В плену их желаний
Ханна даже рада, что умудрилась беспрекословно выпить то, что ей принёс Жан. Смутные образы до сих пор кружатся в голове, но такие смазанные, перекликающиеся с «Магнолией», что можно и забить.
На то, как она послушно принимала все облики, на которые хотелось взглянуть (и не только, конечно, конечно, не только) Густаву.
Как смеялась (почему-то) и заставляла смеяться его (над ней).
Как всё пыталась вспомнить что-то важное (кого-то), давясь толстым, коротким членом.
Как танцевала, утопая в ненормальном, выбивающим почву из-под ног, веселье.
Ханна до сих пор чувствует на теле липкие отпечатки, иллюзия, посвящённая тому, что это она трахает мужиков, а не наоборот, сейчас кажется особенно смешной.
Примерно как кость поперёк глотки.
С ней сделали всё, что возможно сделать. И на последних минутах, кажется, зашёл поторапливающий Густава Алекс.
Или ей это почудилось?
Она помнит взгляд оранжевый глаз, холодный и будто отсутствующий.
Тогда странная мысль горчила в корне языка:
«У него нет души…»
А затем все твари – душные и бездушные – слились в одно громадное чудовище, которое прихлопнуло её потной лапищей.
Аккурат на время поездки в лабораторию Велимара.
Здесь её держат уже несколько дней.
В комнате-клетке, под прицелом камер и каких-то громоздких, мигающих приборов.
Что она может?
Стать покрасивши?
Это никак не поможет, но Ханна действительно скрывает свою истинную внешность. Ей не хочется чувствовать себя голой ещё больше.
Дурацкая, стыдливая мысль не отпускает: она правда сказала этому подонку, что влюблена…
Это случилось снова.
Хотя нет, не снова.
Френк почти не врал ей.
Всё было так, как он ей обещал.
Такой же низости и подлости она почему-то не ожидала.
– Дурой была, дурой помрёшь… Мальчик! – вскрикивает, когда замечает зашедшего юношу в белом халате. – Дай мне сигаретку, а?
Он, конечно, ничего не отвечает.
И старается на неё не смотреть.
Ханна сидит на кровати, широко раздвинув стройные ноги. Во всей красе видно ничего не скрывающую большую и упругую грудь. По спине струятся блондинистые волосы, они раскиданы по кровати и достают до пола.
Многих мужчин такое заводит.
Женская сексуальность, бла-бла-бла.
Выкрученная на максимум, а потому едва ли не уродливая, но Ханна по-другому и не умеет – либо всё, либо ничего.
Либо карекатурно-саркастически, либо идите нахуй!
Понимая, что ничего не добьётся, Ханна валится на кровать и пытается слиться с обстановкой вокруг, но ничего кроме боли не получается.
– Хватит себя мучить, – знакомый голос пробирает до костей.
Записав какие-то показатели, юноша удаляется, а рядом с прутьями клети проявляется Алекс.
Ханна молчит, не в силах ответить.
Что ему сказать? Пожелать мучительной смерти? Спросить, как он мог так поступить?
Всё бессмысленно, в горле прогоркло, приходится прилагать большие усилия, чтобы не зарыдать в голос.
Мелочи жизни. Она подумает, что делать дальше, а сейчас…
Всхлипывает.
Хотя нет, так не пойдёт, надо разобраться.
– И зачем вам лежачий на кровати хамелеон? Какой в этом смысл?
Она приподнимается, чтобы взглянуть на него сухими, оранжевыми глазами.
И Алекс заходит в клетку.
– Ты принадлежишь мне. Любые вопросы неуместны. Но всё же… Велимару действительно жаль, что искусственным путём выводить хамелеонов гораздо хуже, чем так.
– Выводить? – она морщится.
– Да, милая.
И Ханна понимает, что больше не может пошевелиться, скованная его силой. Знать бы, как перенять контроль, боже…
– Ты не можешь забеременеть или заразиться чем-нибудь, но это не касается секса со мной. Ну и с другими хамелеонами тоже. Но пока что я договорился, что буду курировать твой проект лично. Никто тебя больше не тронет.
– Тварь! Какая же ты тварь!
И словно в плохом фильме, он смеётся в ответ зловеще и пластмассово.
Так, должно быть, хороших актёров портит плохой сценарий, а хороших хамелеонов…
А бывают они вообще, хорошие-то?
– Перестань… Я сделал всё что мог. Правда. Я надеялся, что ты не пойдёшь под раздачу, но у них каждая яйцеклетка на счету. Какая… жалость. Я старательно избегал твоей вагины, поверь мне, только чтобы уберечь, но теперь нам придётся встретиться. А когла ты забеременеешь, наша связь прервётся. Развод и девичья фамилия.
У неё по щеке катится слеза. От смеха, который царапает глотку.
– Боже, это слишком абсурдно – даже для нас, Алекс.
Он кивает удовлетворённо. Запускает пальцы в её волосы, оттягивает момент…
– Я бы хотел помочь, милая, поверь. Был бы рад исколесить с тобой мир… Но не могу.
– И что? Мы будем трахаться, пока я не залечу? Что потом?
Алекс медленно, картинно качает головой.
– Трахнемся один раз. Без излишка – ты у меня не одна такая. День сегодня подходящий, много времени не потребуется. Ты сама всё быстро поймёшь. Беременность лишает способностей. Не сможешь ничего сделать. Почувствуешь себя прежней… я надеюсь. С тобой будут хорошо обращаться, если не брать во внимание наркотики, которыми ты накачана даже сейчас. Прогулки, еда, витамины… Потом ты родишь, ребёнка или детей даже не увидишь, не беспокойся. И я приду снова.
– Что будут делать с детьми?
Он достаёт из кармана шприц, и уже через две секунды Ханна чувствует холодное касание иглы у шеи.
– Ничего интересного, – его голос звучит равнодушно.
– Но это будут и твои дети, – она сама уже едва слышит собственные нелепые слова.
– Способствовать новой жизни – разве не прекрасное времяпрепровождение?
***
Ангус заснул у камина в кресле. Языки пламени витиевато танцуют, будто бы иллюстрируя его сны. Кара сидит у его ног на мягком золистом ковре и при свете от огня читает древнюю книгу, одну из тех, за которыми они охотятся уже много лет ради информации ушедших в далёкое прошлое веков. Она ведёт заметки и едва ли не вскрикивает, когда, наконец, находит кое-что полезное.
