Маркиз де Сад - Жюльетта. Том II
В те времена все Шведское королевство потрясали раздоры между двумя влиятельными партиями; одна из них, недовольная двором, мечтала захватить власть, другая, во главе с Густавом II, стремилась продлить свое господство; к этой второй партии примыкал двор и все, что было связано с ним. Первую партию представляли сенат и определенная часть военных. На трон только что вступил монарх, и недовольные чувствовали, что настал удобный момент приступить к активным действиям: с нарождающейся властью справиться гораздо легче, чем с опытным, хорошо окопавшимся властителем. Сенаторы понимали это и завоевывали все новые сильные позиции; они использовали свои преграды в самых широких пределах и даже злоупотребляли ими, осмеливаясь открыто бросать вызов королю на своих заседаниях и насмехаться над его указами; постепенно власть законодателей достигла такой степени, что Густав без их согласия не мог даже назначить чиновников в своем собственном королевстве.
Так обстояли дела в стране, когда я нанес визит сенатору Стено, вдохновителю сенаторской партии. Молодой политик и его супруга приняли меня со всем радушием и, осмелюсь думать, с самым живым интересом. Мне попеняли, что я сразу не взял с собой жену, и я оправдался только тем, что принял приглашение отобедать у них в доме на следующий же день вместе с ней.
Эмму, которая как нельзя лучше подходила для роли моей жены, сочетая в себе все качества, так высоко ценимые в свете, приняли с исключительной сердечностью, и между нею и милой супругой сенатора сразу завязалась самая горячая дружба[88].
Если молодого шведа, двадцати семи лет от роду, можно было с полным правом назвать одним из самых обаятельных, богатых и мудрых представителей своего поколения, то можно было без преувеличения сказать, что его супруга Эрнестина была, конечно же, самым очаровательным созданием во всей Скандинавии. Прекрасная девятнадцатилетняя блондинка с роскошными волосами, с величественной фигурой… красивые карие глаза, безупречные, благородные черты лица — Природа в избытке одарила эту счастливицу, которая помимо всевозможных физических совершенств обладала глубоким умом, твердым характером и здоровой философией.
При нашей четвертой встрече Стено поинтересовался, кому адресованы остальные рекомендательные письма, которые у меня были. Вместо ответа У. показал их ему, и когда он прочитал на конвертах имена придворных, лицо его потемнело.
— Знаете, любезнейший и дорогой наш гость, — сказал он, возвращая мне письма, — нам доставляет удовольствие принимать любого, прибывающего с такими теплыми рекомендациями, но должен заметить, что у меня непримиримые политические разногласия с этими лицами, которых вы намерены посетить. Мои коллеги, мои друзья и родственники, будучи заклятыми врагами двора, даже не разговаривают с теми, кто служит или способствует деспотизму.
— Ах, сударь, — заговорил я, — ваши взгляды совершенно совпадают с моими, я не допускал даже мысли связать себя с партией ваших противников; я так же, как и вы, ненавижу монархов и их тиранию. Я всегда удивлялся, как Природа могла вложить в такие руки власть над людьми. И я прошу вас, мужественных сенаторов, поскорее вернуть шведскому народу подлинную свободу, которую Густав стремится отобрать у него по примеру своих предков; пусть все старания , вашего молодого принца усилить свою власть постигнет та же бесславная участь, какую испытал недавно Адольф. Однако, добрый мой господин, чтобы впредь у вас не было никаких сомнений в моем искреннем желании присоединиться к вашей партии и в моем уважении к вашим взглядам, давайте вместе с вами разорвем на клочки вот эти самые письма, которые адресованы сторонникам Густава и их прихлебателям. Да, да, уничтожим их все, и я доверяю вам самому выбирать друзей, с которыми я мог бы иметь дело в вашем городе.
Стено с чувством пожал мне руку, и его юная жена, присутствовавшая при нашем разговоре, не могла сдержаться, чтобы не выразить живейшую радость от того, что к их партии присоединился столь достойный человек.
— Боршан, — торжественно заявил Стено, — после таких слов, которые наверняка идут из самого сердца, я больше не сомневаюсь в образе ваших мыслей. Но скажите, вы действительно готовы отстаивать наши интересы, как свои собственные, и принять на себя все обязательства, требующие верной дружбы и строгой конспирации?
— Сенатор, — живо ответил я, — клянусь жизнью, что буду с вами до тех пор, пока последний тиран не исчезнет с лица земли, если вы вложите в мои руки необходимое оружие.
После чего я рассказал супругам о случае с принцессой Голландии, который убедительно свидетельствовал о моем отвращении к тирании и к ее носителям.
— А ваша супруга, друг мой, — спросил меня сенатор, — она разделяет ваши взгляды?
— На ваш вопрос отвечу честно: наши взгляды настолько схожи, что она оставила Софию, которая осыпала ее всевозможными милостями.
— Отлично, — сказал Стено, — завтра в моем доме соберутся друзья; я приглашаю вас обоих присоединиться к нам и обещаю, что вы услышите очень интересные вещи.
Я передал этот разговор Эмме.
— Прежде чем влезть в это дело, дорогой, надо подумать хорошенько, во что оно может вылиться. Не забывай, что когда ты отказался служить Софии, ты действовал скорее, как мне кажется, из отвращения к политическим интригам, а не из духа свободолюбия.
— Нет, — возразил я, — ты ошибаешься; с тех пор я много передумал и пришел к выводу, что только мой извечный ужас перед деспотизмом отдельной личности заставил меня отказаться от предложения супруги градоправителя: будь ее цели несколько иными, я, возможно, согласился бы на все…
— Извини, Боршан, — не унималась Эмма, — но я не вижу никакой логики и последовательности в твоих принципах: ты сам тиран, и ты же ненавидишь тиранию; деспотизм сквозит во всех твоих вкусах, глубоко гнездится в твоем сердце, твоя душа пропитана им, и вдруг ты восстаешь против него. Объясни мне эти противоречия, или можешь больше не рассчитывать на меня.
— Эмма, — начал я, глядя прямо в глаза своей спутнице, — послушай внимательно, что я тебе скажу и хорошенько запомни мои слова. Если сенат собирается выступить с оружием в руках против шведского монарха, им движет не ненависть к тирании, а зависть, оттого что деспотом является кто-то другой, но не сами сенаторы; как только они получат власть, ты увидишь, как в их взглядах произойдет внезапная метаморфоза, и те, кто сегодня ненавидят деспотизм, завтра будут сами осуществлять его для своего блага. Приняв предложение Стено, я играю ту же роль, что и он и ему подобные; я не стремлюсь сокрушить трон, но хочу обратить его свойства в свою пользу. Еще вот что запомни: я. разорву с этим обществом, как только увижу, что оно вдохновляется другими принципами или идет в другом направлении, поэтому, Эмма, не обвиняй меня в непоследовательности, как не осуждай тех, кто заменяет тиранию деспотизмом: трон люб всякому человеку, и не трон он ненавидит, а того, кто сидит на нем. Я чувствую в себе прямо-таки потребность вмешаться в мировые дела, для этого нужны не предрассудки и не добродетели, но страсть, порочное сердце и несгибаемый характер — то есть как раз то, чем я обладаю; фортуна благоволит ко мне, и я принимаю вызов судьбы. Оденься завтра шикарнее, Эмма, будь гордой, умной и соблазнительной — я хочу сказать, стервозной, — именно эти качества уважают в доме Стено; покажи его гостям, что они в тебе есть, и ничего не бойся.
