Мор Йокаи - Золотой человек
"Дочка-то моя сейчас ко мне ластится, чтобы потом, как замуж выйдет, и я к ней переселилась: сама-то она к хозяйству неприучена, простой мучной заправки и то приготовить не сумеет. Вот и стала я теперь "мама, милая", вот и подают мне чай на подносе что ни вечер. Меня не проведешь, уж я-то хорошо знаю, что у моей дочки на сердце!".
...Вскоре она узнает это еще лучше.
Свою покорность по отношению к Тимее и майору Атали довела и вовсе до холопского подобострастия. Ни выражением лица, ни поведением не выдавала она своих былых притязаний. Кода появлялся майор, она с улыбкой открывала ему дверь, любезно провожала к Тимее, участвовала в общем разговоре, а если выходила из комнаты, то было слышно, как она по соседству весело напевает.
Усвоенную ею подобострастную манеру она развила до сценического совершенства. Однажды Тимея предложила ей сыграть в четыре руки, в ответ на что Атали с наивной стыдливостью заметила - так, чтобы слышал майор, - что она уже забыла, как это делается; единственный музыкальный инструмент, на котором она играет, это "Hackbrett"17, но не на цимбалах, а на доске для рубки колбасного фарша. После перемены в своей жизни Атали играла на фортепиано, лишь когда никто не слышал.
Все были уверены, что она готовится стать достойной супругой господина Фабулы.
Лишь господина Качуку ей было не провести. Он способен был прозреть все темные глубины души Атали. Он знал, что сам он в должниках у Атали, и знал, какие счеты у Атали с Тимеей.
Такие долги судьба прощать не привыкла.
Прекрасная, белолицая женщина, неужели тебе никогда не приходило в голову, что, прежде чем ты попала в этот дом, другая барышня была здесь госпожою: богатая, блестящая невеста, окруженная любовью мужчин и завистью женщин? Не догадывалась ты, что с тех пор, как тебя прибило к этому берегу, для нее началась злая доля: она стала нищей, всеми осмеиваемой и презираемой, отвернутой любимым женихом?
Не твоя вина, что так случилось, но ведь случилось-то из-за тебя; ты принесла с собою этот злой рок. Он неотделим от твоего белого лица, от твоих слившихся в поцелуе черных бровей; тонет судно и рушится дом, стоит тебе туда войти. Ты не виновата в этом, но ты несешь фатум с собой. Гибнет тот, кто преследует тебя, и гибнет тот, кто спасает. Не ты причина тому, что тебя так любят, и не ты причина тому, что тебя так ненавидят; но ты вызываешь и любовь, и ненависть...
И ты осмеливаешься спать под одной крышей с Атали! Под "этой" крышей!
Неужели не содрогаешься ты всем своим существом, когда она улыбается тебе в лицо? Неужели кровь не стынет у тебя в жилах, когда она склоняется поцеловать тебе руку? Когда она зашнуровывает тебе ботинки, неужели ты не чувствуешь, как змеи обвивают твои ноги холодными кольцами? Когда она наполняет твой бокал, неужели тебе не приходит в голову проверить, что там на дне?
Но нет, Тимея лишена подозрительности. Ведь сама она так добра. С Атали обращается как с родной сестрою. Приготовила ей сто тысяч форинтов в приданое, как хотел сделать Михай, и Атали об этом сказала, что желает, мол, упрочить ее счастье. Она думает, будто можно выплатить деньгами стоимость утраченного жениха. Да и что ей остается думать? Ведь Атали сама, по своей воле, отреклась от него. Когда Тимар предложил ей денег в приданое, она заявила: "Мне этот человек ни на этом, ни на том свете больше не нужен!" Тимея не знает о том, что Атали втайне посетила своего сбежавшего жениха и была выставлена за порог ни с чем. Тимея не знает также, что мужчину, какого женщина ненавидит, она еще меньше пожелает уступить другой, нежели того, кого любит. Ведь женская ненависть - та же любовь, только обращенная в яд; но и тогда она продолжает оставаться любовью.
Зато господин Качука прекрасно помнит то ночное свидание, а потому страшится за Тимею и не решается ей об этом сказать.
Всего лишь день оставался до летнего дня Жужанны. Тимея все это время по частям снимала с себя траур, словно ей было бы неприятно избавиться от него разом, словно она хотела постепенно приучить себя к радости. Сперва она позволила себе оживить черное платье белыми кружевными оборками; затем черный цвет сменился пепельно-серым, шерстяная материя - шелковой; вскоре в серый цвет вплелись белые клетки, и под конец от траура по Михаю Тимару Леветинцскому не осталось ничего, кроме черного кружевного чепца.
В день Жужанны и этой последней детали гардероба надлежит перекочевать к прочим реликвиям. Красивый новый чепец из дорогих кружев валансьен уже доставлен на дом, надобно только его примерить.
Какое-то роковое тщеславие надоумило Тимею обождать с примеркой нового чепца до прихода майора. Ведь белый кружевной чепец для молодой вдовы то же самое, что для девицы - свадебный венок.
Майор в тот день долго заставил себя ждать. На то у него была причина: запаздывал выписанный из Вены букет белых роз. В этом году это был уже второй именинный букет. Ведь теперь ему дозволено поздравлять Тимею и в день Жужанны.
Накануне дня именин Тимею завалили письмами и записками. У нее пропасть знакомых в округе и отделенных местах: официальных и добровольных почитателей. Ни одного из этих писем Тимея не вскрывает сейчас, они грудой копятся в серебряной корзиночке на столе.
На многих конвертах адрес надписан детским почерком. У Тимеи в городе и окрестностях сто двадцать четыре крестника и крестницы, и каждый из них прислал поздравление. Обычно ее забавляли и умиляли эти трогательные, наивные послания. Но сейчас все ее мысли были заняты тем поздравлением, которое запаздывало.
- Взгляни, какое странное письмо! - говорит Атали, беря в руки одно из только что полученных посланий. - Вместо герба на печати - какой-то золотистый жучок.
- И какими странными чернилами написан адрес, - отзывается Тимея. - Положи вместе с остальными, завтра прочтем.
А ведь что-то внутри подсказывает Тимее, что это письмо лучше бы не откладывать на завтра!
Это письмо маленького Доди. Его бросили к остальным.
Но тут прибывает майор, и все сто двадцать четыре поздравления мигом забыты. Тимея спешит ему навстречу.
Пожалуй, в этой самой зале счастливый жених девять лет назад вручал пышный букет огненно-алых роз другой невесте.
Она сейчас тоже присутствует здесь.
И пожалуй, там же, где сейчас, стояло и большое трюмо, в котором Атали еще раз оглядела себя, чтобы убедиться, хорошо ли сидит на ней свадебный наряд.
Тимея, приняв от майора роскошный букет белых роз, ставит его в дорогую вазу севрского фарфора и шепчет ему:
- А сейчас я подарю вам кое-что такое, что никогда не будет вашим, а только моим, и все же будет принадлежать вам.
Очаровательный сюрприз извлекается из коробки: новый чепец.
- Ах, какая прелесть! - восторгается майор, беря чепец в руки.
- Хотите, примерю?
У майора язык прилип к гортани: он смотрел на Атали. Тимея в порыве ребяческого веселья подошла к зеркалу и сняла с себя траурный чепец; тут лицо ее омрачилось, она поднесла к губам траурные кружева, тихо поцеловала, пошептав: "Бедный мой Михай!..".
И с этими словами отложила в сторону последний символ своего вдовства.
Господин Качука все еще держал в руках белый чепец.
- Дайте, я примерю.
- Не могу ли я вам помочь...
Тимее при ее модной, как тогда было принято, высокой прически и правда требовалась помощь.
- Нет, вы не сумеете. Атали окажет мне такую любезность.
Тимея произнесла эти слова без всякой задней мысли, но майор был поражен бледностью, какая при этих словах покрыла лицо Атали, и тут ему вспомнилось, что когда-то то же самое сказала Атали Тимее: "Иди сюда, пришпиль мне фату". И пожалуй, Атали тоже не думала тогда, какой убийственный яд заключался в ее словах.
Атали подошла к Тимее, чтобы водрузить белый чепец поверх ее высокого пучка. Его надлежало прикрепить с разных сторон всевозможными шпильками.
Руки Атали дрожали. Одной из шпилек она чувствительно уколола Тимею.
- Ах, какая ты неловкая! - вскричала Тимея, резко отдернув голову.
Те же самые слова... В присутствии того же самого человека...
Тимея не видела, зато Качука хорошо разглядел молнию , которая при этих словах озарила лицо Атали.
То было извержение адской злобы, огненный всполох горечи, яркая вспышка стыда!
Все черты ее дергались, словно это было не лицо, а гнездо разворошенных змей. Какие злобно поджатые губы! Какие убийственные глаза! Какая бездна бушующих страстей в одном только взгляде!..
Тимея, едва успев сказать, тотчас же пожалела о своих словах и поспешила смягчить их, Она обернулась к Атали, обняла ее и поцеловала.
- Пожалуйста, не сердись, милая Тали, я забылась. Ты прощаешь меня? Не сердишься?
В ту же секунду Атали вновь превратилась в покорную, провинившуюся служанку и заговорила льстивым, сюсюкающим тоном:
- О, милая Тимея, это ты не шердись на меня, моя крашавича! Я же нечаянно уколола твою прелешную головку! Ах, какая ты каршивая в этом чепчике, прямо фея!
