Виктория Токарева - Я есть, Ты есть, Он есть

Проснулись одновременно.

- Сколько времени? - испуганно спросил Елисеев.

Лена подняла руку к глазам.

- Час, - сказала она с удивлением, Они спали всего два часа, а казалось - сутки.

- Я хочу тебя раздеть, - сознался Елисеев. - Но боюсь напрягаться. У меня голова заболит. Разденься сама.

- Зачем я тебе? - спокойно спросила Лена-- Я старая и некрасивая. Есть молодые и красивые.

- Некрасивых женщин не бывает, - возразил Елисеев.

- А старые бывают.

- Желтый лист красивее зеленого. Я люблю осень. И в природе, и в людях.., Лена представила себе желто-багряный-дубовый лист и подумала: он действительно красивее зеленого. Во всяком случае - не хуже. Он - тоже лист.

- А еще я люблю старые рубашки, - говорил Елисеев. - Я их ношу по пять и по десять лет. И особенно хороши они бывают на грани: еще держатся, но завтра уже треснут. Расползутся.

- А почему мы шепчем? - спросила Лена.

Она вдруг заметила, что они разговаривают шепотом.

- Это близость...

Последние слова он произнес, лежа на ней. Как-то так получилось, что в процессе обсуждения он обнял и вытянулся на ней, и она услышала его тяжесть и тепло...

И подумала: неужели ЭТО еще есть в природе?

Его лицо было над ее лицом. Лене показалось: ом смеется, обнажая свои чистые, влажные, крупные зубы.

А потом поняла: он скалится. Как зверь. Или как дьявол.

А может, из него выглядывал зверь или дьявол.

Потом они лежали без сил. И он спросил так же, без сил:

- Ты меня любишь?

Лена произносила слова любви два раза в жизни. Один раз в семидесятом году, когда они с Андреем возвращались со съемки. Он отпустил такси, и они шли пешком по глубокому снегу. Она только получила квартиру в новостройке, и там лежали снега, как в тундре. И они шли. А потом остановились. И тогда она сказала первый раз в жизни. А второй раз - у гроба.

Когда прощалась и договаривалась о скорой встрече.

Оказаться в постели с первым встречным - это еще не предательство. В постели можно оказаться при определенных обстоятельствах. Но вот слова это совсем другое.

- Ты меня любишь? - настаивал Елисеев. Ему непременно было нужно, чтобы его любили.

- Зачем тебе это? - с досадой спросила Лена.

- Как это зачем? Мы же не собаки...

- А почему бы не собаки. Собаки - тоже вполне люди.

Он включился в игру и стал по-собачьи вдыхать ее тело.

- Ничем не пахнешь, - заключил он.

- Это плохо?

- Плохо. У самки должен быть запах.

- По-моему, не должен.

- Ты ничего не понимаешь.

А потом началось такое, что лучше не вспоминать.

Когда Лена вспоминала этот час своей жизни - от половины второго до половины третьего, - то бледнела от волнения и останавливалась.

Королевич Елисей мог разбудить не только спящую, но и мертвую царевну.

Лена была развратна только в своем воображении. Все ее эротические сюжеты были загнаны далеко в подсознание. О них никто не знал. И даже не догадывался. Глядя на замкнутую, аскетичную Лену Новожилову, было вообще трудно себе представить, что у нее есть ЭТО место. А тем более подсознание с эротическими сюжетами. Но Елисей весело взломал подсознание и выманил на волю.

Вытащил на белый свет. И оказалось, что ТАКОЙ Лена себя не знала. Не знала, и все.

Она поднялась и босиком пошла в ванную. Включила душ и стояла, подняв лицо к воде. Вода смывала грех.

Елисеев вошел следом, красивый человеческий зверь.

- Иди к себе, - попросила Лена. - Я хочу остаться одна.

- Ты этого не хочешь. - Он вошел под душ, и они стояли, как под дождем.

- Как странно, - сказала Лена.

- Не бойся, - успокоил Елисей. - Так хочет Бог.

- Откуда ты знаешь?

- Если бы Бог не хотел, он не сделал бы мне эту штучку. А тебе эту. А так он специально сделал их друг для друга. Специально старался.

Напротив ванной висело запотевшее зеркало. И в нем, как в тумане, отражался Елисеев. Лена увидела, какая красивая у него пластика и как красивы люди в нежности и близости. Как танец, поставленный гениальным хореографом. Может, так действительно хочет Бог.

- Я люблю тебя... - выдохнул Елисеев.

И Лена догадалась: для нее слова любви - это таинственный шифр судьбы. А для него - часть танца. Как кастаньеты для испанца.

***

В три часа они оделись и пошли в буфет. В буфете по-прежнему сидели люди из киногруппы. Было впечатление, что они не уходили.

Лена подозревала, что у них с Елисеевым все написано на лице. Поэтому надела на лицо независимое выражение и встала в очередь, пропустив между ним и собой два человека. Потом взяла свои сосиски и ушла за другой столик. Он сел возле окна. Она - возле, стены. Ничего общего. Чужие люди.

Елисеев включился в какой-то разговор, поводил рукой со сломанным пальцем. Поднимал рюмку. Выпивал.

Иногда он замолкал, оборачивался и смотрел на нее подслеповато-беспомощно. И тогда она догадывалась, что он видит не эту комнату, а другую, не буфет, а их номер. Их шепот. Их адскую игру. Он улыбался - не улыбался;

Скалился. И тогда все в ней куда-то проваливалось, как в скоростном лифте.

А вокруг сидели люди. Работала буфетчица. Никто ничего не замечал. Никто ни о чем не догадывался. А если бы и догадались... Люди равнодушны к чужой смерти и чужой любви. Известие о гибели Андрея обжигало.

Каждый вскрикивал: "А-а-а..." Но уже через полчаса переключался на другое. Невозможно соболезновать долго.

Если бы сейчас обнаружилась их связь с Елисеевым, реакция была бы ожоговой: "Так скоро? - вскрикнули бы все. - Уже?.." И каждый вздохнул бы про себя: "Вот она, великая любовь..." А потом пошли бы в туалет пописать. И уже, надевая трусы, забыли бы о чужой страсти.

Люди равнодушны, как природа.

***

Съемка шла в доме-музее, где действительно сто лет назад проживала семья декабриста. Стояла их мебель. На стенах висели миниатюры. В книжном шкафу стояли их книги. Было понятно, о чем они думали. Царь не хотел унизить ссыльного. Он хотел его отодвинуть с глаз долой.

Ленин в Шушенском тоже жил неплохо, питался бараниной. Наденька и ее мамаша создавали семейный уют, условия для умственной работы. Николай II поступал так же, как его дед. А то, что придумали последующие правители Ленин, Сталин и Гитлер, - могло родиться только в криминальных мозгах.

Елисеев работал, щелкал беспрестанно тридцать, сорок кадров на одном и том же плане. Он знал, что лицо не стоит. Меняет выражение каждую секунду. И жизнь тоже не стоит. И меняется каждую секунду.

Княгиня Волконская была одета и причесана. Лена накладывала тон на юное личико. Именно личико, а не лицо. В нем чего-то не хватало. Наполненности. Как хрустальная рюмка без вина.

"Интересно, - подумала вдруг Лена, - а у княгини с Волконским было так же, как у нас с Елисеевым? Или тогда это было не принято? Тогда женщина ложилась с мужчиной, чтобы зачать дитя. И это все. О Боже, о чем я думаю? пугалась Лена. - Совсем с ума сошла. Русские аристократы верили в Бога. И вера диктовала их поступки. И весь рисунок жизни. В этом дело..."

Начались съемки. Героиня произносила слова и двигалась с большим достоинством. Грудь у нее была высокая, мраморная. Лицо тоже мраморное. Ничего не выражало, кроме юности. Все есть: глаза, нос, рот. Но чего-то нет, и никаким гримом это не нарисуешь.

Подошла режиссер Нора Бабаян, сказала упавшим голосом:

- Пэтэушница с фабрики "Красная Роза".

"Ее бы Елисею в руки на пару часов", - подумала Лена. А вслух сказала:

- Все на месте.

- Да? - с надеждой прислушалась Нора.

- На сто процентов, - убежденно соврала Лена. - Даже на сто один.

Другой ответ был бы подлостью. Нельзя бить по ногам, когда уже ничего невозможно изменить. Нельзя бить по ногам, потому что надо продолжать путь. Идти. И дойти.

Приблизился Елисеев и наставил свой "Никон". Притулился.

Комнаты в доме переходили одна в другую. Кажется, это называется анфилада. Сквозняк гулял по ногам. Лена озябла и сморщилась. Так, сморщившись, смотрела в объектив. Ей не хотелось быть красивой, не хотелось нравиться. Какая есть, такая и есть.

Елисеев щелкал, щелкал, как строчил из пулемета. А она принимала в себя его пули, и опрокидывалась, и умирала - какая есть. При этом сидела прямо и смотрела на Елисеева. И не могла насмотреться.

"Фу, черт, - подумала, когда он отошел. - Неужели влюбилась? Этого только не хватало". Но именно этого только и не хватало. Не хватало. Этого. Только. Слишком долго стояло в ней отсутствие жизни. Отсутствие всего.

Вакуум.

И при этом она любила Андрея. Он не был мертвый.

Он был НЕ ЗДЕСЬ. Но он был. И было место возле него на кладбище. С Андреем у нее - вечность. А с Елисеевым - все земное, живое и временное.

Съемки окончились в десять вечера.

Подошел автобус, чтобы отвезти группу в гостиницу.

Стоял автобус для группы и черная "Волга" для режиссера.

- Садись в машину, - предложила Нора.

Лена машинально опустилась на заднее сиденье. Рядом с ней сел оператор Володя. Впереди - Нора. Машина тронулась.