Октав Мирбо - Дневник горничной
Здесь никаких новостей… Событий все меньше, а тишины — больше… Пономарь из дружбы замещает Жозефа. Он ежедневно аккуратно приходит чистить лошадей и взглянуть на парники. От него не услышишь слова. Он еще более молчалив, более недоверчив, чем Жозеф, и у него вороватый вид… Он вульгарнее Жозефа, не такой сильный и крупный… Я очень редко вижу его, только, когда мне поручат передать ему какое нибудь приказание… Странный субъект!.. Лавочница рассказала мне, что он в юности готовился быть священником, но его прогнали из семинарии за безнравственность и грубость. Не он ли изнасиловал маленькую Клару?..
Он брался за все ремесла. Был кондитером, певчим, бродячим торговцем, писцом у нотариуса, лакеем, городским барабанщиком, подрядчиком, служащим у судебного пристава, а теперь уж года четыре пономарем. Пономарь, это все-таки недалеко от священника. У него, впрочем, и замашки церковной мокрицы, отвратительные манеры пресмыкающегося… Конечно, он не остановится пред самым грязным делом…
Жозеф напрасно с ним дружит… Но, действительно ли, он его друг?.. Быть может, только сообщник.
У барыни мигрень… У нее, как кажется, это бывает регулярно каждые три месяца. Она запирается на два дня в своей комнате, опускает шторы… Лишь Марианна имеет право входить к ней… Мне она этого не позволяет. Болезнь барыни, — это красные дни барина… Он этим пользуется. Не выходит из кухни… Недавно я заметила, как он оттуда выходил, раскрасневшись, с расстегнутыми брюками… Мне ужасно хотелось бы видеть их вместе, — его с Марианной… Эта картина должна раз навсегда отбить всякую охоту к любви…
Капитан Можер больше со мной не разговаривает и кидает на меня из-за забора бешеные взгляды. Он опять зажил по-семейному; по крайней мере, к нему приехала одна из его племянниц. Она недурна: высокого роста, блондинка, с немного длинным носом, свеженькая и хорошо сложена… Говорят, что она будет заведывать хозяйством и заменит Розу по всем статьям. Таким образом из избы сору выносить не придется…
Что касается г-жи Гуэн, она поняла, что смерть Розы может подорвать ее приемы в воскресенье. Она поняла, что не может обойтись без лица на «первые роли». Теперь у нее задает тон эта язва, содержательница бакалейной лавки, и ее обязанностью является внушать девицам Месниль-Руа почтение к этой нахалке. Вчера, в воскресенье, я отправилась к ней. Все были в сборе… Настоящий цветник… Очень мало говорили о Розе, и когда я рассказала историю завещания, все хохотали до упаду. Ах! капитан был прав, когда говорил что «все можно заменить»… Но содержательница бакалейной лавки не отличается тем авторитетом, какой был у Розы. О нравственности этой женщины, к сожалению, лучше не говорить.
С каким нетерпением я ожидаю Жозефа!.. Как лихорадочно я жду минуту, когда буду знать, следует ли мне надеяться или бояться будущего!.. Жить так я больше не в силах. Я никогда еще так не тяготилась своим жалким существованием, этими людьми, которым я служу, этим обществом тупых марионеток, в котором глупеешь с каждым днем. Если бы меня не поддерживало это странное чувство, внушавшее мне новый, мощный интерес к жизни, я также, вероятно, погрузилась бы в бездну глупости и грязи, которая все растет вокруг меня…
Ах! удастся ли Жозефу или нет, изменит ли он свое мнение обо мне пли нет, — мое решение неизменно, я не хочу дольше оставаться здесь… Еще несколько часов, еще одна тоскливая ночь… и мое будущее, наконец, решится.
Я опять проведу эту ночь в воспоминаниях… может быть, в последний раз. Лишь это дает мне возможность не огорчаться слишком настоящим, не мечтать слишком о будущем.
Собственно говоря, эти воспоминания развлекают меня, укрепляют мое презрение к людям…
В самом деле, кого только я не встречала за время своего рабства!.. Что за странные, унылые лица! Когда я мысленно перебираю их в памяти, они кажутся мне не живыми… Они живут, или, по крайней мере, производят впечатление живых, лишь своими недостатками. Отнимите у них эти качества, которые поддерживают их, как связки мумию… и это уже не образы, а пыль, прах… смерть…
* * *Через несколько дней после того, как я отказалась поехать к старику в провинцию, г-жа Поллат-Дюран направила меня с самыми лучшими рекомендациями в одну семью. Ах! черт возьми! Это был прекрасный дом! Совсем молодые господа; ни животных, ни детей, кое-какая обстановка, несмотря на кажущийся шик мебели и роскошь украшений… Много блеска, но еще больше мишуры.
Это бросилось мне в глаза, лишь только я переступила через порог… Я отлично поняла, с кем имею дело. Что же, это отвечало моим мечтам! Значит, я смогу забыть все мои злоключения, и г. Ксавье, образ которого часто еще волновал меня… и добрых сестер из Нейльи… и постылое пребывание в передней рекомендательной конторы, и долгие дни тоски, и долгие ночи одиночества или разгула…
Мне удалось, наконец, сносно устроиться… работа легкая и верные доходы…
Я радовалась этой перемене и давала себе слово укротить пылкую фантазию своего ума, сдержать бурные порывы откровенности, чтобы долго, долго удержаться на этом месте. Мои мрачные мысли исчезли в одно мгновение; исчезла, как по мановению, и моя ненависть к господам. Меня охватила безумная, трепетная радость, проснулась страшная любовь к жизни, и я решила, что иногда и среди господ попадаются хорошие люди… Прислуги там было немного, но все отборная публика: повариха, лакей, дворецкий и я… Кучера не было, так как господа с некоторых пор не держали лошадей и пользовались наемной каретой…
Мы тотчас подружились… Вечером отпраздновали мое прибытие бутылкой шампанского.
— Голубчики! — воскликнула я, хлопая в ладоши — здесь положительно недурно.
Лакей улыбнулся и повертел в воздухе связкой ключей. У него были ключи от погреба, ключи отовсюду. Он пользовался полным доверием хозяев…
— Вы мне их одолжите? — спросила я его в шутку.
Он ответил, бросая на меня нежный взгляд.
— Да, если вы будете любезны с Биби… нужно быть любезной с Биби…
О! Это был шикарный мужчина, он умел обращаться с женщинами… Его звали Вильям… очень звучное имя!..
За ужином, который длился довольно долго, старик метрдотель не проронил ни слова. Он много пил и усердно ел. На него не обращали внимания; он, казалось, был немного чудаковат. Но зато Вильям был очарователен, вежлив, любезен, пожимал мне под столом ноги; за кофе предложил мне русских папирос, которых у него был полный карман… потом привлек меня к себе… — Я одурела немного от табаку, была пьяна и совсем потеряла самообладание; он посадил меня на колени и шептал мне на ухо разного рода сальности…
