Анаис Нин - Генри и Джун

— Что смешного ты в этом находишь?

— Твою сообразительность, — отвечаю я. — Психоанализ и обретенная правда зарождают в тебе новые и очень любопытные мысли.

Я понимаю: то, что происходит между мной и Алленди, — не более чем кокетство. Он — тот мужчина, которого я хочу заставить страдать, удивить, для кого хочу стать источником приключений. Потомок мореходов, он как будто оказался сейчас в тюрьме, обложенной со всех сторон книгами. Я люблю смотреть на Алленди, когда он стоит в дверях своего дома и глаза его мерцают, как море Майорки.

«Выйти за пределы сна». Когда я впервые услышала эти слова Юнга, они меня потрясли. Я руководствовалась ими на страницах дневника, посвященных Джун. Сегодня я повторила их Генри, и он тоже поразился. Он записывает для меня свои сны, то, что им предшествовало, и те ассоциации, которые они вызывали. Какой вечер! У Генри так холодно, что мы залезаем в постель, чтобы согреться. А потом разговоры, горы рукописей, книжные холмы и ручейки вина. (Я пишу это, а ко мне подходит Хьюго, наклоняется и целует. Я едва успела перевернуть страницу.) Я испытываю страшное нетерпение, бьюсь о стены собственной тюрьмы. Генри печально улыбнулся, когда в половине девятого я собралась уходить. Теперь он понимает, что, не зная себе цены, едва не дошел до самоуничтожения. Хватит ли у меня времени, чтобы поставить его на пьедестал?

— Тебе правда не холодно? — спрашивает он, застегивая на мне пальто.

Прошлой ночью он спотыкался о кочки на темной дороге, его слабые глаза ослепляли автомобильные фары. Это опасно.

Я отправляю Хьюго к Алленди. Он не только спасает его как врач, но и провоцирует в нем желание изучать психологию, что делает его интереснее.

Когда я смотрю, как Генри говорит, я чувствую, что восхищаюсь его сексуальностью. Я хочу погрузиться в нее, утонуть, прочувствовать так же глубоко, как Джун. Я в отчаянии, я обижена, мне кажется, что и Хьюго, и Алленди, и даже Генри — все они хотят остановить меня, а я знаю, что могу сама остановиться. Я ужасно люблю Генри, так почему же не уходят беспокойство, перевозбуждение, любопытство? Энергия бьет из меня ключом, мне хочется путешествовать (я хочу поехать на Бали), а вчера вечером, во время концерта, я почувствовала себя Мэри-Роз из пьесы Барри, которая, ступив на землю острова, слышит музыку и исчезает на двадцать лет. У меня появилось такое чувство, что я могу выйти из дома, словно лунатик, забыв (как тогда, в гостиничном номере) обо всех, с кем я связана, и вступить в новую жизнь. С каждым днем возрастает число требований, которые предъявляют мне люди, они лишают меня необходимой мне свободы. Растущие требования Хьюго к моему телу, требования Алленди к благородным движениям моей души, любовь Генри, которая превращает меня в покорную и верную жену… Все это мешает новым приключениям, мне приходится от них отказываться. Не успеваю я пустить корни, как в душе просыпается неудержимое желание выдернуть себя из земли.

Хьюго прочел книги Алленди и решил, что ни я не люблю Алленди, ни он меня. У нас возникло взаимное притяжение — на основе психоанализа, близкого общения и человеческой симпатии.

Около часа мы сидим с Генри в кафе. Он читает мой дневник за 1920 год — мне тогда было семнадцать — и рыдает над ним. Он читал о том периоде, когда Эдуардо не писал мне, потому что получал гомосексуальный опыт. Генри говорит, что за каждый день моего разочарования хочет написать мне по одному письму, чтобы попытаться оправдать все мои ожидания, вернуть все то, что я недополучила. Я ответила, что именно это он и делает.

Потом Генри написал, что думает о моей семнадцатилетней любви: «И она воскликнула: „Мое сердце поет, оно жаждет любви!“ Она влюблена в любовь, но не как семнадцатилетняя девушка, а как будущий художник, которым она стала сейчас, как человек, который отдаст миру свою любовь и будет страдать. Для обыкновенного человека дневник — просто убежище, в котором он скрывается от реальности, как Нарцисс у озера, но Анаис не позволила себе утонуть в этом болоте…»

Человек, понявший меня, написавший эти строки, принимает вызов моей любви и разрушает идею нарциссизма.

Я лежу на диване и снова и снова перечитываю письмо Генри, испытывая при этом острое наслаждение: мне кажется, Генри лежит рядом и вот-вот овладеет мною. Мне больше не нужно бояться слишком сильной любви, и я не боюсь.

Прошлой ночью, выпив бутылку анжу, Генри говорит, как трудно ему перейти к ухаживанию за женщиной. Первый сексуальный опыт Генри получил в шестнадцать лет в публичном доме, там же он подхватил и какую-то болезнь. Потом в его жизни появилась женщина старше его, он не осмеливался ее трахнуть. Он был очень удивлен, когда это случилось, и пообещал себе никогда больше так не делать. Но это случилось снова, и он испугался, что с ним что-то не так. Он записывал, сколько раз это было, с датами — будто вел список своих побед. Ужасные физиологические излишества, игры, трюки, скандалы.

Генри рассказал о своем недавнем разговоре с одной проституткой. Он сидел в кафе и читал Кейзерлинга. К нему подошла женщина, которая оказалась не слишком привлекательной, и сначала он отверг ее. Но позволил сесть рядом и поговорить с ним.

— Мне довольно трудно привлекать к себе мужчин, но когда они узнают меня лучше, то понимают, что я лучше других проституток, — потому что мне нравится быть с мужчиной. Вот сейчас я хочу засунуть руку тебе в штаны, вытащить его и пососать.

На Генри произвела впечатление прямота проститутки, но он ушел от нее. Генри не понял, почему отреагировал именно так. Ему нравится в женщинах агрессивность. Он спрашивает меня, не было ли это проявлением слабости. Я не знаю, но я научусь быть агрессивной, чтобы доставлять ему удовольствие.

Генри рассказывал эмоционально, он возбужденно вытанцовывал передо мной, ревел, изображая, как кусает женскую задницу, потом вдруг замолчал, как будто погрузился в размышления, и выражение его лица изменилось.

— Я перерос все это, — наконец произнес он.

Я поаплодировала разыгранному им спектаклю. Меня так и подмывало сказать:

— А я — нет. Мне еще предстоит все это пережить.

Я смотрю на страдающее лицо Хьюго (в психоанализе он проходит через период мучений и ревности) и испытываю прилив нежности. А Генри говорит:

— Когда мы поженимся, то заберем с собой Эмилию.

Пока мы поднимаемся по лестнице в мою «пещеру», Генри держит руку у меня между ног. Я снова спешу погрузиться в хаос Джун. Я хочу Джун, а не мудрости Алленди и не агрессивной любви Генри. Мне нужна эротика, «влажные» сны по ночам, четыре дня, подобные тем летним, проведенным с Генри, когда он брал меня то на кровати, то на ковре, то на земле, густо заросшей плющом. Я хочу утопить себя в сексуальности, пока не перерасту ее или не пресыщусь ею, как Генри.