Саит (СИ) - Кострова Валентина Викторовна

Конечно, мне было бы проще и быстрее самой привести в порядок сына, но маневр Саида Каюма сблизить сына и внука друг с другом вызывает восхищение. Об этом он, естественно, не узнает. Молча наблюдаю, как мужчина опирается об обеденный стол, скрещивает руки на груди. Его взгляд заставляет меня вскинуть подбородок вверх и смотреть прямо в глаза. Хер, я дрогну перед ним.

— Давай, Дева, мы с тобой поговорим начистоту.

— Давай.

Несколько секунд смотрим друг на друга, я пытаюсь делать вид, что мне все равно до разговора, но на самом деле очень волнуюсь. Что этот человек сейчас скажет? Вновь будет решать за меня и Саита? Даст выбор или поставит ультиматум? И пока раздумываю, наше молчание угнетает. С каждой секундой напряжение все внутри скручивает тугой пружиной. Я не выдерживаю.

— Ричарда я вам не отдам!

— Я и не думал его у тебя отбирать, — насмешливо замечает Саид Каюм, склонив голову на бок. — Я должен перед тобой извиниться. Был не прав.

Недоверчиво смотрю на серьезное лицо мужчин и не верю в сказанные слова. Такие люди, как Каюм, не извиняются и не признают то, что где-то ошибись. Определенно меня хотят надурить.

— Мне льстит то, что вы осознали свою неправоту, на этом разойдемся в разные стороны. Только ваши извинения мне не нужны, — Пожимаю плечами, заставляя себя продолжать смотреть в глаза отцу Саиту.

— Я знаю. Я позволил себе быть эгоистом, приняв за вас важные решения. Поэтому сейчас не буду вмешиваться в вашу жизнь.

— В каком смысле?

— В прямом. Не буду настаивать, чтобы вы непременно жили в Дубае, предоставлю Саиту право выбора в работе. Единственное, о чем буду тебя умолять, это позволить матери Саита увидеть внука, — улыбка на губах мужчины пропитана иронией и какой-то горечью.

Пока он говорил, я балансировала между «верю» и «не верю». При слове «умолять» у меня сжимается сердца, а поняв ради кого, Саид Каюм переступает через себя, чувствую ком в горле и першение. Мне никогда не понять этого мужчина. Только он умеет жестокость совмещать с нежностью, ненависть с любовью, восхищение с презрением.

— У меня не было семьи в прямом ее значении. Родители разошлись. Я жил с отцом, отец твоей бабушки и еще один наш брат жили с матерью. Мы не были близки, когда были рядом друг с другом, после того, как стали жить раздельно — подавно. Повзрослев, я понял, что именно семья должна стать опорой. Это была моя заповедь, которой следовал и следую до сих пор. Мои дети, их жены, внуки и даже правнуки — это моя семья.

Я вздрагиваю, когда замечаю, как Саид Каюм прижимает ладонь к сердцу. Его немигающий взгляд направлен на меня, точнее внутрь меня. От этого взгляда вдоль позвоночника бегут мурашки. Ощущение, что сейчас все мои мысли станут доступны этому человеку.

— Если семья для вас так важна, почему вы были против меня?

Моя обида жива. Вряд сумею прошлое забыть. Боль притупится, нужно еще пару лет, вкус разочарования перебьется новыми впечатлениями, тревога сменится предвкушением радости, но… Я буду все время вспоминать по чьей воле лишилась трех лет своей счастливой жизни, прожив их как в аду.

— Буду с тобой откровенен. Когда я приехал в Россию, я ехал за тобой, как за невестой для своего сына. И только в доме твоего дяди мои планы резко изменились.

— Но мы же очень-очень дальние родственники… — тихо замечаю, часто моргая, так как глаза вдруг возникают слезы.

— Дальние, но у меня принципиальная позиция: не возобновлять отношения с родственниками братьев.

— И что же сейчас изменилось? Я ведь не перестала быть внучкой своей бабушки, во мне есть какая-то доля крови Каюм.

— Нет. Ты вообще к семье Каюм не причастна.

Саид Каюм задумывается, я вдруг прислушиваюсь к подозрительной тишине в спальне. Желание оборвать разговор в середине сильнее, чем понять смысл сказанного. И как только я делаю шаг, останавливаюсь и хмурюсь.

— Что вы имеете в виду, сказав, что я не причастна к семье Каюм?

— Тебя удочерили, Дева. Знай я эту правду с самого начала, забрала тебя из семьи сразу же. К сожалению, эту информацию пришлось добывать по крупицам, позже твой отец подтвердил, что ты ему и Лейле неродная дочь.

— У вас просто талант разрушать мою жизнь! — удивительно, но я не кричу, мне даже кажется, что меня не услышали. — Почему вы так жестоки? Вам доставляет удовольствие морально ломать человека?

— Дева! — Саид Каюм дергается в мою сторону, но я шарахаюсь от него, выставив в защитном жесте руки вперед.

— Не надо. Достаточно. Вы все сказали. Теперь я прошу вас оставить этот дом.

Внутри меня полное безмолвие. Я запрещаю себе думать о том, что мне сообщили, но правда лезет в душу, нагло напирая на мои защитные стены, которые возвожу вокруг себя.

Мужчина, который в очередной раз размазал меня по стенке, смотрит странным взглядом. Он не выглядит виноватым, поддавленным и угнетенным своей ролью разрушителя. Я жду, что сейчас выйдет Саит с Ричардом, и градус напряжения между мной и его отцом спадет. Никто не появляется, а сам Каюм, окинув меня холодным и отстраненным взглядом с ног до головы, отталкивается от стола и направляется к дивану. Берет свой пиджак, встряхивает его и аккуратно вешает на согнутый локоть. Я едва дышу, наблюдая, как он подходит к входной двери. Оглядывается через плечо, и кажется, что хочет чего-то сказать, но передумывает, мотнув головой.

Еще какое-то время стою на месте, не шевелясь. Слышу, как отъезжают машины от дома, только после этого всхлипывают и обнимаю себя руками. Через секунду отмираю и ищут глазами свой мобильный телефон. Когда его нахожу, падаю на диван, набираю номер папы, молясь, чтобы он ответил на звонок и опроверг слова Каюма об удочерении.

— Алло, — слышу сонный голос папы, и слезы текут по щекам. Он словно чувствует мое состояние. — Дева, что случилось? Что-то с Ричардом?

— Нет, — вытираю глаза, смотрю перед собой. — Только что ушел Саид Каюм.

— И Саит с ним? — в голосе папы слышится злость. — Впрочем, я не удивлен.

— Нет, Саит остался со мной.

— Да? Удивительно. Тогда что тебя расстроило?

Способность отца чувствовать мое настроение заставляет меня опять заплакать. Вот как? Как чужой человек может чувствовать другого человека? Как неродной отец понимает, что на душе не у родной дочери? Я в замешательстве и в смятении, поэтому молчу, шумно дыша в трубку.

— Дева?

— Пап… — всхлипываю.

Осознаю, что если слова Каюма подтвердятся, то я потеряю право называть папой — папой. От этого мне становится еще горше. Кажется, черная полоса стала еще темнее, чем могла быть. Я думала кошмар, пережитый сутки назад — это последнее потрясение в моей жизни, ан нет… Судьба решила выбить почву у меня из-под ног.

— Пап, это правда, что ты и мама меня удочерили? — Сильнее стискиваю мобильник.

Молюсь услышать отцовский смех, и вместе с ним посмеяться над моим глупым вопросом. Но тишина в трубке с каждой секундой становится все длиннее, а молчание все тяжелее. Я понимаю, что Саид Каюм сказал правду.

— Твоя настоящая мать умерла во время родов, она была подругой Лейлы. Мы уже пытались в это время зачать ребенка, но безрезультатно. Когда отчаяние нас готово было накрыть с головой, в нашу жизнь пришла ты. Малышка… Я, как сейчас, помню ту минуту, когда взял тебя на руки и понял, что ты моя доченька. И плевать, что мы по крови совсем не родные, главное ощущение. Мы не стали никому говорить об удочерение из родни, о том, что ты неродная забыли сразу же. Мама тебя всегда любила. Я тебя люблю. И пусть эта правда не станет яблоком раздора между нами. Дева… — признание папы не ранит, но заставляет грустно улыбаться. Правда… она по сути ничего между нами не изменила, я по-прежнему имею право называть отца папочкой.

— Я так боялась, что не смогу больше называть тебя папой.

— Глупая. Ты для меня самая любимая доченька, моя малышка.

Некоторое время молчим, слушаем дыхание друг друга, потом прощаемся, понимая, что теперь между нами начинается новая история без тайн и интриг.