Тиамат - Эклипсис
– Так подобие же, не полное соответствие. Кто-то одни черты берет, кто-то другие.
– А может человек под заклинанием подобия сохранить свою настоящую личность? – спросил Итильдин под влиянием внезапного озарения.
– Может, отчего нет. Если тот, кто наложил чары, захочет. Но человек все равно будет вести себя так, как ему положено по роли.
Закрывшись со степняком в комнате, эльф долго и жарко трахал ему мозги на пушистом ковре перед камином.
– Хатталь дал нам ключ! – блестя глазами, говорил Итильдин. – Прежде я думал, что каждый из трех – персонификация противоречий реального Альвы… в нем уживаются совершенно разные желания и стремления: какая-то часть его хочет вернуться к нам, какая-то – остаться с Дэм Таллиан. Я думал, можно выбрать любого или всех сразу. Но это неверно, теперь я понял. Я начал подозревать, еще когда вы разговаривали там, у окна, когда ты говорил, что любишь Альву. Понимаешь, Таро, эти подделки скованы нашими мыслями, они не могут выйти за рамки наших представлений об Альве. У нас в голове сложился определенный его портрет. Но личность – нечто большее, чем набор черт лица и характера. Все меняются, даже Древние, а уж вы, люди, делаете это вообще молниеносно. Мы должны найти того, кто изменился за год, перестал быть тем Альвой, которого мы знаем. Только настоящий Альва может удивить нас, быть другим, непривычным, неожиданным. Совсем не похожим на прежнего.
– Тогда либо первый, либо второй. Третий уж больно похож, прямо мороз по коже, – подытожил Кинтаро. – Но подстава в том, что ни первый, ни второй мне не нравятся. Они слишком… чужие.
– Может, правильный ответ заключается в том, чтобы предоставить выбор самому Альве? Он наверняка знал, что собирается сделать Дэм Таллиан, и подыскал бы способ привлечь наше внимание.
– Если б хотел, – мрачно закончил степняк. – Может, Хатталь прав, и он просто сомневается в нас, проверяет. Тьфу, легок на помине!
– Все мучаетесь, мозгами скрипите? – жизнерадостно сказал Хатталь, просовывая голову в дверь. – Да киньте монетку, и дело с концом.
– С тремя сторонами монеток еще не придумали. – Итильдин посмотрел на фарри из-под ресниц, прикидывая, как бы половчее развести его на очередную подсказку.
– Хватит и двух. Орел – «ну его нахрен», решка – «ну его в баню».
– Тебе делать, что ли, нечего? – спросил Кинтаро беззлобно. – Что ты здесь-то все время ошиваешься?
– А тебе жалко? – Хатталь, не дожидаясь приглашения, вошел и уселся рядом с ними на ковре, скрестив ноги. – У меня договор с Дэм Таллиан насчет вас.
– Что еще за договор?
Парень хитро прищурился:
– Поцелуешь – скажу.
Пожав плечами, Кинтаро привстал и только собрался запечатлеть на его губах поцелуй, как Хатталь уточнил, ухмыляясь:
– Не сюда.
Кинтаро ругнулся и лег обратно. Итильдин не сдержался – прыснул.
– Ну ладно, просто так скажу. Я тоже хочу отсюда свалить. Хватит с меня этой службы. Дэм Таллиан обещала меня отпустить, если вы меня с собой заберете.
– Дался ты нам, – проворчал степняк.
– Если поможешь нам узнать настоящего Альву, почему бы не забрать, – сказал рассудительный Итильдин.
– Ты не понял. Если заберете меня с собой вместо Альвы.
Кинтаро присвистнул:
– Совсем охренела магичка! Без мазы, парень. Прощайся с волей.
– Ну вот, и я так же подумал, – беззаботно сказал Хатталь. – Может, ты мне хотя бы отсосешь по-быстрому?
Прозвучало это так похоже на степняка, что Итильдин вздрогнул и вскинул глаза на Хатталя.
– Может, я подойду? – спросил он, подчиняясь неведомому порыву.
– А я думал, ты недотрога, как все Древние.
Вместо ответа Итильдин начал подчеркнуто медленно расстегивать ворот туники. Стянул ее через голову. Положил руки Хатталю на плечи и коснулся его губ своими, сначала легко, дразняще, потом сильнее, раскрывая их языком. Кинтаро посмотрел-посмотрел, не выдержал и запустил руки Хатталю под рубаху.
– Я понял, – сказал фарри, переводя дух. – Вы хотите меня совратить и выведать секреты Дэм Таллиан.
– Да мы просто хотим трахаться, – честно сознался Кинтаро.
Одной рукой Хатталь развязал пояс шаровар, а другой пригнул его голову вниз. Ощутив влажный рот степняка на своем члене, фарри всхлипнул и выгнулся. Должно быть, и правда у него давно не было мужика. Воспламенился он мигом. Даже зрачки снова запылали. С той же нечеловеческой силой толкнул Кинтаро на ковер, на колени и локти, содрал с него и с себя штаны, наскоро подготовил и вошел.
Итильдин, обнаженный, лег на спину, и Кинтаро взял его в рот.
Фарри был хорош, очень хорош. Он умел доставлять наслаждение. Кинтаро подчинился его ритму, не забывая ласкать эльфа. Кончая, Хатталь прижался щекой к его спине, шепча на фарис: «Ана бахабэк… ана бахабэк…»
Потом они умудрились, не вставая с ковра, подкинуть дров в камин и укрыться стащенной с кровати медвежьей шкурой. Темнокожий Хатталь в полумраке казался невидимкой – только белки глаз блестели, но он почти сразу закрыл глаза и провалился в сон, позволив себе наконец расслабиться. Эльф и степняк последовали его примеру.
Когда они проснулись, в камине остались одни догорающие угли. Хатталя не было.
– Я ненавижу эту башню, и эту чародейку, и этих фальшивых рыжих, и этого черномазого, который меня оттрахал, – сообщил Кинтаро мечтательным тоном, который сильно противоречил смыслу сказанного. – И особенно ненавижу то, что мне это понравилось.
Не исключено, что упомянутый черномазый подслушивал у дверей, потому что вошел с подносом буквально через пару минут, и уголки его губ подрагивали, норовя сложиться в самодовольную улыбку.
– Кстати, что значит «ана бахабэк»? – спохватился степняк.
– Э-э-э… клевая задница, если прилично, – бросил фарри с самым похабным выражением лица.
В сопровождении Хатталя Итильдин с Кинтаро полдня прослонялись по башне, открывая все двери и заглядывая в замочные скважины, если двери не открывались. У них была смутная надежда, что где-нибудь за секретной дверью найдется четвертый Альва, настоящий до мозга костей. Если секретные двери имелись, то были слишком хорошо запрятаны. Кроме нескольких слуг, поваров, садовника в зимнем саду и двух вальяжных белоснежных кошек, они не встретили ни единой живой души. Еще полдня они потратили на треп с кавалерами Ахайре, старательно пытаясь понять, к кому их тянет больше, кто вызывает отклик в душе, ощущение близости, сердечную склонность. Однако чувства их до крайности были отравлены недоверием, и подозрения до такой степени разъедали душу, что общение стало тягостным.
Зато с Хатталем час от часу становилось все легче. Его грубость уравновешивалась откровенностью, развязность – веселым нравом, навязчивость – искренним желанием услужить.
