Эйми Ямада - ЧАС КОШКИ
А теперь у меня у самой украли любимого, и я почувствовала себя той самой женщиной из песни. Да, именно так! Правда, я не запела, я просто стояла в каком-то оцепенении. Это было похоже на мелькающие телекадры. Мои эмоции словно замерзли, подернулись корочкой льда. Я уже ничего не понимала. Я даже не могла понять, что такое любовь. Я сказала об этом Марии.
— Это потому, что ты посредине.
Что она такое говорит?… Посредине находится Спун! Разве не так?
Он с каким-то испугом слушал нашу сдержанную перепалку. Мне вдруг стало жаль его. Все последние дни на его физиономии было написано, что он замыслил нечто рисковое и серьезное, что-то ужасно крутое! Но теперь у него был вид нашкодившего ребенка, которого поймали с поличным. Так что же все-таки выражал тот чеканно-суровый профиль?… Мне захотелось затопать ногами. Спроси я его, как ему подобная ситуация, он наверняка ответил бы так: «Подумаешь! Делов-то». Вот для меня то, что случилось, имеет чрезвычайную важность. А этот блудливый кот (я и сама удивилась, как у меня повернулся язык!) просто развлекся любовной интрижкой! Нет, мне не хотелось думать, что его связь с Марией, которую я боготворила, которую и сама некогда страстно желала, носит столь скотский характер. Мне хотелось верить, что его чувства более возвышенны.
— Ты находишься посредине, — повторила Мария.
— Перестаньте меня мучить! — разрыдалась я.
— Не надо плакать, бэби!
— Не плачь, моя Ким!
Они сказали это одновременно.
— Я люблю тебя, Ким!
Я не верила своим ушам.
Женщина, которой я так восхищалась, произносит слова, которые с ней совершенно не соотносятся! Особенно если учесть тот факт, что я-то ее уже разлюбила.
— Я давно тебя люблю. Я ни к чему не была так сильно привязана, как к тебе.
Вот оно что. Выходит, она «привязана» ко мне. Гораздо сильнее, чем к своим шляпкам, мужчинам и кольцам…
— А потому я люблю все то, что принадлежит тебе. Я хотела знать о тебе все, до мельчайших подробностей. Но ты встретила этого мужчину и отлучила меня. Ты не оставила мне ни шанса, ни самого маленького уголка в своем сердце. Ты даже не знаешь, как я тебя ревновала. Ты понимаешь, как это больно, когда нельзя достучаться?
— Почему же ты прежде не говорила об этом?
— Тебе бы это не понравилось. Тебе это никогда не нравилось… Ты ненавидишь все то, о чем должна помнить.
Да. Наверное, это так. Я и в самом деле возненавидела бы ее, особенно если бы встретила Спуна после такого признания.
— Потому что, признавшись, я уже не смогла бы сдержать себя, я бы съела тебя целиком, обглодала все косточки!
Значит, Мария питает ко мне те же чувства, что я к Спуну! Я так люблю его, что мне не раз хотелось с остервененьем вонзить в него зубы. Прокусить до кости!
— Мне захотелось утешиться с твоим парнем. На его пенисе еще остается твой запах…
Я потрясенно молчала.
— Но с сегодняшнего дня я могу отказаться от тебя. Забыть. Больше ты не услышишь такого. В другой раз я полюблю того, кому не нужно будет признаваться в любви.
Мария оборвала себя на полуслове, подавив рыдания. Для нее это было одинаково унизительно — и плакать, и любить.
Я вдруг подумала: как хорошо, что у меня совершенно нет силы воли.
— Мария, — сказала я, — Спун — не моя вещь. Скорее, это я — его вещь. Его собственность.
— Как он сумел заставить тебя произнести такое? Ведь он же самый обычный парень! У него ничего нет за душой. И все же ты…
— Но он мой мужчина.
Она судорожно вздохнула, прижав руки к щекам.
— Это очень существенный момент. Да?
— Ты, наверное, не поняла, — сказала я. — Я ведь тоже обычная женщина, у которой нет ничего за душой.
— Уходи! Уходи же, скорей…
Я вышла из комнаты, оставив их вдвоем. Я думала о том, какой разный смысл вкладывают разные люди в одну и ту же фразу — «Crazy about you!».[5]
Вернувшись домой, я почувствовала звериный голод. И вспомнила, что ничего не ела почти двое суток. Я была так измотана, что мне даже в голову не пришло приготовить что-то на ужин. Я просто залила молоком кукурузные хлопья без сахара и стала хлебать это месиво. Хлопья обдирали горло, и было трудно глотать.
8
Я сидела на корточках под дверью и напряженно вслушивалась, стараясь не пропустить ни звука, доносившегося снаружи. Вот хлопнула дверца машины. Может, это подъехал Спун? Пьяный с грохотом пнул мусорный ящик. Спун частенько проделывал это, загаживая дорогу.
Наверняка это он. Вернулся домой студент-сосед и шарит в портфеле, выуживая ключи. До меня доносится металлическое позвякивание. Он даже и не подозревает, что в каком-то метре, отделенная от него тонкой дверью, на полу сидит девушка, сжимая в руке стакан. Тоска вскипает во мне, поднимаясь со дна желудка, как пузырьки «Алка-зельтцер». Я пытаюсь представить, как обливаю Спуна холодным презрением. Пусть только покажет свою мерзкую физиономию! Впрочем, какими словами не поноси эту скотину, вряд ли добьешься толку… Ведь для него ругательства — нормальный способ общения.
Я так устала вслушиваться, что чувства мои притупились, — и тут, наконец, донесся звук, ежедневно доводивший меня до нервной дрожи, — скрежет поворачиваемого в замке ключа. Когда дверь приоткрылась, и в нее заглянула черная рожа, у меня уже не было сил, чтобы встать. Я продолжала сидеть на полу, глядя на Спуна снизу вверх. Он сгреб меня в объятия и влепил поцелуй, обдав холодным воздухом улицы.
— Так уж вышло, малыш.
Спун щипал меня за щеки, оттягивал губы пальцами, как прищепками, возил ладонью по лицу — словно баловался с маленьким ребенком.
Я попыталась высказать все, что у меня накипело, но не нашла подходящих слов.
— Что такое? Забыла английский? Ну, дела…
Я попыталась изобразить вызывающую улыбку в духе Жанны Моро, но у меня ничего не вышло, наверное, еще чересчур зелена.
— Ты меня любишь?
Спун ничего не ответил. Обычно он отделывался ничего не значащей, расхожей и легкой фразой: «Конечно, а как же иначе?» Она вылетала у нас просто автоматически. Но теперь эти слова обрели вязкость и плотность и уже не могли с прежней легкостью слететь с его губ. Глядя в пол, я вынула из уха сережку и бросила в стакан с джином, который держала в руке. Спун с недоумением уставился на стакан. Тогда я поднесла стакан его прямо к его зубам, похожим на белые клавиши. Стакан мелодично звякнул.
— Cheers! Твое здоровье!
Я силой разжала его зубы и влила ему в рот прозрачный крепкий напиток. Джин, верно, обжег Спуну горло и проскользнул в желудок.
