Мимикрия (СИ) - Головач
В тот момент поползли и другие разговоры: пропадали грязнокровки, проходящие через Малфоя. Трупы не находили — люди просто исчезали, и самым смышлёным в голову проникали идеи, что Драко может быть к этому причастен — что он спасает тех, кому судьбой предрешено умереть. Об этом сболтнул Пиритс за очередным бокалом вина.
Драко почувствовал дыхание смерти на своём затылке. Ему требовалось что-то, способное переключить внимание; что-то, для чего он станет нужен Волан-де-Морту; что-то, что может заинтересовать Тёмного Лорда больше, чем две сотни выживших грязнокровок. Что-то, что поможет Драко выжить. Что-то или кто-то.
И Драко понял — пора. Пришло время показать Поттеру, что Драко Малфой на их стороне. И лучший способ это сделать — доказать делом.
Блейз подложил ожерелье в Министерство, а Драко написал ещё одно короткое письмо — от лица, заслужившего поттеровское доверие.
«Третий крестраж в Министерстве, девятый этаж. У Драко Малфоя есть доступ. Каждый месяц он посещает «Антикварную лавку Брокка».
Драко Малфою можно верить».
Драко понимал, что Волан-де-Морт не кинется убивать Поттера, как только узнает, где тот находится — это не в его стиле; Волан-де-Морт — игрок: чем сложнее путь к жертве, тем слаще победа. Драко надеялся, что за время, отведённое ему Повелителем, он станет Поттеру, если не другом, то хотя бы приятелем, которого тот в случае чего сможет защитить. И это гарантирует ему спокойную жизнь и после окончания войны.
Драко самовольно выбрал путь двойного агента, предположив, что получит такое предложение от Гарри Поттера.
Он и не думал, что всё зайдёт так далеко.
Драко всегда был крайне пуглив и осторожен, и потому ещё перед самой первой встречей с Поттером полностью вычистил свои мысли, запер сокровенные тайны на затворках подсознания и заблокировал любые воспоминания о поиске первых трёх крестражей. Изначально он не был уверен, что в этом есть необходимость, но после безуспешной совместной практики в легилименции стало совершенно ясно: Драко принял верное решение, выстроив блокаду в своей голове. Поттер обладал восхитительными способностями к легилименции — и несомненно ими пользовался — в сторону Малфоя в том числе, совершая набеги на его разум время от времени, оставаясь почти незамеченным.
Драко солгал Поттеру умышленно. Полагая, что это гарантирует ему безопасность. Кроме того, если бы Малфой пришёл к сопротивленцам сам, Гарри посчитал бы, что это подготовленный Волан-де-Мортом трюк, и всё равно залез бы к Драко в голову. Но в этом случае подозрение в общей работе с Тёмным Лордом давало бы Гарри серьёзные основания считать, что Волан-де-Морт помогает Драко перекраивать воспоминания.
Драко не мог сам явиться к Поттеру. Это Гарри должен был к нему прийти, Гарри должен был просить его о помощи — иначе тот не поверил бы ему ни на мгновение. И ничего бы из этого не вышло.
Драко предстал перед Поттером последним трусом — таким, к какому тот привык, какого Малфоя тот наверняка знал и помнил — тем более, что ужас действительно не отпускал Драко до конца, как бы он ни старался его притупить. Несмотря на, казалось бы, смелые решения спасать маглорождённых, находить местоположение крестражей и быть на связи с Поттером, чувство страха, прилипшее к горлу, было настоящим.
Драко думал, что обманывать Поттера какое-то время будет несложно. Ради общего блага.
Выйдя ненадолго на свет, Драко хотел снова шагнуть назад, в тень — быть двойным агентом, но не принимать активного участия в делах обеих сторон, зависнуть где-то посередине, притаиться в укромном уголке и бесконечно пережёвывать свою тревогу, как старую лакричную конфету. Да вот только Гарри почему-то посчитал, что Драко может оказаться полезным и потянул за собой.
А Поттеру Драко никогда не умел противиться.
Когда Драко впервые столкнулся с крестражем лицом к лицу, взглянул на безвкусное золотистое ожерелье и не почувствовал тёмной энергии, о которой говорил Поттер, страха стало ещё больше. Малфой посчитал, что Волан-де-Морт проклял его, искал ответы в книгах отца, но поиски оказались безуспешными. Драко не находил в себе иных симптомов — всё было как прежде; о крестраже в своей душе он и подумать не мог.
У Драко получалось держать замки закрытыми, скрывать всё самое неприятное до тех пор, пока взгляд на Гарри не стал задерживаться чуть дольше положенного, а от его касаний по телу не принялись разбегаться мурашки. На окклюменцию уходило много сил, и потому Драко не знал, когда именно Поттер перестал проникать в его разум — и перестал ли вообще; ему оставалось только надеяться, что Гарри не считает влюблённость с его подсознания. Потому что скрывать эти чувства тётушка его не научила. Драко впервые в жизни чувствовал такое и не знал, как с этим бороться.
Драко продолжал гнуть свою линию, уже не понимая до конца, зачем он это делает. Казалось, если рассказать всё Поттеру после их осторожного сближения — тот поверит. Драко собирался разрушить стены в своей голове после боя в Кроукворте, когда Гарри собственными глазами увидел, как отчаянно Малфой не желал навредить Сопротивлению, но в тот момент Поттер чуть его не поцеловал, и Драко до ужаса испугался: что, если он расскажет, и Гарри уйдёт насовсем, огорчённый жестоким обманом? Драко не решился тогда и не решился после вызволения из темницы, в которую его заточил Волан-де-Морт. По мере развития их отношений крепло понимание: если Гарри узнает об обмане, он посчитает, что Драко ластился к нему только с одной целью: спасти свою собственную шкуру. Гарри снова перестанет ему верить. Теперь уже навсегда.
Драко держался до последнего — в его голове царила чудовищная путаница. И в какой-то момент он уже сам перестал понимать, где его настоящие мысли и чувства, а где ложь. Он был в ужасе от Волан-де-Морта и крестража в своей душе, злился из-за издевательств над его домовиком, был страстно влюблён — это всё однозначно было правдой. А остальное — Драко не мог
