Слишком борзая!
Вернувшись в Москву, первым делом я, конечно, поделилась подозрениями о своём положении с мамой. И буквально на следующий же день мы узнали наверняка, что тошнило меня не от лондонского смога и даже не от увязшей в криминале троицы.
Я не знаю, можно ли быть готовой к такой новости, когда ребенка мама планирует и трепетно таскает тесты в туалет с утра до вечера. Я даже с учётом моих подозрений готова не была.
То, что творилось со мной, пока мы добирались из клиники домой, я не смогу описать никакими словами. Это было как удар молнии, в долю секунды растворивший меня в пространстве. Я не чувствовала собственного тела, не слышала своих мыслей, а происходящее вокруг и вовсе размазалось как картина пьяного художника. Безграничная эйфория, возносящая меня к небесам, мгновенно сменялась страхом неизвестности, нового, погружая мои мысли во тьму.
— Мам… что мне делать? — отвлекла я мамулю от любования какой-то точкой на снимке УЗИ, когда мы засели с ней на кухне.
— То, что считаешь правильным, девочка моя, — ободряюще улыбнувшись, ответила мама.
— Я не знаю, что правильно. Пополнить ряды матерей одиночек? Или всю жизнь казнить себя за аборт? — терялась я в хаосе собственных мыслей.
Я не знаю, что правильно! Не знаю! Он отказался от меня! Ушёл! Как жить без него, я знала, но как жить с тем, что мне от него осталось?
— Девочка моя, я не буду осуждать тебя, какое бы ты решение ни приняла. Существуют ситуации, когда у женщины просто нет иного выхода, но, как мне кажется, это не наш случай, верно? — мягко погладив меня по голове, мама, как бы случайно, опустила лист со снимком на стол перед моим носом.
Моё сердце сжимается, становясь одного размера с этой белой бусинкой на фотке.
— Мам… у меня будет ребёнок… я беременна, — тихо произношу я, чувствуя, как мои глаза наполняются слезами.
— Что значит — беременна? — врывается на кухню голос папы, а следом за ним и сам Борзов.
Поначалу папа выглядит обескураженным, но с каждой секундой сталь в его глазах раскаляется, норовя уделать по температуре вспышки на июльском солнце.
Бросив короткий взгляд на лежащий на столе лист, папа гневно раздувает ноздри, изрыгая всё пламя преисподней:
— Я этому инвестору… все фонды поотрываю! Вместе с уставным капиталом! — рявкает папа.
— Тише можно? У меня от твоего командирского голоса уже даже мурашки строем ходят! — пытается усмирить мама главу семейства.
— Где этот «жених до гроба»? Я ему устрою царскую жизнь! Никакой дед не поможет! — не успокаивался папа, почему-то вешая всех собак на Тимура.
Так-то без моего участия сие мероприятие не обошлось…
Мысленно приказав себе оставить слёзы подушке, я решила остудить пыл папы, пока он всех Царёвых в мире не рванул наказывать.
— Ой, всё, пап! Сама воспитаю, какая от вас — мужиков — польза с младенцами? Ты хоть раз маме помогал?
Сколько себя помню, этот приём всегда действовал безотказно. Понятия не имею, как это работает, но стоит папе напомнить о временах, когда мы только родились — он моментально меняется. Все морщины на лице разглаживаются. Взгляд, брошеный на маму, неизменно теплеет и светлеет. Он идёт к ней, будто вспоминая что-то важное, обнимает и шепчет что-то на ухо.
Но сейчас произошёл сбой системы. Вместо мамы папа подошёл ко мне, молча сгрёб лист УЗИ в свой железобетонный кулак и, чмокнув меня в висок, ответил:
— Конечно, помогал. Как сейчас помню — мама вас троих купает по очереди, а я по полотенцам фасую. А когда подросли, и вовсе ни минуты покоя не было. Вы трое умели поднять на уши не только нашу улицу, но и весь посёлок. У людей поговорка была: «Там где играют Борзята, волки ходить боятся». Ты, Макар и Мирон росли отъявленными хулиганами. Поэтому мне и пришлось вас едва ли не с пелёнок на базу тащить, иначе из-за вашей неуёмной энергии от посёлка бы остался один большой котлован.
— Боже, как это всё замечательно, — искренне восхитилась я. — Пап… я хочу оставить этого малыша.
Прилично прибитый к воспоминаниям прошлого, папа кивнул, продолжая ностальгировать с улыбкой на губах. Так-то лучше.
С этого дня мой мир перестал быть прежним. Я засыпала и просыпалась с мыслью о том чуде, что зародилось во мне.
Разумеется, все домашние меня поддержали, в этом я не сомневалась изначально. Но была приятно удивлена тем, что в бесе неожиданно проснулся гиперзаботливый брат. Он и до известия о моей беременности был достаточно внимателен, но мой новый статус разбудил в нём неведомое ранее желание сдувать с меня пылинки.
Шло время, дни сменялись неделями, в которые у меня было достаточно забот и занятий. Тем не менее, я не могла избавиться от мыслей о Тимуре. Не могла перестать ждать его звонка.
Я убеждала себя, что он просто обычный негодяй, решивший развлечься с понравившейся девчонкой и бросивший её, как только она надоела. Но чёртов профайлер во мне противным голосом жужжал: "Ты ведь знаешь, что правда сокрыта гораздо глубже!"
В потоке бесконечных мыслей о Тимуре меня не отпускали вопросы о том, что же на самом деле произошло тридцать лет назад на Малой Ордынке?
В итоге поняв, что эти мысли теперь будут терзать меня до конца моих дней, я решила познакомиться с родственниками моего малыша поближе.
— Ничего себе хоромы у твоего прадеда, Царевич, — присвистнула я, въезжая в гостеприимно распахнутые для меня ворота и любовно поглаживая свой плоский животик.
Прямо с ворот можно начинать офигевать — кованые, тяжёлые, с замысловатыми вензелями и античными мотивами деталей. За ними длинная дорога, ведущая к огроменной каменной лестнице, тоже впечатляюще расстелившей свои ступени на три метра от парадного входа до подъездной дорожки. Через двустворчатые двери при необходимости и целый индийский королевский кортеж на слонах легко пройдёт.
— Ну, здравствуй, душа моя! — приветствовал меня Борис Иннокентьевич, величественно спускаясь навстречу.
— Доброе утро, Борис Иннокентьевич! Благодарю вас, что согласились принять меня, — улыбнулась я старику, проворно подхватившему меня под локоток.
