Война Поппи (ЛП) - Ловелл Л. П. Лорен Ловелл
— Ты все, что у меня есть, Брэндон, — всхлипывает она. — Так что, если хочешь спиться насмерть, оттолкнуть меня, что угодно — пожалуйста. Но я буду рядом. Я никуда не уйду.
Я устраиваюсь у стены рядом с ней, и так мы сидим в тишине, позволяя боли и страданию окутать нас. Она кладет голову мне на плечо и плачет, ее маленькое тело содрогается в рыданиях.
Говорят, что в смерти больше всего страдают те, кто остался в живых, и это правда. Я бы все отдал, чтобы поменяться с ним местами. Что угодно. Поппи не заслужила такого, а теперь у нее остался только я один.
Если Бог существует, у него хреновое чувство юмора.
Глава
7
Поппи
“The Real You” — Three Days Grace
Утреннее солнце просачивается в комнату через единственное металлическое окно, и можно рассмотреть, как пылинки парят на свету. Я беру стакан воды с прикроватного столика и делаю глоток, после чего вытираю пот со лба. Прошлой ночью я не могла заснуть. Я металась и вертелась, но так и не нашла покоя. Около четырех утра я сдалась и принялась убирать бардак в квартире Брэндона. Клянусь, слой грязи на журнальном столике был толщиной в полдюйма. Пивные бутылки, обертки от презервативов — по крайней мере, он предохраняется, — носки и наполовину докуренные косяки. Брэндон, куда тебя занесло?
Снаружи он все тот же Брэндон, но внутри… Я даже не знаю, можно ли сказать, что он призрак того, кем когда-то был. Он злой и нестабильный. Все, что я вижу в его глазах, — это сожаление и ненависть. Брэндон ненавидит себя, а если он испытывает ненависть, как я смогу до него достучаться?
— Черт, моя голова…
Я оборачиваюсь и вижу, как он бредет по коридору, прижав руки к голове, обнаженный по пояс. Мой взгляд скользит по татуировкам на его груди и руках и останавливается на той самой. На его левой груди изображена мультяшная крыса. Я борюсь со смехом при виде этого, меня накрывают воспоминания о нем и Конноре.
Распахивается дверь, Коннор и Брэндон стоят в дверном проеме. У них обоих ужасные мешки под глазами, растрепанные волосы, и от них воняет.
— Веселье на Ибице? — спрашиваю я со смехом.
Они стонут, протискиваясь в дверь.
— Похоже, кто-то отлично развлекся на свой восемнадцатый день рождения, — смеюсь я.
— Ну, я развлекся, потому что я один, — хмыкает Брэндон. — А этот засранец только и делал, что ныл, как скучает по тебе.
Коннор бьет Брэндона по плечу, а затем улыбается мне.
— Я правда скучал по тебе, — он хватает меня за талию, прижимает к себе и нежно целует. — И у нас для тебя сюрприз.
Он делает шаг назад и смотрит на Брэндона. Они кивают друг другу с широкими улыбками на лицах и задирают футболки. У меня падает челюсть, когда я вижу покрасневшую кожу вокруг татуировок с…
— Крыса? Вы двое набили себе крысу на груди? Зачем?
Коннор хмурит брови, глядя на свою татуировку.
— Это не крыса.
— Ага. Это опоссум, — уверенно говорит Брэндон. — В твою честь, — он смотрит на грудь Коннора, а затем на свою и поднимает взгляд на меня. — По-твоему, это не похоже на опоссума?
— О, нет. Выглядит будто мультяшная крыса стоит на голове, — я прикрываю рот, чтобы сдержать смех, но это бесполезно.
Коннор переводит взгляд от меня на грудь Брэндона.
— Я же говорю, это опоссум.
— Опоссум, — соглашается Брэндон.
— А я говорю, крыса.
Кашель Брэндона отвлекает меня от этого кусочка моего прошлого, и я понимаю, что улыбаюсь воспоминанию о них двоих. Лучшие друзья. Мы трое.
Брэндон закрывает татуировку рукой и хмурится.
— Не смотри.
И тут я понимаю, что вместо двух татуировок крысы теперь осталась лишь одна. Мою грудь сжимает, горло горит от желания закричать и проклинать Бога за то, что он сделал со мной, с нами…
— Это крыса, — шепчу я, пытаясь сдержать слезы. Надеясь вступить с ним в перепалку, чтобы изменить то мрачное настроение, которое повисло между нами при виде этой проклятой татуировки.
— Это опоссум.
Он проходит мимо меня на кухню. Мой взгляд скользит по его спине, и я замечаю у него на боку длинный зазубренный шрам, выпуклый и уродливый. А по его спине рассыпано множество крошечных рубцов. Шрапнель. И в моем горле застревает ком.
— Верь во что хочешь, Брэндон.
Он хватает коробку хлопьев со стола и запускает туда руку.
— Какого хрена моя квартира выглядит так, будто здесь побывала Мэри Поппинс, мать ее?
— Такого, что она выглядела отвратительно. Я боялась, что подхвачу гепатит, если просижу здесь слишком долго.
Он пожимает плечами.
— На том диване — вполне возможно, — он выгибает бровь и усмехается.
Закатив глаза, захожу на кухню, забираю у него хлопья и выбрасываю коробку в мусорку.
— Женщина! — рычит он, подходя ко мне сзади.
Я поворачиваюсь и сталкиваюсь с его широкой грудью.
— Эти хлопья — гадость. Тебе не стоит их есть.
— Есть ли причина тому, что ты все еще здесь? — ворчит он. — У тебя разве нет своей жизни или чего еще?
Самое грустное, что нет, у меня ее действительно нет. Без Коннора. Без Брэндона. Я опускаю взгляд в пол и замечаю пятно, которое пропустила при уборке.
— Ты должна пойти домой.
— Мне некуда идти, — я смеюсь, потому что сейчас, когда думаю об этом и стою посреди его кухни, а он явно желает, чтобы я никогда его не находила, это выглядит так жалко. Я набираю побольше воздуха и позволяю стыду поглотить себя. — К тому времени, как я вернусь, они уже перепродадут дом, — продолжаю пялиться на грязное пятно на полу. — Если ты не хочешь меня видеть…
Я слышу его шаги и чуть не подпрыгиваю, когда его пальцы скользят по моей щеке. Поднимаю на него взгляд, и вижу в его глазах боль.
— Дело не в том, что я не хочу тебя видеть, — шепчет он. — Я просто не хочу вспоминать. Когда-то мы были счастливы, а теперь посмотри на нас. Мы не более чем пустые оболочки. Ты напоминаешь мне обо всем, что я потерял, и это, черт возьми, ломает меня снова и снова.
Мой взгляд снова падает на пол. Я сглатываю. Дышу. А затем его пальцы крепче сжимают мой подбородок, заставляя меня посмотреть на него.
— Ты меня слышала? — спрашивает он. — Дело не в этом.
Его мускулистые руки обвивают меня, и я делаю единственное, что могу в этот момент — цепляюсь в ответ за него изо всех сил. В нем ощущается нечто бесконечно знакомое и безопасное. Коннор, без сомнения, был частью моей души, но Брэндон — он часть моего сердца. Пока у меня есть он, я не одна, и он не один. И когда есть возможность поделиться чем-то столь ужасным, как это горе и сожаление, с кем-то, кто вас знает, это точно чего-то да стоит.
— Ты можешь остаться здесь. Я посплю на софе, — бормочет он, и его теплое дыхание шевелит мои волосы.
— Спасибо.
— Но ты не будешь выбрасывать мои "Коко Попс".
— А ты не будешь жить только на хлопьях и пиве.
— Я и так этого не делаю, — он отстраняется от меня, и кривая улыбка, которую я так хорошо помню, расползается по его губам.
— Правда?
Я подхожу к холодильнику, открываю его и вижу пакет прокисшего молока и кусок застарелой пиццы на полке — ни на тарелке или в упаковке, а просто кусок пиццы на полке.
— Ну, ладно, — говорю я, прежде чем захлопнуть дверцу. — Пусть будут хлопья, пиво и пицца, — сгребаю ключи с тумбочки и иду к двери. — Идем.
— И куда мы?
— В магазин за едой для взрослых. А теперь возьми рубашку и прикрой эту тату-крысу.
— Чертова крыса… Это опоссум! — он громко топает по коридору, и я закатываю глаза. Господи.
***
Позади меня плачет ребенок в коляске, и Брэндон затыкает уши, покачиваясь взад-вперед.
— Сколько времени тебе нужно, чтобы выбрать гребаные помидоры? — спрашивает он, хватая один из самых больших с середины горки. Несколько крупных помидоров скатываются на пол супермаркета.
— Этот недостаточно спелый, — говорю я, забирая у него помидор и возвращая на полку.
