Жан Жене - Кэрель
— Он у тебя?
Жиль поднял голову. Он присел на корточки, пытаясь достать пистолет из-под связки канатов.
— А?
Он засмеялся, и голос его слегка дрожал.
— Я, наверное, спятил, — добавил он.
— Покажи, — едва слышно попросил Кэрель и осторожно взял револьвер. Теперь он был спасен. Жиль снова встал.
— Что ты собираешься с ним делать?
Кэрель молчал. Он повернулся спиной к Жилю и направился в угол, где тот обычно сидел. Наконец он решился:
— Пора линять по-тихому. Тебя зашухерили.
— В натуре?
К счастью, слово оканчивалось гласной, иначе Жилю не удалось бы произнести последний слог. Ужас перед гильотиной, который он на какое-то время загнал глубоко внутрь себя, внезапно охватил его с новой силой и заставил всю его кровь прихлынуть к сердцу.
— Да. Тебя ищут. Но не дрейфь. И не думай, что я тебя кину.
Жиль никак не мог понять, зачем им понадобился револьвер, и тут он увидел, как Кэрель положил его себе в карман робы. Его внезапно озарила мысль о возможном предательстве, но в то же время он испытал глубокое облегчение, что избавился от этого предмета, применив который он, возможно, снова кого-нибудь бы убил. Вяло протянув руку, он спросил:
— Ты мне его оставишь?
— Ладно. Я те все объясню. Слушь меня внимательно. Я не грю, что тя поймают, я уверен, что нет, но ведь все мо случиться. Лучше, чтоб у тя не было с собой оружия.
Все доводы Кэреля сводились примерно к следующему: если он выстрелит в легавых, те тоже начнут стрелять. Они могут убить или ранить его. А если он будет арестован, то им не составит большого труда узнать от него — если Жиль будет ранен — или просто проведя тщательное расследование, что револьвер принадлежит лейтенанту Себлону, который, в свою очередь, сразу же заподозрит своего ординарца. Описывая движение души наших героев, мы стремимся подчеркнуть то, что нам кажется самым существенным. Мы подбираем по своему усмотрению поступки — видя или, точнее, предвидя приближение долгожданного конца, — которые лучше всего раскрывают их внутренний мир, если же для большей художественной достоверности нам потребуется показать мысли, суждения или поведение героя, неожиданно столкнувшегося, например, с какой-нибудь несправедливостью, — персонаж как бы ускользает от автора и становится абсолютно самостоятельным. То есть мотивы его поведения раскрываются автором уже после описания его поступка. В данном случае доводам, к которым прибегнул Кэрель, можно дать следующее более или менее удовлетворительное объяснение: подобный грубый ход мысли был связан с отсутствием у него воображения, ибо он плохо понимал офицера, который, как свидетельствует его дневник, скорее взял бы вину на себя, чем выдал Кэреля полиции. Судя по записи в личном дневнике, лейтенанту Себлону даже хотелось, чтобы Кэрель оказался убийцей, но мы еще увидим, на какие героические поступки подвигнет его стремление к тому, чтобы это желание осуществилось.
Жиль буквально обезумел от страха. Он даже не пытался понять доводы своего друга. Как бы со стороны он услышал звук собственного голоса:
— Значит, я пойду нагишом. Безо всего.
Кэрель только что потребовал назад свою матросскую форму. Не должно было остаться ничего, что могло указать полиции на Кэреля.
— Голым я тебя не оставлю, не бойся!
Жиль хотел было протестовать — скользкое и настороженно-вкрадчивое поведение Кэреля постепенно начинало его раздражать, — но эта резкая интонация снова подчинила его. Кэрель прекрасно понимал, что разговаривая с подчеркнутым презрением с тем, кто мог его выдать, он ясно давал понять, что не сомневается в своих силах. Нежно и умело он перешел к более крупной игре, где на кон была поставлена уже жизнь самого игрока. Принюхавшись, иначе не скажешь, он почувствовал, что нащупал удачную линию поведения, и решил придерживаться ее до конца.
— Может, ты не будешь меня доставать, а? И косить под крутого. Все, что от тебя требуется, — это слушаться меня.
Эти слова и тон, каким они были произнесены, настолько приблизили его к гибели (Жиль мог о чем-то догадаться и уступить своему раздражению), что он еще более ясно и отчетливо, до малейших нюансов понял, как нужно себя вести, чтобы подставить Жиля, заставить его молчать и, тем самым, спастись самому. Все его чувства были обострены, и он, уже празднуя в душе победу, слегка умерил свой презрительный и высокомерный тон, который мог нарушить зыбкое равновесие и отдалить от него почти достигнутую им цель. Однако голос Кэреля (а тот не сомневался, что успех сопутствует только тем, кто не считает себя связанным никакими предрассудками), став менее презрительным и высокомерным, вовсе не стал от этого более сердечным. Криво улыбнувшись, как бы желая показать Жилю, что, несмотря на всю серьезность сложившейся ситуации, излишне драматизировать ее не стоит, он произнес:
— Ты хочешь знать, что дальше? Ты же не из слабаков, выкрутишься как-нибудь. Но сейчас лучше слушайся меня. Понял? А?
Он положил руку Жилю на плечо и говорил с ним теперь как с больным или с умирающим, адресуя свои последние наставления уже скорее его душе, чем телу.
— Найдешь пустое купе. В первую очередь спрячешь фанеру. Лучше всего спрятать ее под сиденье. Немного можешь оставить у себя. Понял? Никогда не держи все бабки при себе.
— А прикид?
Жиль собирался сказать: «Ты просто хочешь, чтобы я скорее свалил», — но, вспомнив об установившейся между ними в последнее время близости, которой он сам даже немного стыдился, он побоялся, что эта фраза может показаться Кэрелю слишком двусмысленной, и произнес:
— Меня же заметут…
— Да нет. Успокойся. Легавые же не знают, как ты прикинут.
Голос Кэреля по-прежнему звучал повелительно и нежно. Их взаимное влечение — которое было родом недуга и вызывалось нарушением в системе кровообращения обычного течения событий, — казалось, ждало удобного случая, чтобы дать о себе знать. Обняв Жиля за плечи, Кэрель произнес:
— Не дрейфь! Мы еще им покажем!
Он имел в виду их совместные дела, и Жиль это так и понял, но испытанное им при этих словах волнение было вызвано, скорее, некоторой недосказанностью этой фразы, сформулированной так, будто их слышали дети, и как бы содержащей в себе некий намек на то, что два соучастника могли быть еще и любовниками. Жиль был потрясен. Кэрель совершил только одну ошибку: именно ту, какую обычно и совершают в подобной ситуации, когда, думая о собственном спасении, лишают всякой надежды тех, кто обречен на гибель. Желая подстраховаться, он постарался осторожно намекнуть Жилю, чтобы тот не выдавал его, если вдруг, не дай Бог, его схватят полицейские:
