Сдайся мне (СИ) - Росс Софи

— Холодно, — обиженно заявляю, поерзав на ледяном металле.

— Волшебной палочки у меня нет, но согреть могу и без нее, зефирка.

А вот теперь становится неуютно. Потому что голос у Мирона скатывается в какую-то опасную хрипотцу, из-за которой волоски на руках электризуются и встают дыбом, а попе внезапно становится очень даже тепло. Горячо.

— Не надо меня греть, мне уже не холодно. Просто немного неудобно.

— Что с тобой надо делать, скажи? Что надо сделать, чтобы ты у меня из голов исчезла, фея? Вместе со всей своей наивностью и детской придурью. Кому надо душу продать, с кем договориться, чтобы мне тебя не хотелось? Совсем не хотелось, Динь-Динь.

Открываю рот и тут же захлопываю обратно. Он что, пьян?

Мирон никогда мне не говорил ничего подобного. Никогда. Почему сейчас? Когда-то я бы…я бы умерла, чтобы услышать от него именно это.

Каждый раз в прошлом после наших встреч я приходила домой, ложилась и пялилась в потолок. Перебирала в голове все, что мне удавалось запомнить. Обрывки фраз, отдельные слова… Я цеплялась абсолютно за все, за каждую мелочь. Искала двойные смыслы, скрытые мысли.

Но не находила.

Теперь это явь. Придумывать ничего не нужно. И мне не показалось, я точно знаю. Тяжелое дыхание, которое ощущается слишком близко, прямое тому доказательство.

— Ничего не надо, — мотаю головой. Руки не слушаются. Мне бы оттолкнуть его, а я наоборот вцепляюсь в черную куртку пальцами, рискуя понаставить зацепок от скользящих по ткани ногтей. — Ты собирался отвезти меня домой.

— Собирался. Я много чего собирался сделать. С тобой, — Мирон приближается к моим губам, и я наклоняюсь назад, потому что…

Не готова.

Не так.

Не сейчас.

Мне все это ни к чему.

Я его забыла. Забыла ведь, да? Заперла в сердце мою первую любовь, закрыла на дюжину замков, чтобыонне смог выбраться. А он смог. Нагрянул как гром. Как одна брошенная спичка, которую случайно обронили на складе фейерверков.

Бум.

И все взлетело на воздух. Искры, залпы и полная каша в голове.

— Боишься меня? — Мирон замечает мою дрожь и трактует ее совершенно не в том направлении.

— Домой хочу, — ухожу от опасного вопроса, поворачиваю голову так, чтобы чужие губы прижались к щеке.

— Как скажешь, малявка.

Я вспыхиваю, когда он припоминает старое прозвище. Молочу кулаками по его плечам от обиды, смаргиваю слезы, которые одновременно леденят и обжигают.

Большая мужская ладонь ложится на затылок. А потом я одним резким движением ложусь на капот. Теперь я на лопатках.

Набираю побольше воздуха в легкие, втягиваю со свистящим шумом.

— Кричать будешь? — Мирон нахально трется носом о мою щеку и будто…дышит?

— Буду. Очень громко.

Мне тяжело под ним. Он навалился своим телом, большей частью веса.

— Помогите, спасите, насилуют? — кривит губы, ниже нагибается.

Теперь вообще некуда деваться.

— Помогите. Спасите. Насилуют… — шепчу сипло, запрокидываю голову, в очередной раз избегая поцелуя.

— Нехорошо людей обманывать, Диана. Придется сделать так, чтобы последнее стало правдой.

Глава 7

Я открываю рот, чтобы закричать, но на него тут же ложится горячая ладонь.

Фу, микробы. Он этой рукой вообще-то дверь открывал и в лифте нажимал на кнопку. Кривлюсь и пытаюсь укусить Мирона, но он только сильнее наваливается. Еще чуть-чуть, и дышать мне будет действительно трудно.

Черт возьми, почему он столько весит? Вроде ведь не страдает лишним весом, а сдвинуть с места такую махину все равно не представляется возможным.

— Убрать руку? — дразнит меня своим дурацким вопросом, свободная ладонь протискивается под мою спину, и Мирон заставляет меня вжаться сильнее в твердую грудь.

Медленно киваю, скосив взгляд вниз.

— Мы нарушаем общественный порядок, — говорю, когда движению моих губ больше ничего не мешает. — Это хулиганство, оно наказывается штрафом либо арестом до пятнадцати суток. А в случае если нас нечаянно застукают дети…

— Сексуальная мелкая зубрилка, — перебивает меня Мирон, сверкая нахальной улыбкой.

Он утыкается лбом в мое плечо и тяжело дышит. Постепенно дыхание возвращается в норму, пальцы больше не впиваются в мой бок с таким вибрирующим напряжением, он успокаивается, переместив на локоть большую часть придавившего меня веса.

— И какой же там штраф, зефирка? Я разорюсь?

— До двух с половиной тысяч вроде бы…

— Долларов?

— Вообще-то, мы живем в России, здесь другая валюта.

— Тогда, думаю, можно и рискнуть, уж два с половиной рубля на тебя я найду, — он опять смеется надо мной, намекая на недоразумение, произошедшее несколько дней назад.

Вздрагиваю, когда Мирон снимает со своего плеча мою руку и прикасается губами к костяшкам по очереди.

— Пошли греть твои лапки, трусишка, а то замерзнешь окончательно, будешь потом сопливить.

Не особенно нежно меня сдергивают с капота, и я, исключительно чтобы не шмякнуться Мирону под ноги, обвиваю его ногами, покрепче ухватившись руками за шею.

Он открывает дверь со стороны пассажира, наклоняется, осторожно усаживая меня на кожаное сиденье, и специально сам пристегивает ремень безопасности, нависнув в опасной близости от моего лица.

У меня затылок ноет, когда я резко подаюсь назад и врезаюсь им в подголовник.

— Ты чего шугаешься так? Правда, что ли, боишься? — хмыкает, регулируя спинку так, чтобы я на ней не лежала.

— Лучше бы я вызвала такси…

— Вот не ценишь ты все-таки свою попку, фея. Знаешь, что водилой вообще кто угодно может устроиться? Ты ведь, подозреваю, не на «бизнесе» катаешься?

— Зачем я буду переплачивать, если на обычном тарифе до места меня все равно довезут? Буржуй.

— В показаниях путаешься, Динь. То ты настолько жаждешь хорошей жизни, что готова спутаться с каким-нибудь папиком, то говоришь, что машины друг от друга не отличаются. Ну у меня же в тачке, например, явно поприятнее будет, чем в какой-нибудь вонючей раздолбанной девятке?

— Уж лучше девятка, чем ко мне будут…будут…домогаться!

— Это я-то домогаюсь, зефирка? Да я вообще в данный момент тебя не трогаю. В отличие от некоторых, — уголок его рта взлетает, а я не сразу понимаю, на что именно намекает мне Мирон.

А потом я шевелю пальцами и тут же отдергиваю руки, потому что, оказывается, все это время теребила его расстегнутую куртку.

— Так что не мне здесь грозит пятнадцать суток. Смотри, котенок, будешь и дальше точить об меня свои коготки, сдав тебя строгим дядям. Вспомнишь свою отвязную молодость, а? Понравилось тебе в обезьяннике сидеть? — Мирон возвращает мои руки себе на грудь.

— Все ты виноват.

— То есть я сам себе тогда тачку поцарапал? — насмешливо выгибает бровь, пока мои пальцы греются под курткой.

Приказываю себе замереть и совсем не двигаться, потому что моему носу опять слишком приятно. От смеси запахов голову кружит.

— Извини… — все-таки признаю свою вину. Я взрослая и не буду больше за свой глупый поступок перекладывать на него ответственность. Портить чужое имущество никому не позволено, даже если ты страшно обижен на его владельца.

Мирон ничего не отвечает. Закрывает быстро дверь и спереди обходит машину, секунд через тридцать оказавшись рядом со мной. Он заводит двигатель и включает печку, регулирует ее так, чтобы поток теплого воздуха дул прямо на меня.

Только ему было совсем не обязательно это делать, мне становится тепло от такого внимания и заботы, которая некоторым может показаться слишком навязчивой.

Глупая ты, Диана. Глу-па-я.

— А куда мы едем?

Я точно знаю, что на прошлом повороте Мирону нужно было повернуть, но он почему-то проехал вперед. К моему дому больше нет никаких объездов, так что я моментально напрягаюсь из-за странной сложившейся ситуации.

Прикатимся сейчас к какому-нибудь мосту в качестве показательной порки, а убежать я не смогу. Совсем уже не знаю, что у сидящего рядом со мной человека в голове.