Тони Парсонс - One for My Baby, или За мою любимую

На обратном пути я даже задремал на палубе. Мой желудок был заполнен большим количеством «Цинтао» и самыми вкусными в мире морепродуктами.

Не знаю, сколько времени я спал, но, когда очнулся, солнце уже изменило свое положение на небосклоне. Стояла нестерпимая жара. Горячая палуба жгла спину даже через пляжное полотенце. Откуда-то издалека доносился крик чаек. Что-то ласково нашептывали волны, поскрипывали снасти мерно покачивающейся лодки. И в этот момент надо мной возникла Роуз. Она улыбалась, но черты ее лица скрывал ослепительный блеск послеполуденного солнца.

Я прищурился, чтобы получше разглядеть любимую. Но теперь моему взгляду был доступен лишь ее темный силуэт. Не осмеливаясь полностью открыть глаза, я попытался приподняться со своего места.

Но она жестом руки остановила меня.

— Оставайся там и не двигайся, — приказала Роуз.

Ее голова полностью закрывала от меня солнце, а вокруг нее продолжали сиять лучи. Такое зрелище наблюдают во время солнечного затмения, и я наслаждался необычной картиной.

Я прикрыл глаза ладонью, потому что на них выступили слезы, но не мог отвести взгляд от лица любимой женщины.

— Теперь тебе меня видно?

— Да.

— Уверен?

— Конечно.

— Вот и хорошо.

Мы долго молчали. Мне показалось, будто Роуз хочет, чтобы ее лицо навсегда запечатлелось в моей памяти, чтобы я запомнил эти минуты навечно и не забывал о ней до конца жизни.

Потом она отошла от меня.

— Тебе нужно что-нибудь накинуть на плечи, — посоветовала Роуз. — Иначе ты рискуешь сильно обгореть.

Я трижды прохожу мимо входа в Международную школу иностранных языков Черчилля, пока наконец не замечаю его. Оказывается, дверь располагается между входом в старенький магазин, торгующий джинсами, и новехоньким кафетерием, в той части Оксфорд-стрит, где толпа прохожих создает самый густой поток. К тому же дверь настолько узкая и невзрачная, что сразу заметить ее практически невозможно. Перед тем как обнаружить ее, я успел выпить пару чашечек капучино с сахаром и чуть не купил себе пару джинсов «Ливайс» (к сожалению, у них не нашлось моего размера). И только после этого я отыскал нужную дверь.

Ее уныло стерегут двое учеников, о чем-то болтая и время от времени почесываясь и теребя свой пирсинг: девушка — пупок, а парень — то ноздрю, то бровь. При этом молодые люди успевают раздавать безразличным прохожим рекламные листовки. Когда я прохожу мимо них и поднимаюсь по крутым лестничным ступенькам, слушатели курсов английского языка не обращают на меня ни малейшего внимания.

Международная школа иностранных языков Черчилля занимает целый этаж в очень своеобразном строении. Чем глубже вы заходите внутрь здания, тем сильнее начинают разветвляться его бесконечные коридоры. Это нечто вроде чудесного шкафа, при открывании превращающегося в пещеру, ведущую, в свою очередь, в волшебную страну Нарнию. Правда, здесь отовсюду слышатся веселые разговоры студентов, в голосах которых явно различается иностранный акцент. Где-то вдали раздается хохот, а в одной из аудиторий учитель разъясняет ученикам значение идиом, часто встречающихся в современном английском языке.

Мне сразу же показалось, что школа Черчилля — место куда более приятное, нежели, скажем, школа фонда Дианы или те же курсы «Двойной успех». Я даже уловил приятный запах кофе и жареных цыплят. Стены тут выкрашены в желтый цвет, старая краска кое-где облупилась от времени, но на это не обращаешь особого внимания, потому что все они увешаны яркими плакатами и пестрят важными сообщениями. Объявления написаны на английском, французском, итальянском и даже японском языках. Кто-то продает котелок для варки риса, так как собирается вернуться на родину; сдает или снимает дешевое жилье; продает предметы быта; дает уроки или, напротив, сам хочет воспользоваться услугами репетитора. Здесь можно узнать о том, чем живут и дышат приехавшие в страну молодые люди, и рассказывается об этом чуть ли не на всех существующих ныне языках.

В этом месте находиться вовсе не так опасно, как в школе Дианы, и, уж конечно, тут отсутствует напускная серьезность и вдумчивость, которыми пропитана атмосфера в «Двойном успехе». Здесь бурлят искренние чувства и царствует молодежь, дружелюбно приглашая вас присоединиться. Мне становится настолько уютно, что я отваживаюсь на весьма решительный шаг: подхожу к столу администратора и спрашиваю, не требуются ли им преподаватели.

Проходит двадцать минут. За это время я успеваю заполнить все необходимые анкеты и написать заявление с просьбой о зачислении в штат. И вот я уже сижу перед Лайзой Смит, которая является директором школы Черчилля. У нее рыжие крашеные волосы, огромные солдатские сапоги и неестественных размеров серьги, напоминающие примитивные украшения первобытных племен. Они настолько массивные, что кажется невероятным, как мочка человеческого уха может удерживать такой груз. Несмотря на то что Лайза разоделась по последней молодежной моде, нетрудно догадаться, что скоро она справит свой шестидесятилетний юбилей. Женщина настроена по-деловому, держится серьезно, без улыбок, но достаточно вежливо. Ровно настолько, насколько и полагается директору при найме на работу нового сотрудника. Она долго изучает мои анкету и заявление и наконец замечает:

— Миру, как никогда раньше, нужен английский язык. Наши ученики будут искать работу в сфере туризма, мелкого и крупного бизнеса, информационных технологий… Впрочем, куда бы они ни направились, везде им потребуется английский язык. Он правит миром. Думаю, не ошибусь, если назову английский языком следующего столетия.

— Забавно, — киваю я. — Видите ли, мне пришлось работать в Гонконге как раз в то время, когда его возвращали Китаю. Все только и говорили о том, что наступил конец великой империи, колониального режима и власти Запада. И тем не менее английский язык продолжает набирать силу, несмотря ни на что.

Губы директора тронула легкая, едва заметная улыбка.

— Ну, наши ученики не мечтают о том, чтобы когда-нибудь стать настоящими англичанами, мистер Бадд. Они не настолько амбициозны, чтобы стремиться к совершенству. Скорее, они мечтают превратиться в граждан мира, стать, так сказать, интернациональными личностями.

Вот оно что. Ну, меня это вполне устраивает. Когда я отправлялся в Гонконг, то думал, что стану кем-то большим, чем был до той поры. И поначалу мне это удавалось. Но не из-за ярких городских огней, а из-за той единственной и неповторимой женщины.

Роуз сумела полностью изменить меня. Превратила в того человека, которым мне всегда хотелось стать, и только благодаря ей Элфи Бадд представляет собой сегодняшнюю личность. Я даже начал понемногу писать, но вдруг все внезапно закончилось. Мое будущее исчезло.

Я не стал говорить Лайзе Смит о том, что преподавательская работа частенько изнуряла меня; не стал объяснять, что долго и мучительно пытался обучать английскому разодетых по последней моде дамочек на курсах «Двойной успех». Впрочем, ничуть не меньше я уставал и от необузданных мальчишек, которых мне довелось усмирять в школе фонда принцессы Дианы. Об этом я тоже умолчал.

Я вел себя исключительно прилично и только задал несколько необходимых вопросов о зарплате и условиях труда.

Но я уже решил, что мне очень хочется стать частичкой этого учебного заведения. Мне не терпится влиться в общество молодых людей, у которых еще все впереди — и исполнение мечтаний, и достижение цели. Я хочу жить и смеяться вместе с ними.

4

Джош выходит из лифта через минуту после того, как часы бьют шесть раз. Весь такой блондинистый и мускулистый, одетый с иголочки. Он тут же сражает наповал очутившуюся поблизости молоденькую секретаршу. Та млеет, онемев от подобной красотищи, а он, невозмутимый и сияющий, лишь улыбается ей, стараясь (насколько это возможно) выглядеть истым джентльменом. Джош выжидает еще несколько секунд, пока обалдевшая девушка не смешается с толпой спешащих домой клерков, и только потом подходит ко мне. Улыбка на его губах тут же растворяется и бесследно исчезает.

— Ты выглядишь просто отвратительно, — заявляет он. — Может, выпьем? Не желаешь ли промочить горло у «Матушки Мерфи»?

— А у них там найдется «Цинтао»?

— Нет, твоего вонючего «Цинтао» там не бывает. Это же ирландский кабак, Элфи. А в ирландских кабаках никогда не торговали китайским пивом. Господи, с тобой и оттянуться-то по-человечески проблематично. Нет, с тобой кайфа не словишь. Ведь если ты хоть раз попробуешь крэк, твоя толстая попа в тот же момент, наверное, крякнет. Так ведь, Элфи?

Джош остается моим лучшим другом. Хотя мне до сих пор кажется, что он меня недолюбливает. Иногда приходит в голову мысль, что он буквально ненавидит меня и проклинает тот день, когда я появился на свет. Если мы выходим с ним куда-нибудь вместе, большая часть вечера посвящается язвительным шуточкам и оскорблениям в мой адрес. Правда, сам Джош при этом не испытывает никаких укоров совести, так как считает свои нападки лишь конструктивной критикой, не более того.