Ги Кар - Жрицы любви
Где найти хоть какой-нибудь якорь спасения, чтобы не погибнуть? Она так же беспомощна, так же спутана сетями, как и Сюзанна. Ни с кем не знакома, кроме месье Боба и своей «клиентуры». Нет и надежной подруги, которой можно довериться. Мало-помалу растерянность сменилась бесконечной усталостью. Она поняла, что неспособна что-либо предпринять.
И тут в глубине души вдруг зазвучал едва различимый внутренний голос: «Возьми себя в руки! Нет, ты не погибла окончательно. Ты искренне заблуждалась. Вся твоя вина в том, что главным для тебя было наслаждение. Еще можно изменить жизнь. Ведь существует же любовь, истинная любовь…» Слова звучали все отчетливее и ближе. Она узнала этот нежный голос, который так любила, — голос Элизабет…
Никогда еще с такой силой она не ощущала, сколь близка ей сестра, смиренная монахиня, прислуживающая нищим старикам. Смутная мысль обретала все более зримые очертания — и вдруг пришло прозрение. Агнесса почувствовала себя уверенней: ведь есть сестра. Элизабет — тайна, принадлежащая только ей. Боб не смог проникнуть в нее и никогда не проникнет. Завтра же надо отправиться на авеню-дю-Мэн, вновь окунуться в тишину этого мирного убежища и обрести там душевный покой. Но на этот раз необходимо большее — признаться во всем, рассказать Элизабет. Только тогда она почувствует себя свободной. Лишь сестра способна помочь ей вырваться из когтей дьявола.
Агнесса не ложилась спать, она не смогла бы уснуть, обуреваемая множеством мыслей — то безнадежных, то обнадеживающих. Вновь и вновь ее воспаленное воображение перебирало тысячи различных планов и решений. Когда в лучах восходящего солнца засветились макушки деревьев Булонского леса, она была в полубеспамятстве. Надежда на скорую встречу с Элизабет помогла преодолеть оцепенение. Она подошла к туалетному столику и попыталась хоть как-то загримировать следы бессонной ночи.
В семь часов утра она вышла из квартиры, куда месье Боб так и не возвратился. А четверть часа спустя такси подвезло ее к дому престарелых на авеню-дю-Мэн.
Так она и сидела в церкви, обдумывая признания Сюзанны. Та открыла перед ней изнанку событий, но и лицевая сторона стала для Агнессы не менее отвратительна. Боб, Сюзанна, Агнесса — все они казались сторонами сатанинского треугольника, рожденного ее воображением. Где бы найти четвертую сторону, пусть даже символическую, которая несла бы в себе какую-то надежду, уравновесила силы зла добром? И эта четвертая сторона реально существует, это Элизабет!
Куда ж она ушла? Неужели каждое утро надо так долго возиться со стариками? Разве Элизабет не понимает, что только ее присутствие успокоит сестру?
И вдруг молодая женщина, чей взгляд тоскливо блуждал по стенам часовни, почувствовала озарение. Как она раньше не поняла? Ведь Элизабет все время находилась рядом, не оставляя ее ни на минуту. Образ Сестры-Покровительницы заполнял всю церковь, он сиял на каждом витраже. И дело тут вовсе не в лице, оно могло быть чьим угодно, могло принадлежать и Элизабет, и любой из ее сестер по вере.
На красочных виражах, наивностью своею напоминавших статую святого Иосифа, было изображено житие Сестры-Покровительницы. На одном послушницы в своей последней мирской одежде, в которой они поступили в главный монастырь святого Иосифа, сидели в шарабане, который, миновав городок Сен-Пери, вез их прямо к порталу. На другом они входили в гигантский центральный двор монастыря. Главный монастырь — Материнская Обитель — так и казался воплощением идеи «спасительной обители» и «материнства». Его серые гранитные стены, простые и торжественные, но не мрачные, выглядели гостеприимно, а два широко раскинувшихся крыла походили на руки, готовые заключить новоприбывших в свои объятия. Не она ли, великая Мать, блюла неприкосновенность устава и очага, вокруг которого, начиная с 1 апреля 1856 года, одно поколение монашек сменяло другое, в то время как обитель по-прежнему оставалась достойной окружающего ее мира. Материнская Обитель не замкнулась в себе, она осталась открытой для мира, и нити, исходящие от нее, тянулись в бесконечную даль, уходили за горизонт, а там появлялись бесчисленные «дочерние» обители, не терявшие с нею связей ради служения вселенской любви и милосердию.
На следующем витраже была представлена процессия послушниц, идущих парами, взявшись за руки, по длинному монастырскому коридору, единственным украшением которого служила выведенная черными буквами надпись: «Блаженны живущие в твоей обители, Господь! Они прославят тебя в веках…»
Далее следовал ряд изображений со сценками из жизни сестер, где неизменно чередовались молитвы, ученичество и ручной труд — занятия, сопутствующие приобщению послушниц к распорядку Материнской Обители. Вот они учатся переплетать книги, работать на вязальной машине, ремонтировать электроутюг, выполнять секретарские обязанности. Ведь все общины нуждаются в четко организованной системе учета и секретаршах, способных вести дело каждого старика или старухи!
На этих ярко раскрашенных стеклах, освещенных дневным светом, представали все повседневные заботы, из которых складывается день послушницы, начиная с пробуждения и кончая вечерней молитвой.
Дальше был изображен канун пострижения, когда сестры-покровительницы разных национальностей готовятся к встрече с Господом. Четыре последних витража иллюстрировали четыре этапа из жизни сестер: пострижение, после которого надевают ослепительно белое облачение; отъезд в дома престарелых, разбросанные по всему свету; исполнение сестрой-покровительницей своего предназначения в окружении стариков, из которых отныне состоит вся ее семья; и, наконец, кладбище для бедных с одинаковыми могилами, где покоятся и сестры, и старики. В глубине кладбища возвышается массивная статуя Христа, оберегающего вечный сон монахинь, чьи жизни были отданы Господу и ближним.
Для Элизабет этот цикл самопожертвования и самоотречения уже частично остался позади. Она пройдет его до конца, до последнего успокоения. Ее-то Агнесса и видела сейчас на каждом витраже, освещенном солнечными лучами. Поэтому она не удивилась, услышав голос сестры, освободившейся, наконец, от работы:
— Пойдем.
Когда они вышли из часовни, Элизабет спросила:
— Ну, а теперь ты сможешь рассказать мне все?
— Прости, не смогу.
Светлые глаза монахини не выразили упрека. Да и что они могли выразить, кроме всепрощения?
Агнесса не смогла выдержать этого взгляда, в котором читались лишь любовь и снисхождение, она отвернулась и побежала к выходу.
Элизабет крикнула ей вслед:
— Впервые ты не попрощалась со мной. Неужели не скажешь мне «до свидания» или лучше «до скорой встречи»?
Агнесса остановилась, обернулась к сестре, неподвижно стоящей на пороге часовни, и повторила:
— До скорой встречи…
И внезапно добавила:
— Забыла сказать тебе, у меня изменился адрес.
— Неужели? — обрадовалась Элизабет. — Ты больше не живешь в мансарде, которая казалась мне такой романтичной?
— Нет. Сейчас я живу возле Булонского леса.
— Вот, наверное, приятное место. Эта квартира больше, чем та, что на бульваре Курсель?
— Гораздо больше.
— А она не слишком дорогая?
— Нет.
— Я очень рада за тебя…
Но Агнесса заторопилась. Когда ворота закрылись и она оказалась на улице, две слезинки покатились по щекам монахини. Она долго стояла неподвижно, а затем вернулась в часовню, где преклонила колени для короткой молитвы на том же самом месте, где только что была Агнесса.
— Защити ее, Господи! Как я боюсь за нее. По Твоей воле мы очень похожи друг на друга. Знаю, что Ты позволил ей подвергнуться соблазнам, которым я, наверное, не смогла бы противостоять, потому что ее душа лучше моей. Спасибо, Господи, что Ты избавил меня от мирских опасностей… Но сделай так, чтобы душа Агнессы была достаточно сильна, чтобы сохранить чистоту…
Возвращаясь на улицу Фезандери, Агнесса упрекала себя за малодушие. Но как рассказать благодетельнице бедных о том, что вот уже три года она лишь потому скрывает от нее правду, что стала рабой своей плоти?
Лучше всего покончить с собой и унести в могилу душившую ее тайну, от которой иначе не избавиться. Не это ли разумный выход из положения? Но прежде чем исчезнуть, не обязана ли она исполнить свой долг — убить подлеца, заставившего ее пасть так низко? Необходимо любой ценой положить конец его злодеяниям. Мысли об убийстве и самоубийстве впервые пришли в голову отчаявшейся женщине. Но, вспомнив о святом месте, где все подчинено лишь любви к ближнему, она постаралась забыть об этом.
Когда Агнесса вернулась домой, месье Боб встретил ее очень холодно:
— Вижу, тебе тоже захотелось прогуляться?
— Но я же не в тюрьме?
— Ты свободна, малышка! Свободна, как ветер…
