Катя Ткаченко - Любовь для начинающих пользователей
Я умолчал о том, что и так проснулся сегодня в полной уверенности, что я даже не дурак, а клинический идиот марки «дистенциальный коблоид».
— Возьми кетчуп! — посоветовала мне матушка. — С кетчупом вкуснее.
Видимо, она давно смирилась с тем, что сумасшествие — заразно, иначе не объясняла бы мне элементарные вещи, которых не понимают разве что больные на голову!
История бабочек
Симба в очередной раз повернулась на другой бок и подумала, что вряд ли вообще уснет. Ни на правом боку, ни на левом.
Ни на спине, ни на животе, слишком жарко.
Симба лежала под простыней голая и мокрая, за открытым окном уже скоро должен был начаться рассвет. Симба закрыла глаза и приказала себе:
— Спать!
Сон в ответ ухмыльнулся и показал язык.
Симба попыталась представить, что за окном — море, и оно шумит, и этот шум ее убаюкивает.
Но моря за окном не было, Симбе захотелось опять нажать на Ctrl — Alt‑Delete и вновь загрузить эту ночь, с самого начала, только уже так, чтобы программа не дала сбоя.
И чтобы пришел сон.
Самая левая клавиша‑Ctrl.
Правее — Alt.
Еще правее, надо нажимать правой рукой, — Delete.
Но сколько ни нажимай, ночь ты заново не загрузишь.
А значит, остаётся ворочаться с боку на бок и с ног до головы покрываться потом.
Если б за окном было море, с него дул бы прохладный ветерок — Симба хорошо помнила этот ветер, как и само море, хотя была лишь однажды, очень давно, перед рождением племянника.
Симба вспомнила, что племянник явится уже сегодня, и поморщилась.
Когда наступит очередная ночь, так, голой, в постель уже не завалишься.
Правда, можно закрыть дверь на задвижку.
Но если ночью захочется пить или в туалет, придётся что–то на себя надевать.
Симба встала с кровати и пошлепала на кухню.
На кухне был постелен линолеум, он приятно освежал ноги.
Симба открыла холодильник, достала бутылку минералки и начала пить из горлышка.
За спиной раздался шорох, Симба вздрогнула и поперхнулась, вода потекла по подбородку, по шее, по груди, смешавшись со струйкой пота.
Симба вдруг лизнула себя и засмеялась: пот и минералка были одинаково солёные, только минералка — холодная, а пот — тёплый.
Шорох раздался опять, и Симба обернулась.
На подоконнике сидела большая ночная бабочка, она как–то очень аккуратно взмахивала крыльями, но не взлетала.
— Убирайся! — сказала Симба.
Бабочка ничего не ответила, она даже не посмотрела в сторону Симбы.
— Я кому говорю! — разъярённо прошипела Симба.
Она боялась этой бабочки, она боялась всех бабочек, а в особенности — странных серебристых существ с вершины горы.
Симба никогда их не видела, но совершенно точно знала — они существуют.
По крайней мере, так утверждал отец.
Тогда, на море, вечером они пошли гулять по набережной к маяку.
Они каждый день по два раза ходили к маяку, туда и обратно.
Утром и вечером.
Утром они купались — отец говорил, что у маяка вода чище.
Маленькая Симба смотрела в воду, потом — на отца, потом — на небо.
Утром небо было голубое и безоблачное, и в нём отражалось море.
Хотя тогда она ещё не была Симбой…
— Ну, — сказала Симба бабочке, — ты свалишь или нет?
Бабочка вновь взмахнула крыльями, опять раздался резкий шуршащий звук.
Можно было кинуть в неё тапком, но тапки остались в спальне.
Ещё лучше — дротиком для дартс, только они в комнате, в коробке рядом с компьютером. Пока сходишь — совсем обнаглеет!
Бабочка подмигнула, и Симба попятилась.
Как и в тот вечер, когда по дороге к маяку одна из бабочек вдруг сорвалась с большого и яркого цветка и сильно ударила Симбу в грудь.
Маленькая Симба попятилась, а потом заплакала.
Большая Симба взяла из коробки пару дротиков и на цыпочках пошла обратно на кухню.
Маленькая Симба села на каменный бортик, за которым далеко внизу шумело море, и продолжала плакать.
Бабочки от неё не отставали — их становилось всё больше и больше, они нарезали вокруг неё круги, случайно тыкаясь в плечи, лицо, грудь, Симбе хотелось вскочить и побежать прочь от моря, от этой уютной дорожки, ведущей к гордому маяку.
Падающий из открытого холодильника свет тоскливо поблёскивал в луже разлитой на полу минералки.
— Не плачь, — сказал отец, — эти — они не опасные…
— А какие опасные? — спросила Симба, сглатывая слёзы.
— Другие, — сказал отец, — они здесь не живут…
— А где живут? — всё так же сквозь слёзы спросила Симба.
Бабочка продолжала сидеть на подоконнике, её крылья отбрасывали большую, чёрную, угрожающую тень.
Симба прицелилась и метнула дротик.
Рука дрогнула, дротик исчез в открытом окне.
Симба приказала себе успокоиться.
Она глубоко вдохнула тёплый, распаренный ночной воздух и медленно выдохнула.
Руки перестали дрожать, бабочка всё сидела на подоконнике, она была странной расцветки — чёрные крылья с зелёными прожилками и такие же чёрные усики, которыми бабочка сейчас нагло покачивала.
— Я потом тебе расскажу, — сказал отец, — когда ты успокоишься…
— Нет, сейчас! — капризно потребовала Симба и слезла с парапета. Бабочки отстали от неё, но по–прежнему вились над большими яркими цветами, которыми была усажена вся набережная.
— Так мы идем к маяку? — спросил отец, протягивая Симбе руку.
Симба вцепилась в его ладонь и засеменила рядом, чуть подпрыгивая, чтобы поспеть за размашистым отцовским шагом. Она шла ближе к парапету, за которым шумело море, — отец заслонял её от ярких кустов и странных существ, что напугали её до слёз, хотя раньше такого никогда не случалось, ведь в их городе тоже летали бабочки: каждое лето, точнее — с первых тёплых дней весны и до конца сентября, а то и до начала октября, если осень выдавалась солнечной.
Симба взяла второй дротик и привычно подбросила его в правой руке, а потом стала в стойку, прищурила правый глаз и начала целиться.
Бабочка опять взмахнула чёрными крыльями, Симба сделала шаг вперёд и вдруг поскользнулась — нога попала в лужу минералки, Симба попыталась удержаться, но не сумела и шмякнулась на пол.
Больно, голой спиной, голой попой о холодный кухонный линолеум.
Хорошо, что головой не ударилась.
Дротик всё ещё оставался в руке. Симба со злости метнула его в сторону окна, хотя метать дротики лёжа — это не по правилам.
Дротик упал на подоконник рядом с бабочкой, та испуганно взлетела и скрылась в темноте за окном.
— Ну, — спросила Симба отца, — так где они живут?
— Дело не в том, где они живут, — ответил отец, — дело в другом: какие они…
— И какие? — продолжала допрашивать отца Симба.
До маяка было совсем недалеко, а там придётся развернуться и пойти обратно по набережной, мимо ярких цветов с кружащими над ними существами.
— Хочешь к морю? — внезапно спросил отец.
— Да, — сказала Симба.
Отсюда они ещё никогда не спускались к морю — оно шумело далеко внизу, узкая лестница, сбегавшая с высокого берега, исчезала в сумраке, и не было никакой гарантии, что, прилежно пересчитав её ступеньки, ступишь на прохладный вечерний песок, а не окажешься сразу в рокочущей прибрежной воде.
— Не испугаешься? — спросил отец.
— Нет, — храбро ответила Симба, подумав, что это в любом случае гораздо лучше, чем идти обратно мимо кустов и мельтешащих в воздухе бабочек.
Симба встала с пола, чертыхнулась, достала из–под мойки тряпку и затёрла пол.
А потом подошла к окну и плотно закрыла створки, чтобы больше ни одна тварь не влетела сюда.
Ушибленная спина болела, но Симба вдруг развеселилась.
Она взяла с подоконника дротик, захлопнула холодильник и плотно задёрнула шторы.
Пусть лучше будет жарко, очень жарко, но даже если кто–то сядет на стекло с той стороны, Симба его не увидит!
До моря надо было спускаться метров сто, если не больше.
Сто десять, сто двадцать — по деревянным ступенькам, держась за железные поручни. Сейчас они прохладные, а днём к ним, наверное, невозможно прикоснуться — днём они становились раскалёнными, и люди просто разжимали ладони и сыпались вниз, на камни, тут и там торчавшие на узкой песчаной полоске пляжа.
Отец спускался впереди, Симба — за ним.
Ветер с моря бил ей в лицо, насквозь продувая легкую разноцветную маечку и развевая волосы.
Тогда они у неё были длинные, и отец любил сам заплетать ей косички.
Они спускались очень осторожно, временами отец оборачивался и говорил:
— Ну, ты как?
— Хорошо, папа! — отвечала Симба, и они продолжали спуск.
Лестница вплотную прижималась к скале, от неё пахло холодом и ещё чем–то, что Симба никак не могла определить.
