Майкл Скотт - Китайская невеста
Ворота в дальнем конце двора распахнулись, и спазмы страха пронзили все тело накрашенного и нелепо разряженного человека при виде двух огромных слонов маркиза, вошедших в замкнутый каменный мешок внутреннего двора. Тяжело ступая, слоны двинулись в направлении Уокера и остановились в нескольких шагах, внимательно изучая его. Он ничего не знал об этих животных и их повадках и чувствовал себя абсолютно беспомощным, стоя подле возвышавшихся, подобно башням, гигантов. Затем самец белого цвета поднял вверх хобот и громко протрубил.
Мгновенно появился дрессировщик, позвал животных, и слоны послушно покинули двор.
Через несколько минут вернулись наложницы и увели узника обратно в его комнату, где перед тем, как накормить традиционным ужином, надели стальной ошейник, раздели и соскоблили косметику.
Когда, как обычно, они безмолвно начали покидать комнату, одна из наложниц — португалка — на мгновение задержалась, и Уокер услышал как она проговорила на ломаном английском:
— Скоро ты станешь невестой Сиросо, — промолвила она и исчезла до того, как он успел задать вопрос. В последующие дни, когда он пытался заговорить с ней, она лишь смотрела на него, ничего не понимая. Из этого Уокер сделал вывод, что ее научили лишь одной английской фразе, а изъясняться на этом языке она не могла.
Озадаченный необычным положением, пытаясь уловить изменения в распорядке своего нового образа жизни, Уокер никак не мог найти удовлетворительного объяснения. Красный цвет, как он знал, был цветом одежд, в которые по традиции в Китае облачали невесту, однако он не мог вспомнить никого по имени Сиросо. Он начал подозревать, что дон Мануэль собирался кастрировать его, и мысль об этом неотступно преследовала его днем и ночью.
Вне всякого сомнения Уокер осознавал собственную беспомощность, невозможность избежать наказания, которое маркиз де Брага пожелал бы наложить на него. Он не пытался обманывать ни дона Мануэля, ни Оуэна Брюса, но те не верили ни единому его слову и могли поступать с ним, как им заблагорассудится. Совершенно не было возможности апеллировать к правосудию или же просить о снисхождении, как не было возможности избежать ожидавшей его судьбы.
Однажды, примерно неделю спустя после того, как его впервые оставили наедине со слонами во внутреннем дворе, Уокер почувствовал, что приближается развязка. Наложницы вымыли его в сильно пахнущей воде, затем тщательно выбрили все тело. Одни красили ему ногти ярко-красным лаком, в то время как другие подводили глаза, накладывали черную тушь на ресницы, красили губы и щеки в ярко-красные тона.
Некоторые сдержанно улыбались, другие прыскали от смеха, когда надели на него красное сетчатое платье, настолько облегающее фигуру, что было ясно, что его сшили специально для него. Лишь разрезы на боку длинной юбки позволяли кое-как двигаться. Девушки надели ему на ноги красные деревянные туфли на высокой платформе. По непонятной причине вся группа сконцентрировала все внимание на его голове, которую они сперва полили жидкостью, пахнущей столь сильно, что терпкий запах наполнил комнату. Они пробовали сначала одну, потом другую прически, пока не достигли согласия, и наконец прикрепили к волосам букетик ярко-красных цветов. Нацепив на него тяжелые перстни из серебра и золота, повесив массивные браслеты на запястья, девушки подвели его к зеркалу.
Увидев карикатуру на самого себя, Уокер поморщился.
К этому времени он стал настолько послушным, что его тюремщицы решили обойтись без ошейника, и когда они поманили его за собой, он послушно двинулся за ними во внутренний двор. В центре открытого пространства в землю были врыты несколько столбов. Наложницы поставили Уокера между ними. Затем на руках подняли его в воздух и распластали на земле, привязав кожаные ремни одним концом к щиколоткам и запястьям, а другим — к столбам. Уокер почувствовал, что в таком положении он не способен пошевелиться даже на дюйм. Одна наложница разгладила и поправила на нем юбку, две другие приблизились, держа в руках куб из тяжелого и прочного дерева, окрашенного в ярко-красный цвет. Ему приподняли голову и положили ее поверх куба так, что она оказалась на высоте около двенадцати дюймов от земли.
Затем наложница-португалка, говорившая по-английски, встала перед узником так, чтобы он мог ее видеть.
— Нужно, — сказала она, — чтобы невеста Сиросо отдала поклон кэтоу своему жениху.
Другие наложницы отошли к дальнему концу двора и вошли во дворец.
Через несколько мгновений на втором этаже распахнулись створки балконной двери, выходившей прямо во двор. Повернув голову на бок, Брэкфорд Уокер увидел дона Мануэла Себастьяна, маркиза де Брага, генерал-губернатора королевской португальской колонии, который восседал в кресле с высокой спинкой. Наложницы окружали его плотным кольцом, и хотя некоторые из них посмеивались, большинство приняло торжественный вид.
Инстинкт подсказывал несчастному узнику, что пришел момент узнать ответ на шараду, главным действующим лицом которой он оказался.
Ворота на дальнем конце двора распахнулись, и белый слон медленно вошел в замкнутое пространство двора.
Уокер отчетливо расслышал раздраженный голос дона Мануэля, который произнес:
— Сиросо, можешь приветствовать свою невесту.
Слон гулко затопал ногами и начал медленно приближаться.
Растущий безотчетный страх охватил Уокера, он отчаянно пытался освободиться от пут.
Наложницы смолкли. То, что поначалу казалось им безобидной игрой, близилось к развязке, и одна из них, предчувствуя то, что должно было вот-вот произойти, заплакала.
Маркиз де Брага подался вперед, чтобы лучше рассмотреть спектакль. На его губах играла едва уловимая улыбка; не глядя, он ласкал ближайших к нему девушек.
Ни один звук, кроме тяжелых шагов слона, не нарушал тишину. Слон остановился прямо перед странной, распростертой на земле фигурой и, подняв хобот, затрубил.
— Нет, ради Бога! — хрипло вскричал Уокер.
Голос дона Мануэля прозвучал холодно:
— Сиросо, — крикнул он, — можешь взять свою невесту!
Слон, приподнял свою огромную ногу над головой жертвы, затем некоторое время стоял нерешительно, пока не почуял резкий запах жидкости, которой были обильно смочены длинные волосы Уокера. Этот запах служил последним сигналом, которого ждало чудовище. Слон начал давить ногой.
Давление на голову стало невыносимым. Дикий вопль, изданный Уокером, несколько раз отразился от стен двора. Этот звук был последним, изданным им звуком.
Нога слона размозжила череп человека с такой же легкостью, как человек давит пяткой птичье яйцо.
Неслучайно красная кровь жертвы сливалась с цветом его странного одеяния и выкрашенного куска дерева.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Как-то днем пришло тревожное письмо Молинды, в котором она извещала Чарльза Бойнтона о своем неудачном размещении займа, а вскоре после него в Лондон пришло более обстоятельное послание, написанное Джонатаном накануне его отъезда на Восток. Ужасно расстроенный новостями, Чарльз взял оба письма и направился с ними в кабинет отца, расположенный на верхнем этаже здания штаб-квартиры компании, окна которого выходили на верфь и Темзу.
Алан надел очки, медленно прочел оба послания, бросил письма перед собой на стол и вздохнул.
— Знал, что мы совершаем ошибку, выкупая за наличные паи других владельцев акций, — сказал он. — Но что сделано, то сделано. Уже не поправить.
— Действительно финансовый кризис настолько очевиден, как на это указывает Джонни?
— Может быть, так, а может быть, гораздо хуже. По крайней мере так видно с нашей стороны. Меня не удивит, если ежемесячный отчет Джеримайи окажется еще неутешительнее. Потеря четверти миллионов долларов наличными с ничтожной надеждой получить эти деньги обратно, произошла в самое неподходящее время. В Соединенных Штатах строятся четыре клипера, а здесь мы строим две шхуны, но до следующего года мы не получим ни за одно из этих судов ни пол-пени. А благодаря продолжающемуся расширению наших операций, особенно на Востоке, наши текущие расходы очень велики.
— Что мы можем предпринять? — спросил Чарльз.
Алан снял очки, положил их на стол и потер глаза.
— Я никогда не видел ни одной джонки, которые ходят в Вампу и в Гонконге под нашим флагом. Однако исходя из предположения, что они в полном порядке, полагаю, мы смогли бы получить за них приличную цену, если решили бы продать их.
— Джонни не пойдет на это. Эти джонки составляют часть состояния, унаследованного Лайцзе-лу после смерти ее отца, и Джонни только управляет ими от ее имени в пользу ее наследников. Он ужаснется от мысли пожертвовать ими, ради того чтобы увеличить наличность.
— Есть альтернатива, — вкрадчиво проговорил отец, — выйти на рынок торговли опиумом, пока ей не положили конец. Американцы идут впереди по пути объявления незаконной торговли наркотиками, а королева Виктория и принц Альберт настолько откровенно высказывают свое отношение, что, как мне кажется, мы вскоре последуем за американцами. Даже Джеримайя считает разумным именно сейчас заняться торговлей опиумом.
