Марк Криницкий - Женщина в лиловом
Колышко чувствовал себя довольным и веселым. В конце концов на Веру Николаевну многие наговаривают. Ей в жизни сильно не повезло. Она не умеет устраиваться, как другие.
В ней много детской беспомощности. Он вспомнил ее странную биографию. Другая бы на ее месте давно угомонилась. Но ей, действительно, служил какой-то из семи бесов.
На станции Раздельной их дожидалась парная коляска и двухместный шарабан.
— Господи Иисусе! — сказала Madame Биорг, войдя последней в экипаж и нагибая кузов в свою сторону. — Как ты думаешь, Никита, мы доедем?
— Отчего не доехать? — сказал обидчиво Никита, с густыми рыжими усами и длинным красным носом.
Колышко слегка покоробило, что Вере Николаевне пришлось занять переднее сиденье. Зато Сусанночка чувствовала себя великолепно, гордо восседая рядом с мадам Биорг. У обоих шляпы были украшены лиловым. Волна сезона только сейчас докатилась до них, но она уже прошла дальше, и это выгодно оттенялось на свежем туалете Веры Николаевны. Он поймал ее умоляющий взгляд и в первый раз за эту поездку ощутил беспокойство. Или, может быть, это было влияние деревенского простора?
Горячие заводские лошади подхватили, и шарабан, отставая, покатил следом за коляской.
Езды было всего пять верст. Колышко припоминал красивую овражистую местность, обильно поросшую ельником и сосною. Кое-где в лощинах еще лежали оттаявшие, точно обсосанные, полоски снега.
Передний экипаж уехал вперед почти на целую версту. Биорг старался не утомлять небольшой сытой лошадки, которая трусила полегоньку. Он посвящал Колышко в свои строительные планы, пользуясь случаем получить от него практические советы. У него была мысль освободить один участок под постройку недорогих дач.
— Отчего они остановились? — перебил он сам себя, всматриваясь остро прищуренным хозяйским взглядом в остановившийся при въезде в березовую аллею экипаж с дамами. Колышко видел только лиловые пятна дамских шляп. Экипаж двинулся опять. Лицо Биорга внезапно покраснело. Он ударил по лошади.
— Это безобразие, — сказал он.
Он покачал головою.
— Они оставили ее на дороге.
Колышко вгляделся и увидел серую фигурку, униженно стоявшую у березки. Он ощутил негодование и боль. Биорг понукал лошадь. Тарантас зарывался колесами в липкую грязь, попадая в рытвины и подскакивая. Колышко понял, что между дамами что-то произошло.
Вера Николаевна шла к ним навстречу, легко перепрыгивая через лужицы. Она смеялась.
— Оказалось, действительно, рессоры меня не выдержали.
— Но почему, почему? — свирепо хрипел Биорг. — Это же есть безобразие!
Лошадь тяжело дышала. Колышко соскочил, чтобы предложить Вере Николаевне свое место.
— Ну да, — сказала она, — я напросилась в эту поездку сама и должна одна нести все последствия.
Она умоляла глазами Колышко о прощении.
— Садитесь же, — строго сказал Биорг.
— А как же Нил Григорьевич?
— О, обо мне не беспокойтесь.
— Я хочу с вами вместе пешком. Тут превосходная боковая тропинка.
— Садитесь, — свирепо приказывал Биорг, — а за ним я вышлю лошадь.
— Но если я хочу пройтись пешком?
Он молча тронул вожжами лошадь и покатил.
— Чего он сердится? — недоумевала Вера Николаевна. — Вы смотрите, какие чудные березки. Я доставила вам этим неприятность? Вы опять будете на меня сердиться. Ваша невеста так ревнива.
Она смеялась, по-своему вздрагивая плечами. Вероятно, ее смешил его растерянный вид. Больше всего его возмущало, что передний экипаж не подождал, пока они с Биоргом подъехали на шарабане.
— Я же придумала это сама, — оправдывалась она. — По правде говоря, доставила этим удовольствие Сусанне Ивановне. Почему должна выйти она, а не я? Мы обе моложе госпожи Биорг. Они поехали вперед поскорее, чтобы освободить экипаж. Это все так просто. Никогда не следует делать из водевиля трагедии.
Они шли, скользя по глинистой тропинке, поминутно боясь сорваться в канаву с весенней водой.
— Кажется, мы не туда зашли, — сказала она, насмешливо поблескивая глазами.
Он поддерживал ее под руку, в первый раз чувствуя в своей власти ее маленькое и легкое тело.
«Но она сама добивается этого», — подумал он с раздражением.
Вид прошлогодней, желтой, обтаявшей травы всегда наполнял его острым весенним волнением. Сейчас он упивался и тишиной безлюдья, и сознанием отсутствия забот, и чисто мальчишеским чувством безнаказанности, так как был наедине с влюбленной в него женщиной, которая нравилась и ему.
Сусанночка явно прогадала. Она теперь дожидается его у ворот экономии, сердясь, что они так долго идут. Что делать? Еще раз она наказана за собственный дурной характер. Он скользнул взглядом по серой маленькой шляпке и доверчиво прижимавшемуся тонкому плечу. Если захочет, он может поднять эту миниатюрную женщину на руки и попробовать, сколько в ней весу. Предлогов для этого более, чем достаточно.
— Правда, это интересно?
Ее голос звучал свободнее и звонче на открытом воздухе. Она была новая и совсем не похожая сама на себя.
«В этом не будет большой беды», — решил он и вдруг поднял ее от земли, собираясь шагнуть через канаву.
Он поднял ее выше, чем было нужно, радуясь и приливу воздуха в грудь, и тому, как забавно мелькнули ее зашнурованные белые ботинки в воздухе. А! Она в ажурных чулках. Сусанночка, наверное, в высоких гамашах. Можно ли быть такой легкомысленной?
Ее лицо сделалось смешно испуганным.
— Что вы со мной хотите делать?
Он осторожно перешагнул через канаву, но не выпускал ее из объятий.
— Я ищу сухого места, чтобы поставить вас.
Это был, конечно, вздор. Ему просто не хотелось опустить ее на землю. Хотелось не то ее мучить, не то целовать. Она полузакрыла глаза. Он мог бы ее свободно пронести до самого имения.
— Милый, я вас люблю, — вдруг шепнула она и сжалась, прикусив губы.
Он старался что-нибудь прочитать в ее лице. Но оно было только бледно.
В узком, косом разрезе глаз смеялись быстро передвигающиеся зрачки.
— Пустите меня, — попросила она слабо.
Глаза просительно раскрылись на него. Но он продолжал ее нести, удивляясь легкости и гибкости ее тела. Вероятно, это был бред. Теперь ему определенно хотелось ее мучить, пользуясь ее беззащитностью и своей властью. Он приблизил ее губы к своим и, стоя под деревом, долго испытывал бешеное головокружение поцелуя.
— Вы этого хотели, — говорил он в промежутках, ощущая все ее тело, сейчас беспомощное и покорное.
Она смеялась и плакала.
— Да, я этого хотела. Разве я смела на это надеяться, тем более сегодня? О! Я вас люблю.
— За что?
— О! Я вас люблю.
Она вытягивала руки и тонкими пальцами чего-то искала у его ворота, проводила ему по лицу, оставляя влажный ароматный след.
— О! Я вас люблю. Не отталкивайте меня. Не бойтесь ни трагедий, ни слез. Я сумею сделать, что моя любовь к вам будет легка, как дуновение ветерка. Вы не узнаете ни драм, ни истерик. Я хочу молиться на вас только издали. Я не хочу покушаться на вашу свободу. Вы можете жениться или идти к той или другой женщине. Какое мне дело? Ведь я вас люблю. Разве может кто-нибудь отнять вас у меня? Мою любовь от вас?!
Закрывая глаза, она точно уходила своим чувством вглубь себя. То, что она говорила, не было пустой фразой. Любовь была для нее сложным и душевно ответственным событием.
Он припоминал все их встречи. Она точно нащупывала трудный и дальний путь. Если что его раздражало, то это — исключительно случайность и внезапность ее увлечения.
— О, простите! — говорила она, точно угадывая его мысли. — Я виновата во всем одна. Но разве я понимала и понимаю, что вы сделали со мной? Вы овладели мною, как только увидели меня. Я поняла, что существую только для вас, чтобы изредка видеть вас и иногда, если можно, целовать ваши руки… как тогда! Я безумна и я смешна, но я знаю, что существую только для вас. Вы можете меня унизить, бросить, убить, все, что хотите, сделать со мной, — я ваша раба.
Он никогда еще не слышал таких слов и не видел такого стихийно-властного порыва. Даже если бы он ее не любил, он не мог бы пройти мимо такой любви. Но ведь он же ее любил с того самого момента, как она пришла к нему в кабинет. Любил странно, с мучительным недоверием, оскорбляясь чем-то в ней сам и оскорбляя, в свою очередь, ее. Это он понимал только сейчас, боясь выпустить ее из рук. И у него уже больше не было смущения перед нею. Она была как маленький заблудившийся ребенок, которого он нес на руках. Сколько возмутительного рассказывали ему о ней. Но он, глядя сейчас в ее лицо и доверчиво раскрытые пушистые ресницы глаз, понимал, что это — ложь. То есть за внешними фактами прячется большой, страдальческий и особенный смысл. Явилось желание ее защищать.
— Я боюсь, что вы разочаруетесь во мне, — сказал он. — Я — простой мужик из Нормандии.
