Три килограмма конфет (СИ) - "Нельма"

Иванов был в ванной: он так и остановился на пороге, удивлённо глядя на меня. С мокрых и взъерошенных русых волос вниз по его телу медленно стекали капли воды. Они скользили по идеально ровной светлой коже, спускались вниз по шее и утопали в выемке ключиц, прокладывали влажные и настолько маняще-привлекательные дорожки через красиво очерченную линию груди, завораживающе огибали проступающий на животе рельеф мышц пресса и впивались в светлую ткань спортивных брюк, которые, к счастью, оказались на нём надеты.

Я громко сглотнула слюну, оцарапавшую вмиг пересохшее от волнения горло. Мне впервые довелось увидеть такое крепкое и сильное, идеально слепленное тело вживую, так близко и так… доступно. И несмотря на трепыхавшуюся где-то на задворках мысль о том, что я глазею на него со слишком неприкрытым обожанием, отвести взгляд просто не получалось. Слишком красивым он был и слишком странные, похотливые желания вызывал во мне.

— Полина, что-то случилось? — он первым отошёл от шока, схватил оставшееся висеть на дверной ручке полотенце, ещё раз взъерошил им свои волосы и стёр тут же покатившиеся по шее капли.

— А можно я лягу с тобой?

Комментарий к Глава 25. Про то, как эмоции одерживают верх над разумом.

Решила выложить главу чуть меньшего размера, чем изначально задумывалось, чтобы не заставлять вас долго ждать.

На днях пополнится также история про Риту и Слава.

И да… Новый год уже близко!

========== Глава 26. Про опрометчивые решения и их последствия. ==========

— Испугалась? — с понимающей улыбкой спросил Максим, в пару размашистых шагов преодолел разделяющее нас расстояние и спрятал меня в свои крепких объятиях. — Можешь не храбриться, потому что даже мне здесь иногда становится не по себе.

Я не могла вспомнить, планировала ли храбриться, когда шла к нему. С трудом припоминала, почему вообще здесь стою и как собиралась объяснять своё появление.

Способность соображать покинула меня в тот же самый момент, как я оказалась настолько волнительно близко к его голому торсу, уткнулась носом в горячую мускулистую грудь и сделала первый же глубокий глоток воздуха, заново опьянев от пряного коричного запаха глинтвейна, до сих пор витавшего вокруг него. И то, что по стечению обстоятельств на мне тоже оказалось ничтожно мало одежды, выглядело очень естественно и даже правильно.

Именно так, как должно быть.

— Я слышала какие-то странные звуки на чердаке, — наконец выдала я единственную из мыслей, не крутившуюся вокруг недавно устроенного им потрясающего зрелища. Щёки предательски наливалась краской, которую пока что удачно получалось прятать в его же объятиях.

— Не хотел бы пугать тебя ещё сильнее, но мне кажется, что там могут жить крысы.

— Лучше уж крысы, чем привидения.

— То есть крыс ты не боишься? — удивлённо уточнил Иванов, не переставая играться с моими волосами, слегка мокрыми на кончиках после душа. Он накручивал их на палец и отпускал, слегка подбрасывал, отчего футболка на спине постепенно пропитывалась падающими брызгами и холодила кожу, начавшую покрываться мурашками.

— Нет, не боюсь, — я качнула головой и поёжилась от холода, тут же плотнее прижалась к нему, чтобы согреться, и поспешила скомкано пробормотать: — Но возвращаться наверх мне всё равно не хочется.

— Желание гостьи — закон, — смешливо хмыкнул он, обхватил меня за талию и, немного приподняв над полом, потащил с собой.

После предложенной мне гостевой комната Максима выглядела небольшой и достаточно скромной. Прямо напротив двери располагался рабочий стол, щедро заваленный канцелярией, тетрадями и стопками книг, окружавших ноутбук. В принципе, это был единственный островок хаоса, ярким пятном выделявшийся на фоне идеального порядка и аскетичной обстановки, напрочь лишённой мелочей и безделушек, обычно обеспечивающих хоть какое-то подобие уюта.

При ближайшем рассмотрении можно было разглядеть, что стены выкрашены светло-серой краской прямо поверх обоев с рисунком, кое-где еле проступающим тонким рельефом. Белая мебель, белоснежные шторы и постельное бельё, светло-молочный пушистый ковёр у кровати — всё это создавало ощущение чистоты, но чистота эта казалась безжизненной и холодной.

Меня он опустил на кровать. Не опустил даже, а просто повалил, после чего уже слегка задравшаяся вверх футболка окончательно собралась комком на талии, и как бы я ни пыталась судорожно одёрнуть её, краснея пуще прежнего, чёрное кружево трусиков всё равно игриво выглядывало из-под белоснежного хлопка.

Воздух постепенно сгущался, пропитывался моим смущением и напряжённым оцепенением, в которое впал Иванов, упрямо не отводящий от меня глаз. Даже прикосновения не смогли бы опалить мою кожу огнём так, как это делал один лишь его взгляд: тяжёлый и пристальный, затянутый мутной дымкой разгорающегося пожара, он словно облизывал каждый миллиметр моего тела. Меня бросало то в жар, то в холод; на лбу выступила испарина, а пальцы заледенели и не слушались, не могли подцепить край пододеяльника, чтобы укрыться под ним и не провоцировать ни одного из нас.

Его — своим внезапно устроенным неумелым стриптизом, а себя — попыткой разглядеть все оттенки эмоций, проявляющихся у него на лице и выглядевших слишком соблазнительно. Настолько, что хотелось сделать ещё какую-нибудь опасную глупость с непоправимыми последствиями, лишь бы нащупать предел его терпения.

— У тебя здесь столько места, что можно играть в футбол, — попытка разрядить обстановку провалилась, и на место прежнего сладковато-пряного молчания, вызывавшего трепетную дрожь, пришло чувство обоюдной неловкости, от противной кислинки которого хотелось поморщиться.

— Раньше мы делили эту комнату с Артёмом. Маме казалось, что раз мы так много общаемся, то поселить нас вместе будет отличной идеей. А год назад мы сильно поссорились, после чего я попросил его съехать, — его голос потерял привычные краски, вмиг стал глухим и тихим, словно доносился из-за стены. Максим присел рядом со мной, сделал глубокий вдох и прикрыл глаза, больше ничего не говоря.

Я растерянно смотрела на то, как он ссутулился на краю собственной кровати. На сильно выступающий на шее кадык, быстро дёргавшийся каждый раз, когда он нервно сглатывал слюну; длинные пальцы, беспомощно комкавшие белоснежную ткань пододеяльника, в моём воображении настолько похожую на ткань надетой на мне футболки. Любовалась тем, как от напряжения мышцы на его руках стали проступать более отчётливо, плавно изгибались под кожей.

Дыхание сбилось в тот же миг, как подушечки моих пальцев нерешительно коснулись его плеча. Медленно провели вниз, остановились на середине предплечья и накрыли две маленькие родинки-близняшки, единственные выделявшиеся на безупречно ровной, светлой коже. И мне хотелось не просто трогать их, неумело поглаживать восхитительно твёрдые руки, ласкать взглядом тело, своей красотой вызывающее искренний восторг. Хотелось целовать его долго и много, а ещё знать, что всё это — только моё и ничьё больше.

Мы встретились взглядами, и я вздрогнула от неожиданности, испуганно обхватила его руку ладонью и, быстро облизав пересохшие губы, уже приоткрыла рот, собираясь сказать ему что-нибудь. Но не смогла.

Просто не нашла слов, которые смогли бы передать хоть малую часть той нежности, что я испытывала по отношению к нему.

Наверное, это было неправильно, опрометчиво, наивно: так поддаваться собственным эмоциям по отношению к человеку, о котором я знала просто непозволительно мало. То, что он откровенно рассказывал мне о себе, о своём прошлом, должно было отпугнуть и оттолкнуть меня, а вместо этого, напротив, необъяснимо влекло к нему ещё сильнее. Как смертельно опасное пламя манит к себе мотылька, готового смело лететь навстречу губительной красоте.

И пока я тонула в розовой и мягкой сахарной вате собственных романтичных грёз, Иванов поднялся и резко дёрнул за край пододеяльника, с лёгкостью выдернув его из-под моего расслабленного, мысленно обмякшего в страстных мужских объятиях тела.