и мне пришлось ждать целых два года, пока не назначили нового Папу, а после этих двух лет, как предписывали ваши золотые скрижали, я вернулся в Клемейнфу[66]. Но поскольку масло лампады пить все равно нельзя, я добуду вам кое-что более ценное. Не случайно я вел вас через Рифейских гор ледники, мимо грифонов, хранящих карбункулы[67]: за вратами сей крепости, что меж двух гор, — райские кущи.

ЧИНГИСХАН: Немедля позвать войска и рай перевести в мое царство.

МАРКО ПОЛО: Крепость сия неприступна, а к раю это единственный путь. Нам надлежит смиренно стучать в ворота и положиться на прихоть ее властелина.

ЧИНГИСХАН: Мессерер Марк, не зря вас назвали еще и Полом[68]. Осторожный латинянин, я отпущу вас в Венецию с самыми большими золотыми скрижалями и четырнадцатью четырехмачтовыми кораблями. Стучите же в ворота замка.

АКТ II

СЦЕНА ПЕРВАЯ

ТЕ ЖЕ, АЛАОДИН в замке.

АЛАОДИН: Кто там стучит?

МАРКО ПОЛО и ЧИНГИСХАН: Марко Поло, благородный венецианец, и Чингисхан, повелитель татар.

АЛАОДИН: Что вы хотите?

МАРКО ПОЛО и ЧИНГИСХАН: Рай на земле, каким его получил Адам[69], и питье, что дарует глазам силу видеть, за неимением масла из иерусалимской лампады, которое Папа преосвященный не сумел нам вручить, поскольку преосвященный Папа скончался.