Паранойя. Почему он? (СИ) - Раевская Полина Александровна "Lina Swon"
О, Господи! Он что, серьезно намерен трахнуть меня на кухне у стены?
Нет, нет, нет! Я не хочу так. Не когда он зол, пьян и совершенно не контролирует себя. Я ведь не выдержу.
От паники начинаю задыхаться и вцепившись ногтями в его руку, удерживающую меня у стены, пытаюсь достучаться до него:
-Пожалуйста, Серёжа… Не надо так. Это насилие.
-Насилие? Нет, Настюш, это - называется закономерность. Когда дразнишь мужика вхолостую, будь готова к тому, что он тебя поставит раком и жестко выеб*т, - ласково наставляет он и, перехватив мои руки, заводит над головой, пригвождая к стене. Я чувствую себя беспомощной. Мне страшно и в то же время на каком-то необъяснимом уровне, я хочу, чтобы это случилось. Чтобы он взял все в свои руки, и меня больше не рвало на части от противоречий. Пусть сделает! Может, тогда меня, наконец, отпустит, и я отмучаюсь. Переболею, разлюблю.
В надежде на это позволяю ему отвести мою ногу и забросить себе за пояс. Колено простреливает болью, но я не подаю виду. Прикусываю губу и, открыв себя для него на максимум, впиваюсь ступней в упругую ягодицу, чтобы удержать равновесие.
-Умница… больше ломалась, - похабно усмехнувшись, вклинивается Долгов между моих ног. Его насмешка больно жалит, и я дергаюсь, чтобы освободиться, но он только сильнее сдавливает мои руки. -Поздно, Настюш, характер демонстрировать, - шепчет в губы, но не целует, меня же начинает колотить от этой близости, а в следующее мгновение весь мир, будто замирает, когда он касается меня там, проводя головкой члена вдоль моих отчаянно мокрых складочек.
Втягиваем с шумом воздух и смотрим друг другу в глаза. От мысли, что всего мгновение отделяет меня от того, чтобы стать его, бросает в жар, между ног начинает жадно, сладко пульсировать, прося большего. Но Долгов, как специально, замирает, выпивая мои эмоции, и улыбается, зная, что я кайфую.
Тут же прикрываю глаза, не в силах выдержать этот все понимающий взгляд. Мне стыдно, до слез стыдно, что, несмотря ни что, хочу его - чужого мужа, отца своей подруги! – но я ничего не могу с собой поделать. Я хочу его! До одури хочу!
-Нравится? – коснувшись моих губ языком, начинает он ласкать меня, скользя членом туда –сюда, слегка погружая его промеж половых губ, и снова выскальзывая, задевая клитор.
Это так… что нет слов, одни стоны, которые я изо всех сил стараюсь держать в себе. Я кусаю губы до крови, которую Долгов тут же слизывает, но как только пытаюсь углубить поцелуй, отстраняется. Он словно наказывает меня, давая прочувствовать, каково это, когда тебя, как собачку дразнят. И да, это невыносимо. В какой-то момент я не выдерживаю, и наплевав на все, прошу:
-Пожалуйста, Сереж…
-Пожалуйста «что», Настюш? Трахнуть тебя? – выдыхает он хрипло, наращивая темп. Мы дышим, словно загнанные. В воздухе стоит пряный, терпкий запах. Он странный, непонятный, но он мне нравится, он заводит меня еще больше, как и эти влажные, чавкающие звуки, которыми сопровождается каждое Сережино движение. Мне все еще стыдно, что я такая мокрая, но Серёжа, будто читая мои мысли, мурчит. – Моя девочка… Только моя. Так ох*енно течешь для меня. Так сладко просишь… Выпрашиваешь, Настюш.
У меня вырывается тихий стон, когда он больно прикусывает мой подбородок и, скользнув языком по шее, оставляет засос, будто ставя печать. Я содрогаюсь от волной накатившего удовольствия и кончаю, Долгов тут же следует за мной, и через секунду мои бедра и промежность орошает теплыми каплями.
-Твою мать! – дрожа, выдыхает Сережа сквозь зубы, уткнувшись мне в шею. Я тоже все еще дрожу, между ног отчаянно пульсирует, в голове же пусто: ни единой, проклятой, полной яда и вины, мысли. Но я знаю, что это только пока. Как только пройдет эйфория, реальность обрушится на меня всей своей тяжестью и раздавит, как мерзкую, противную муху, осмелившуюся попасть в банку с медом.
Не знаю, сколько мы так стоим. Когда Долгов, отстранившись, натягивает штаны, я все еще оглушена произошедшим, и замерев размазанной, испачканной массой по стене, наблюдаю за ним, будто издалека. Даже дергающая боль в затекших руках и стекающие по ногам противно –холодные капли не отрезвляют. И слава богу! Я до ужаса боюсь момента, когда придет осознание случившегося, а потому с замирающим сердцем жду первых слов. Но Долгов, молча, подходит к столу, жадно допивает остатки виски прямо из бутылки, и даже не взглянув на меня, нетвердой походкой направляется на выход. Если он хотел опустить меня еще ниже, то у него получилось. Чувствую себя шлюхой, которую гадко, извращенно отымели в подворотне.
Оставшись одна, сползаю медленно по стене и едва сдерживаюсь, чтобы не завыть в голос от расползающейся, словно раковая опухоль, пустоты. Меня, будто до суха выпили.
Полнейшая эмоциональная контузия. Нет даже злости. Ни капли злости к нему, за то, что не остановился, когда просила, ни капли жалости к себе, ибо я сама завела этот поезд тем ночным звонком позапрошлой ночью, и прокручивала снова и снова маленький ключ, стягивая тугую пружину механизма.
Никто не мог сделать мне больнее, чем я сама себе сделала, не сумев отказать, и когда горячие капли разбиваются об раскрытые ладони, позволяю себе зарыдать. Дрожа всем телом и не сдерживая отчаянный вой. До болезненной икоты, сжимающей грудь, выпускающей позорные громкие всхлипы. Я рыдаю, как маленькая девочка, у которой отобрали куклу. Вот только у меня отобрали не куклу, а нечто более важное.
У меня отобрали достоинство. Слизали его горячим, умелом языком и размазали опытными пальцами.
Господи, лучше бы он сделал это как полагается, чтобы мне было максимально больно, тогда бы мы смогли разделить это на двоих! Но нет, досталось лишь мне одной. Целое блюдо, которое едва могло влезть в сворачивающийся от тошноты желудок.
И эта тошнота с каждой секундой подступает все ближе и ближе к горлу. Меня наизнанку выворачивает от постыдной влажности между ног, от фантомного присутствие его пальцев и члена, точно знающих, где их место. А главное - от себя самой, окунувшейся с головой в эту грязь и нащупавшей в ней крышесносное удовольствие, от которого даже не хочется отмыться, более того, хочется повторить. Хочется, чтобы он вернулся и доделал то, что начал - опустил на самое дно, утопил в омерзение к себе и заставил требовать еще и еще, еще и еще, пока от совести, принципов и порядочности Насти Вознесенской не останется ни следа. Но, увы, они все еще со мной. Я захлебываюсь стыдом, слезами и бессилием перед этим проклятым притяжением, и не знаю, что мне делать.
После всего произошедшего я не могу оставаться в этом доме, да и в городе тоже, иначе окончательно сойду с ума. Как мне теперь смотреть в глаза Ольке и Ларисе, ни говоря уже о том, чтобы сесть с ними за один стол, давя из себя вежливые улыбки, а если еще представить, как на все это будет смотреть Долгов, помня меня на все согласную, кончающую от его мерзких ласк у этой стены…
Нет! Ни за что! Я больше не в силах выносить эту пытку. С меня хватит. Просто хватит! Я не создана быть бездушной стервой, чтобы идти по головам в угоду своим желаниям, как это сделала бы моя мать, но в то же время не настолько духовно сильна, чтобы противостоять самой себе, отчаянно мечтающей присвоить любимого мужчину. Хотя бы так – наполовину, на четверть, на самую малость. В конце концов, мне ведь не привыкать.
Подстегиваемая этими мыслями, поднимаюсь с пола. Между ног так липко, мокро и противно, что меня передергивает. Подолом футболки стираю следы нашего безумия и, передернувшись еще раз, поправляю трусики. Кое –как собравшись с духом, поднимаюсь в выделенную мне комнату, собираю вещи, и стараясь не думать о последствиях, сбегаю.
Правда, они настигают меня уже на выходе из дома: стоит только заглянуть к охране и попросить вызвать мне такси или машину с водителем, встречаюсь с понимающими, едва скрытыми ухмылочками. От понимания, что эти двое стали свидетелями нашего странного секса, к горлу подступает тошнота, страх разноситься по крови и сковывает все тело.
