Робер Гайяр - Мари Антильская. Книга первая
— Господин губернатор, просим вас принять наши самые нижайшие поклоны…
Оставшись один, Лапьерьер почувствовал себя совершенно подавленным. Так, значит, мятежники раскрыли себя. Теперь он знает их имена, они стоят под хартией, которая, казалось, обжигала ему пальцы…
Выходит, Байардель был прав, защищая Лефора, и Дювивье тоже!
К чести Лапьерьера надо сказать, что в глубине души он вполне искренне раскаялся в своей несправедливости. Он тут же забыл про неблагозвучное имя и разбойничье выражение лица Ива, чтобы вполне чистосердечно признаться себе, что ошибался в своих подозрениях, однако это откровение никак его не спасало.
Что делать? Как отразить этот удар мятежников? К кому обратиться за помощью? Послать войска? Но тогда это превратилось бы в настоящее восстание! Обратиться к господину де Туаси? Но ведь у него и без того хватает своих трудностей, которые заставили его податься в другие края и которые, вне всякого сомнения, тревожат его лично куда больше, чем судьба Мартиники!
На мгновение его будущее предстало перед ним в весьма мрачном свете. Но тут же он вспомнил, что говорил ему Дювивье насчет Мари, и подумал, не обратиться ли к ней за советом, в любом случае впоследствии это могло бы послужить ему оправданием.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Господин Лапьерьер видит, что тучи над ним все сгущаются, и начинает терять голову
Мари отдыхала, лежа в гамаке. Она была полураздета. Ей нравилось носить этот перенятый у индейцев-караибов необременительный покров, который позволял всему телу наслаждаться воздухом и прохладой. Теперь она могла позволить себе жить в свое удовольствие, ведь с тех пор, как Мартинику потрясли тревожные события, она уже вообще не принимала больше никаких гостей. Это одиночество нисколько ее не тяготило, во всяком случае, так казалось ей самой. Ничуть не сомневалась она и в том, что тревога, постоянно сжимавшая ей сердце, то непонятное беспокойство, которое охватывало все ее существо, объяснялись лишь отсутствием любимого.
Безмолвие замка нарушала только болтовня Жюли, неизменно веселой, неизменно радостной, особенно тогда, когда госпожа посылала ее в форт. Ведь там она как бы вновь обретала свободу. Встречалась со своими ухажерами, прогуливалась взад-вперед по поселку… Негры у себя в мастерских вполголоса напевали свои печальные песни в таком варварском ритме и с такой тоской по родине, что сердце разрывалось от боли.
Однако мало-помалу Мари перестало тревожить даже это. Из своего гамака, едва повернув голову, она могла видеть колокольню Отцов-иезуитов, что стояла прямо на берегу реки, и четырехугольную крепость форта Сен-Пьер, а еще дальше, впереди, бухту, где крутились вокруг якорей стоящие там корабли. Жак говорил ей, что она будет царить над всем этим миром. Но у нее не было к тому ни вкуса, ни желания. Ей не хватало только одного Жака.
Перед кварталом Муйаж, невдалеке от Галеры, почти каждую неделю бросали якоря корабли. Они привозили из Франции продовольствие и новости, однако ни один из них ничуть не интересовал Мари, ведь вовсе не оттуда ждала она возвращения отпущенного на свободу генерала. Однако она знала по слухам, что собирала в Сен-Пьере Жюли, что мятеж, похожий на тот, что разразился недавно на острове, доставляет много хлопот Регентству и Мазарини. Его называют фрондой. Больше ей об этом ничего не было известно, да это ее и не интересовало.
Жара в это засушливое время года стояла невыносимая. Ни малейшее дуновение ветра не шевелило листву высоких деревьев девственного леса, который был совсем близко, леса, который они намеренно сохранили во всей его первозданной дикости, и на молодую женщину вдруг напало какое-то глубокое оцепенение, сродни тому, в какое погружались ее собственные рабы.
Лежа в своем гамаке, она размышляла о том странном возбуждении, которое эта жара вызывала во всей ее плоти. При всем отвращении, что вызывали в ней воспоминания о ее первом муже, господине де Сент-Андре, долгое воздержание, на которое обрек ее плен Дюпарке, вынуждало против воли без конца в ночных сновидениях вспоминать о ласках старика. Ей так бы хотелось, чтобы эти грезы возрождали в ней воспоминания о нежных поцелуях и доказательствах страстной любви, которые дарил ей Жак, но, увы, она не вольна была заказывать сны по своему усмотрению!
Так уж получилось, хоть она ничуть не сомневалась, что безраздельно принадлежит только ему одному, что отдала себя ему всю, целиком и навеки, однако вопреки ее желанию, ее усилиям не думать ни о ком, кроме Жака, перед нею постоянно возникал этот сладострастный старик со своими извращенными прихотями и похотливыми прикосновениями.
Сколько раз вскакивала она по ночам, вся в поту от этого неутоленного желания, взбудораженная, растревоженная до самых глубин, в том состоянии, в каком оставлял ее некогда Сент-Андре, когда считал, что настал момент прекратить свои игры.
Такое волнение плоти, следствие природной чувственности, которую еще более распалял местный климат, доставляло ей глубокие страдания. Сладострастные ночные видения оставляли ее в таком лихорадочном возбуждении, что она не раз ловила себя на мысли, что с вожделением любуется обнаженным торсом негра Кенка, когда тот работает в саду или в мастерских, его продолговатыми, налитыми мускулами. Даже какой-то животный запах, что исходил от его тела, вызывал в ней волнение, которому она сама не могла найти названия.
Пытаясь справиться с вожделением, в истоках которого даже сама не решалась себе признаться, она с надеждою обращала свой взор к Жюли.
Однако и Жюли теперь тоже не приносила ей желанного успокоения. Она уже корила себя, что дала своей служанке чересчур уж много воли. Та, пользуясь своими привилегиями, не скрывала от госпожи ни одного своего любовного похождения, и всякий день Мари приходилось выслушивать повествование об очередной интрижке.
Она спрашивала себя, почему это болтовня Жюли так нервирует ее и в то же время вызывает в ней такое сильное желание. Она никак не могла понять наслаждения, которое могла испытывать ее горничная в объятьях какого-то мушкетера из форта, который вонял армейским потом и кожаной амуницией, однако когда Жюли, все еще взбудораженная недавним приключением, в подробностях объясняла ей, каким манером этот грубый солдат обхватил ее за талию, потом наклонил, чтобы с жадностью впиться ей в губы, Мари, сама того не осознавая, видела перед глазами Дюпарке…
Она ловила себя на мысли, что завидует своей служанке и ее наездам в Сен-Пьер, откуда та возвращалась умиротворенной, но все еще с горящими от удовольствия глазами.
В тот день Жюли снова отправилась в форт и должна была вернуться лишь незадолго до полуночи, ибо с каждым разом горничная все больше и больше продлевала свои прогулки. Кенка вместе с другими рабами трепал в мастерских индиго. Вокруг, махая неутомимыми крылышками, порхали колибри.
Внезапно с дороги послышался конский топот.
Мари вздрогнула от неожиданности. Хоть прошло не так уж много времени, но она уже отвыкла принимать гостей и спрашивала себя, кто бы мог быть этот непрошеный визитер, когда цокот копыт вдруг замолк.
Мари мигом вскочила с гамака, чтобы поскорее убежать в свои покои. Ей не хотелось принимать кого бы то ни было в этом слишком уж легком одеянии, однако колебания ее оказались слишком долгими, ибо гость, судя по всему, весьма спеша и добираясь до дому широким шагом, уже появился в проеме двери.
Они заметили друг друга одновременно. Инстинктивным жестом молодая женщина прижала руки к лифу, дабы прикрыть свою грудь, и отступила на шаг назад, но Жером де Сарра, господин де Лапьерьер, уже кланяясь, воскликнул:
— Прошу извинить меня, мадам, что явился к вам без всяких церемоний, но у нас здесь происходят вещи настолько тревожного свойства…
— Ах, сударь! — вконец смешавшись, пробормотала Мари.
Лапьерьер почувствовал, что краснеет. Он был не в силах ни пройти вперед, ни отступить назад. И Мари будто оцепенела от смущения. Она стояла спиной к свету, и солнце, пробиваясь сквозь тонкую как паутина ткань, высвечивало все ее прелестные формы. Отдавала ли она себе в этом отчет? Лапьерьер любовался ею, будто видел ее совсем обнаженной, и никогда еще не доводилось ему созерцать существо, созданное столь совершенным. Он вдруг полностью забыл о заботах и причинах, которые заставили его опрометью примчаться в Замок На Горе.
Наконец ему удалось оторвать взор от восхитительного силуэта и хоть немного взять себя в руки.
— Мадам, — промолвил он, — прошу вас принять уверения в глубочайшем к вам почтении и извинить меня, что застал вас в такой… момент… Я отнюдь не собираюсь злоупотреблять вашим временем… Дело в том, что я собирался отправиться в Форт-Руаяль, когда некоторые события заставили меня отказаться от моих планов и поспешить к вам, дабы попросить у вас совета…
