Капкан (СИ) - Лин Брук

— Хорошо, — хочу закончить, но тут из уст вырывается: — А ты сам? Не хочешь отпустить ситуацию?

— Я отпустил.

— Когда отпускают, не испытывают неприязни.

— Тебе дважды повезло с семьёй, поэтому ты думаешь, что, как бы не складывались отношения, ребёнок будет любить родителя, а родитель ребёнка. В твоём мире так и есть. В моем — нет. Я презираю эту женщину, как презираю сотни других людей, и спокойно живу с этим.

— И у тебя нет никаких чувств к ней? Нет любви?

— Никогда не было. Она всегда вызывала у меня чувство недоверия, а после отвращения. Если мне было плохо, я бежал к отцу и к Эльвире, если хорошо — к брату с сестрой. В моей жизни не было матери.

— Но все же… она подарила тебе жизнь.

— А ещё ты скажешь, что она страдала девять месяцев, вынашивая и рожая каждого из нас. Но мы с Османом страдали, как минимум, десять лет, наблюдая за образом её жизни. Лайле приходится страдать до сих пор.

Я хочу вновь вступиться за Стеллу, сказать, что, возможно, встреча с ней пойдёт на пользу девушке, но Роланд прерывает меня на полуслове:

— Нет, Медея, и не потому она страдает, что брат-негодяй не разрешает увидеться с матерью, а потому что эта самая женщина брала её с собой на море для прикрытия, чтобы спокойно развлекаться с любовником. А девочка молчала, закрывала уши, притворялась спящей, потому что потаскуха мать не удосуживалась даже снять отдельный номер для своих утех!

Он оглушает меня правдой и своей откровенностью. Я чувствую, что внутри у него накипело, и он не может больше молчать. А я не могу больше сказать и слова в защиту человека, который дал им жизнь.

— Не понимаю, — выговариваю сквозь ком в горле, — Почему тогда, после такого ужаса, вас просят встретиться с ней? Тем более, Ренат Янович.

— Потому что Ренат Янович не знает даже одной сотой того, что знаем и видели мы. Как и все вокруг. Для всех история проста — Стелла оступилась единожды, Роланд с Лайлой увидели это, и молодой парень выкинул мать из дома. Никому не станет легче, если расскажем правду, если объясним, почему девочка перестала говорить — это ведь дело не одного дня, а нескольких лет измен матери на глазах у невинного ребёнка.

— Роланд, это ужасно. Она изменяла с разными мужчинами?

— Мы с Османом успели насладиться их разнообразием. Но на отдыхе с сестрой, она всегда была с одним человеком — женатым лучшим другом отца. Лайла долго никому ничего не рассказывала, даже нам с Османом. Когда с братом поняли, что состояние девочки ухудшается каждый раз, когда она возвращается с "оздоровительного" центра на море, в который возила её Стелла, мы заговорили с сестрой о том, что на самом деле там происходило. Тот день как сегодняшний помню, Лайла рыдала, задыхаясь в слезах, — замолкает, задумавшись, а потом добавляет, тяжело вздохнув: — Все рассказала нам, прорыдала и замолчала навсегда.

Я пытаюсь осознать все сказанное им, но не могу поверить, что женщина способна до того быть глупой и безрассудной, чтоб не понимать, как ломает своих собственных детей. Или чего хуже — быть настолько эгоистичной и безразличной к их душам, что ради своих удовольствий готова пойти по родным сердцам.

— Ты сказала, что этот человек подарил нам жизнь, и ты права. Только благодаря этому факту она осталась жива. За всё, что сделала, мы отплатили ей сполна и больше ничем ей не обязаны.

— Прости, — зарываюсь пальцами в локоны дочери. — Я видела картину иной.

— Это естественно.

— Спасибо, что рассказал.

— Не хотел, чтобы ты думала, будто мне плевать на чувства сестры. Глаза у неё на мокром месте не от того, что её не отпускают к маме, а потому что, по сути, она так и не узнала, что такое настоящая материнская любовь.

— Получается, никто из вас этого так и не узнал.

— Нам с Османом было достаточно отцовской.

— Жаль Рената Яновича. Он так и не оправился после предательства?

Он с сожалением качает головой.

— Хотя, порой, цепляет красоток. Жалко только, что все, как одна, похожи на Стеллу.

— Любовь поганая вещь.

С грустью усмехнувшись, встаёт с места, подходит ко мне и касается шеи.

— Заходи в дом. Ветер холодный.

Киваю ему, дав понять, что поняла и приняла его слова. Он отпускает меня, предлагает взять Ариану, но после всего услышанного, я хочу обнять и прижать дочь к сердцу, поэтому, благодарю его, но уверяю, что справлюсь сама.

— Переночуете в моей спальне. Другие комнаты ещё не готовы.

— Хорошо. Спасибо.

Мы входим в дом. Зайдя в комнату, я кладу дочь на уже раскрытую кровать, раздеваю её и укрываю одеялом, пока мужчина достаёт из гардеробной два комплекта одежды: мне и себе.

— Поспишь в моей футболке, — протягивает аккуратно сложённую кофту.

— Я могу и в белье, — улыбаюсь.

— Ты можешь и без, я знаю, — пробегается взглядом по оголенным участкам кожи, — Но рядом с ребёнком можно выглядеть и поприличнее.

— Ну-ну, — принимаю футболку из его рук. — Так и скажи, что боишься не удержаться, когда станешь наблюдать за мной через камеру, — улыбаюсь ещё шире.

— Никто не будет за тобой наблюдать.

— Ну как же, может я решу что ещё выкрасть? — подхожу ближе, любуясь и наслаждаясь его присутствием рядом с нами.

— Все, что могла, уже выкрала, — заявив достаточно серьёзно, он хочет выйти из комнаты, но я останавливаю его.

— Посидишь, пожалуйста, с Арианой, пока я приму душ? Не хочу оставлять её одну.

— Посижу.

И воспользовавшись возможностью, решаю не медлить и иду в ванную комнату. Скидываю с себя одежду, вхожу в душ, включаю холодную воду и, встав под струи воды, поднимаю голову к ним. Капли больно бьют по коже, и я надеюсь, они приведут меня в чувства после всего услышанного и узнанного. Может от того я все сильнее влюбляюсь и все крепче люблю Роланда, что с каждым разом он открывается с другой, более глубокой, стороны, которая поглощает меня в себя и больше не отпускает…

История, рассказанная им, опустошила и выпотрошила меня. Сотню раз я прокручиваю в голове его слова. Представляю, как маленький невинный ребёнок притворялся на протяжении нескольких лет будто не слышит и не понимает того, что делает её мама с другим мужчиной. Как двое парней — подростков закрывали глаза на похождения матери и молчали, лишь бы не причинять никому той боли, которую испытывали сами. Трое детей, страдающих от собственной матери, спустя годы, несмотря на то, что говорят вокруг, продолжают проживать свою боль между собой, лишь бы не ранить родных людей. И это все так больно бьет по моему сердцу, так калечит мой рассудок, что невольно из глаз начинают течь слезы.

Не знаю, сколько я пробыла под душем. Но когда, искупавшись, отключаю воду и выхожу из душевой кабины, слышу, как за дверью Роланд читает сказку "Алиса в стране чудес". Только одно это вырывает меня из грустных, холодных мыслей и согревает изнутри. Очевидно, Ариана проснулась и попросила рассказать ей сказку. Улыбнувшись, я неспешно подсушиваю концы волос, привожу в порядок своё лицо и стою ещё немного у дверей. Слушаю, как он не спеша читает диалог Шляпника с Алисой и терпеливо отвечает на вопросы сонной девочки, которая задаёт ему самые нелепые, но до чего милые, вопросы.

Когда голоса обоих постепенно стихают, я выхожу из ванной. Он будто и не замечает меня. Поправляет одеяло Арианы, которая уже лежит с закрытыми глазами, но я вижу, что она ещё не спит. Когда подхожу ближе, мужчина, наконец, обращает на меня своё внимание и, отложив книгу на прикроватную тумбу, встаёт на ноги.

— Спасибо, что остался, — поблагодарив, вновь бросаю взгляд на дочь.

Хитрая, не спит, но не открывает глаз.

Замечаю, как его взгляд падает на мои мокрые волосы и голые плечи. В мужских глазах вспыхивает огонь, и я не могу сдержать улыбки от этого приятного импульса, что ласкает мое сознание и тело. Он хочет меня, так же, как и я — наперекор рассудку.

Он хватает меня за край полотенца и притягивает к себе. Пальцами скользит вниз по шее, спускается к груди. Я стою, затаив дыхание и наблюдая лишь за его глазами. Увидев часть шрама меж грудей, он опускает полотенце чуть ниже и маняще улыбается, застыв на отпечатке, который когда-то сам и оставил на мне.