Джулия Баксбаум - Ненависть

Мы разработали систему разделения труда. Она — мой персональный стилист и декоратор интерьера. Я — ее бухгалтер по налогам.

Джесс достает из своей сумочки тонкую кисточку и точками наносит мне на веки блестки. Это мгновенно освежает мое усталое лицо. Уже перед самым уходом мы стоим с ней рядышком перед зеркалом и наслаждаемся тем, что внешне являемся полными противоположностями. Она высокая и очень стройная, с острыми локтями и коленями. Мои формы более пышные и плавные; кости уютно спрятаны под мягкой плотью. У нее светлые, почти белые волосы, тонкие и весьма неровные: видно, что она сама себя стрижет. Мои волосы настолько темные, что при печати фотографий на принтере в этом месте стекает краска; к тому же они длинные и волнистые. Когда мы вдвоем входим в бар, мужчины сразу же оборачиваются, чтобы получше рассмотреть ее. Меня обычно в толпе не выделяют. Меня замечают случайно, а признают со временем. Я не возражаю. Мужчины, которые интересуются такими женщинами, как Джесс, не интересуются мной, и наоборот. Каковы бы ни были их цели и желания.

Собираясь, мы пропустили по паре бокалов недорогого красного вина, так что, когда мы выходим на улицу, мне уже легче. Джесс берет меня под локоть, и мы, раскачиваясь на своих шпильках, отправляемся в центр. На мгновение кажется, что мы снова в колледже, смешливые и полные оптимизма. Такой вот спектакль, причем не важно, собирается ли его кто-нибудь смотреть.

— Ты говорила с Эндрю? — спрашивает она, и моя легкость тут же улетучивается.

— Нет. Он определенно не хочет мне звонить. — Я пожимаю плечами, вроде как я тут ничего поделать не могу. Как будто мой мыльный пузырь только что не лопнул под ударом ее каблука.

— Может быть, тебе нужно позвонить ему самой.

— Нет. Что я ему скажу?

— Не знаю. Ты ведь скучаешь по нему?

— Не знаю. Я всю последнюю неделю была слишком занята на работе, чтобы даже думать об этом.

— Зачем ты продолжаешь делать с собой все это? — Она останавливается на тротуаре, чтобы повернуться и посмотреть мне в глаза.

— Делать — что?

— Ты сама свой злейший враг. Похоже, ты получаешь удовольствие, разбивая собственное сердце. — Она качает мне головой, как абсолютно безнадежной, как старику, рассказавшему грязный анекдот.

— Это неправда, — говорю я. — Там все было неправильно, Джесс. Я не могу выйти за него. Просто не могу. — Моя нижняя губа начинает предательски дрожать. Я судорожно впиваюсь ногтями в свои ладони, и слезы отступают.

— О Эмили, — говорит она, обнимая меня. Мое имя звучит как фальшивая нота, а когда я упираюсь лицом ей в ключицу, мне становится обидно, что она такая высокая.

— Как же получается, что ты — самый веселый человек, которого я знаю, и одновременно самый несчастливый? Ты сама от этого не устаешь? — спрашивает она.

Я не знаю, что ей ответить, поэтому молчу. Я хочу сгладить все шуткой, может быть, сравнить себя с неутомимым кроликом из рекламы батареек «Энерджайзер», но это бы только подтвердило ее правоту. Поэтому оставшуюся часть пути мы не разговариваем. Я все время думаю о том, что нужно было мне остаться дома и взять напрокат DVD-диски. Возможно, помастурбировать под телевизионную версию «Гордости и предубеждения». Она длится более шести часов.

Меня бы это не так утомило, как то, что происходит сейчас.

В баре полно студентов колледжа, есть и несколько выпускников, причем совсем недавних. На женщинах детские футболки с соответствующими рисунками — Микки-Маус, Супермен, Смерфс, — открывающие их животы с кольцами пирсинга. Еще они носят короткие подрезанные джинсовые юбки с распущенными краями. На мужчинах приталенные черные рубашки; две верхние пуговицы расстегнуты. Воздух пропитан запахом геля для волос.

— Интересно, здесь всем по двенадцать лет или только мне? — спрашивает Джесс, и я удивляюсь тому, что она это заметила.

— Может, взять безалкогольный коктейль, просто чтобы адаптироваться к обстановке?

Она бочком пробирается к бару и заказывает нам по водке с тоником, которую мы выпиваем за тридцать секунд.

— Текила? — спрашивает она.

После трех рюмочек бар выглядит уже совершенно по-другому. «Мне не хватает этого, — думаю я. — Никогда не знаешь, где встретишь того, кто может изменить твою жизнь». Нью-Йорк, с его бешеным ритмом и разнообразием возможностей, может стать опасным местом для людей с чрезмерно богатым воображением; любой, кого ты видишь, является гипотетическим маршрутом в разные варианты будущего. Парень в зеленых кроссовках «пума», разыскивающий в супермаркете яйца, произведенные без жестокого обращения с животными; мужчина в костюме и галстуке, который гладит тебя по спине, когда вагон метро кренится вперед; еще один парень на Стрэнде, с короткими бачками и небритый, читающий «Верующего». Это и образцы всех стилей жизни, и потенциальные способы возрождения, как будто ты снова и снова поступаешь на первый курс колледжа.

Но, бросив взгляд на мужчин, собравшихся у бара небольшими компаниями, я начинаю думать по-другому. Все они похожи на маленьких мальчиков с непослушными волосами и чистыми глазами. Я чувствую себя одетой слишком нарядно и не на своем месте. Что я здесь делаю?

Такое случается со мной часто, происходящее никогда полностью не соответствует ожиданиям. По крайней мере, я могу надеяться, что позже, намного позже моя память, словно историк-ревизионист, отретуширует сегодняшний вечер и сотрет мою экзистенциальную тревогу. Я запомню, как я смеялась и как напилась с Джесс; и забуду, что мне хотелось домой.

Много лет назад мы с Джесс впервые решили отправиться в Париж, и несколько месяцев, предшествовавших поездке, пребывали в слепом возбуждении, заучивая наизусть туристические путеводители и практикуясь в своем несуществующем французском. Я помню лишь два дня из тех каникул, пикник с багетом и fromage[11] на лужайке перед какой-то церквушкой и ощущение, что мы уже совсем взрослые, хотя нам не было еще и двадцати.

Когда мы сидели там, нахваливая горький сыр, я почувствовала привычный укол разочарования. «Этого ли я ждала так долго и с таким нетерпением? Разве я не надеялась, что буду чувствовать себя здесь по-другому?» А позднее, танцуя в клубе с красивым французским мальчиком, зная, что выгляжу беспечно и что мне следует наслаждаться своей юностью, я все же была вынуждена постоянно повторять про себя, как мантру: «я веселюсь, я веселюсь, я веселюсь». Конечно, когда мой язык оказался у него во рту, этот голос несколько поутих. Однако уже несколько месяцев спустя я вспоминала каникулы как настоящую идиллию и отпускала шутки по поводу своей французской победы, которую, вот совпадение, звали Жак. Так что в результате путешествие вполне окупилось.

Я смотрю на Джесс сейчас; она болтает с парнем, одна сплошная бровь которого делает его похожим на Фриду Кало. Я хлопаю ее по плечу и говорю, что мне нужно на минутку выйти, чтобы позвонить кое-кому. Она хватает меня за руку. Крепко.

— Позвонить Эндрю?

— Нет.

— Не делай этого. Наберешь его номер, когда протрезвеешь. Поверь, завтра ты будешь меня за это благодарить, — говорит она, словно крупный специалист в области пьяных телефонных бесед.

— Я просто собираюсь сказать ему «привет».

— Дай мне телефон. — Я протягиваю его. Джесс, несмотря на свою костлявость, сильнее меня и могла бы меня поколотить. Она выключает мой мобильный и возвращает обратно. Я так сильно пьяна, что мне кажется, будто дело на этом закрыто.

Через четыре часа, после бесчисленного количества рюмок, мы с Джесс сидим на табуретах у бара и беседуем с Фридой и Фридиным приятелем. По иронии судьбы оказывается, что Фрида — художник. Фридин приятель, имени которого я не знаю или не могу вспомнить, говорит, что он антрепренер, но, когда я спрашиваю его, в какой области, он смотрит на меня пустыми глазами. Значительную часть нашего разговора я занимаюсь тем, что рассматриваю его брови, которые, в отличие от Фридиных усов на лбу, недавно были выщипаны и навощены профессионалом. Они представляют собой идеально правильные треугольники.

Когда комната начинает вращаться, а мне надоедает спорить с собой о том, что хуже — чрезмерный или недостаточный уход за собой, наступает время идти домой. Джесс, обладательница мощнейшего либидо, — она называет себя «секс-позитивной феминисткой», как я подозреваю, исходя при этом не из философских теорий, а из практики наслаждения, — остается, наверное, чтобы уложить в постель Фриду. Я восхищаюсь ее простым отношением к сексу. В этом смысле мне бы не помешала доза ее здорового безразличия.

Я иду домой и у дверей здороваюсь с Робертом. Захожу в лифт, и он окликает меня, советуя перед сном выпить пару стаканов воды. Я попадаю ключом в замок далеко не с первой попытки, но в конце концов все-таки оказываюсь в квартире и плетусь в ванную.