Сьюзен Хилл - Миссис де Уинтер
Стоя в темном коридоре, я поначалу подумала, что это одна из собак, опечаленная отсутствием Беатрис и сбитая с толку изменением заведенного в доме распорядка, скулит и ходит по комнатам и коридорам. Но все собаки были заперты на кухне внизу. Непонятный звук исходил из спальни.
И тогда я вдруг поняла, что это был звук рыданий, рыданий мужчины, перемежающихся бормотаниями и негромкими выкриками.
Я не решалась идти к нему, я чувствовала страх и стыд. Мне хотелось быстро вернуться в свою кровать, зажать уши, накрыться подушкой, чтобы не слышать этих рыданий, которые грозили пробудить во мне множество дремлющих эмоций.
Но затем появилось чувство жалости и естественное желание успокоить, помочь, и я, спотыкаясь и ощупывая стены рукой, побрела вперед, по старым изношенным коврам, постеленным по центру коридора. Джайлс и Беатрис, похоже, не особенно стремились к роскоши, они жили все тридцать с лишним лет так, как и тогда, когда только поселились в этом доме, вероятно, даже не замечая, насколько вещи обветшали, предпочитая больше находиться вне дома, уделяя много времени лошадям, собакам, саду и своим друзьям. Это было одно из качеств, которое внушало мне к ним любовь. Во время своих немногочисленных визитов я всегда чувствовала себя в их доме уютно и комфортно, особенно по сравнению с Мэндерли, великолепие и чопорность которого приводили меня в смятение.
В конце коридора я остановилась возле спальни Беатрис. Звуки рыданий слышны были совершенно отчетливо, закрытая дверь лишь незначительно их приглушала.
Я заколебалась, попыталась успокоиться и собраться с мыслями. Затем вошла.
- Джайлс...
Некоторое время он не видел и не слышал меня, он не поднимал головы, поэтому я кашлянула, тихонько скрипнула ручкой и, наконец, снова негромко произнесла его имя.
- Джайлс, я услышала тебя, мне не по себе... Могу я чем-нибудь помочь?
На старомодном туалетном столике Беатрис горела настольная лампа, за столиком сидел Джайлс. Я видела в трельяже отражение его толстой шеи над голубым халатом. Дверцы гардероба были открыты, два или три ящика комода выдвинуты, несколько предметов одежды Беатрис вынуты и разложены на полу, на кровати, на спинке стула - ее твидовые юбки и практичные шерстяные джемперы, фиолетовое платье, темно-бордовый жакет, шарфы, нижнее белье, пальто из верблюжьей шерсти... с головой лисы, бусины глаз которой угрожающе сверкали.
Джайлс прижимал к лицу старенькую персикового цвета атласную накидку помнится, я однажды, много лет назад, видела ее на Беатрис, - а я стояла, по-дурацки разглядывая все это и не зная, что еще могу сказать или сделать. Некоторое время спустя, не вздрогнув и не удивившись, Джайлс поднял глаза. Они были опухшие и покрасневшие, в них стояли слезы. Слезы были на лице и бороде, и я могла не только видеть и слышать, но, кажется, ощущать физически его отчаяние, всю глубину его неутешного горя.
Он ничего не сказал, лишь молча какое-то время смотрел на меня, как ребенок, а затем снова разрыдался; плечи его тряслись, он не делал никаких попыток сдерживать себя, продолжая прижимать к лицу атласную накидку, рыдая в нее, вытирая ею глаза и время от времени хватая ртом воздух, как это делает тонущий человек. Это было ужасное зрелище, оно привело меня в смятение и даже вызвало во мне некое отвращение. Я настолько привыкла к Максиму, он был единственный мужчина, которого я знала, и он никогда не рыдал, ни разу, я не могла себе этого даже представить. Я не думаю, что он способен был плакать после того, как ему исполнилось три или четыре года. Когда он испытывал какое-то глубокое чувство, это отражалось на его лице, он становился очень бледным, взгляд делался суровым и жестоким, иногда на его лицо набегала тень, но он так или иначе всегда владел собой. Я даже не решалась подумать о том, как бы он реагировал, увидев в этот момент Джайлса.
В конце концов я закрыла дверь, прошла в комнату, села на кровать рядом с Джайлсом и довольно долго просто молча сидела, укутавшись в халат, пока Джайлс продолжал рыдать; что-то подсказало мне, что я не должна ему мешать, нужно дать ему выплакаться, а я просто буду РЯДОМ, составлю ему компанию.
- Что мне теперь делать? - спросил он и затем вновь повторил свой вопрос, глядя на меня, хотя я подумала, что говорит он вовсе не со мной и не ждет никакого ответа. - Что я буду делать без нее? Она была моей жизнью целых тридцать семь лет. Ты знаешь, где мы с ней встретились? Я никогда тебе не рассказывал? Я упал с лошади, а она подошла ко мне и помогла снова сесть, затем отвела нас домой - я сломал себе запястье. Она просто сняла свой пояс или шарф или что-то в этом роде и повела мою лошадь вместе со своей. Лошадь у меня была весьма норовистая, но тут она сделалась такой кроткой, шла, словно пони с ребенком, и все ела с ее руки. Мне впору было чувствовать себя круглым дураком, должно быть, и вид у меня был дурацкий, но я себя таковым не чувствовал - такое она произвела на меня впечатление. Мне на все было наплевать, когда я был с Би, я во всем полагался на нее. То есть она была хозяйкой, она за всем следила - ты, конечно, знаешь об этом. Без нее я мало чего добился бы, хотя все было при мне; это Би проделала всю работу и поставила меня на ноги, я чувствовал себя прекрасно, ни о чем не беспокоился и был безмерно счастлив - это трудно объяснить.
Сейчас он смотрел на меня, его глаза словно чего-то? искали - чего? Поддержки? Одобрения? Не знаю. Он был похож на комнатную собачку со слезящимися глазами.
- Знаю, - сказала я. - Я всегда видела, что ты счастлив, всем доволен. Да это видели все.
- Правда? - Его лицо слегка оживилось.
- Конечно, - подтвердила я. - Разумеется, видели.
- Все ее любили, ею восхищались, у нее не было врагов, несмотря на ее острый язычок. Она могла высказать все, что думала, дать совет, и ей прощали и забывали ее резкие слова. У нее было так много друзей, ты же знаешь. Все эти люди сегодня, на похоронах... Ты видела, сколько их?
- Да, да, Джайлс, я их видела и была очень тронута, это должно было помочь тебе.
- Помочь? - Он внезапно оглядел комнату с таким видом, словно на минуту забыл, где находится, затем перевел взгляд на меня, но его глаза меня не видели. - Помочь, - повторил он тусклым голосом.
- Да, потому что так много людей любили Беатрис.
- Да, но этому не помочь, - просто сказал он, как если бы что-то объяснял глупому ребенку. - Она умерла, умерла, когда меня там не было. Она умерла в больнице, а не дома, я не был с ней, я подвел ее. А она меня никогда не подводила, никогда!
- Да нет, Джайлс, ты не должен винить себя. Пустые, бесполезные слова.
- Я должен винить себя!
Я не стала возражать. Я вообще больше не говорила. В этом не было никакого смысла. Сказать было нечего.
- Она умерла, и я не знаю, как теперь пойдут дела. Без нее я никто, я никогда не мог ничего добиться. Я не знаю, что делать. Я не могу без нее, я совсем не могу без Беатрис! - Слезы снова брызнули из глаз и залили все его лицо, он рыдал громко, безутешно, некрасиво, рыдал не сдерживаясь, словно маленький ребенок. Я подошла к нему, села рядом и обняла его - рыдающего, беспомощного, одинокого, страдающего, тучного пожилого человека - и, наконец, разрыдалась вместе с ним; я плакала, жалея его и Беатрис, поскольку любила ее... но я оплакивала не только Беатрис, как ни странно, я оплакивала и что-то еще, какие-то другие утраты и потери, а когда слезы иссякли, мы остались молча сидеть, я обнимала бедняжку Джайлса, не питая к нему никакого раздражения, даже радуясь, что я рядом, что вношу хоть какое-то успокоение в его душу.
Он снова заговорил спустя какое-то время, а заговорив, не мог остановиться; он рассказывал мне очень много о Беатрис, о годах их совместной жизни, поведал трогательные счастливые истории, семейные анекдоты, он развернул передо мной целую панораму семейной жизни; я узнала об их свадьбе, о том, как они купили этот дом, подробности о рождении Роджера и его детстве, об их друзьях, соседях, их лошадях, собаках, вечерах, когда они играли в бридж, обедах, пикниках, поездках в Лондон, рождественских праздниках, днях рождения; он говорил, а я слушала и вдруг обратила внимание на то, что он почти не упоминает о Максиме или о Мэндерли и вообще о чем-либо таком, что могло быть связано с той стороной жизни - и вовсе не из чувства такта, поскольку был слишком погружен в свои мысли и воспоминания о прошлом; он даже вряд ли осознавал мое присутствие, просто можно было предположить, что Мэндерли, молодые годы Беатрис, которые она там провела, ее семья оказали весьма небольшое влияние на его собственную жизнь и его сознание.
Я вспомнила, как в первый раз встретила Беатрис и Джайлса в тот жаркий день в Мэндерли - это было вечность тому назад в иной жизни; я тогда была совсем другим человеком, ребенком, и я видела, как он лежит на спине на солнцепеке после завтрака и храпит, и совершенно искренне недоумевала, почему Беатрис вышла за него замуж, и подумала, что, поскольку Джайлс такой тучный и непривлекательный, к тому же в весьма зрелом возрасте, они явно не могут любить друг друга. Как по-детски наивна и глупа я была, насколько неопытна. Я считала тогда, что полюбить можно только красивого, изысканного, обходительного, умного и обольстительного мужчину, каковым был Максим. Полюбить, встретить ответное чувство и счастливо выйти замуж. Я ничего не знала, ну ровным счетом ничего, и покраснела от счастья, когда подумала об этом. Я знала лишь первую, страстную, ничего не замечающую вокруг любовь, которая скорее походила на увлечение школьницы. Я ничего не знала тогда о любви, которая приходит со временем и с возрастом в процессе совместной повседневной жизни, о любви, которая одолела боль, печаль, страдания и те препятствия, которые легко могли разбить и разрушить ее.
